В этом году 18 мая 2023 исполняется 975 лет со дня рождения персидского философа, учёного, математика и поэта Омара Хайяма.
Во всем мире его знают и чтут как поэта, автора изящных и точных по форме и глубоких по мысли рубаи, создателя знаменитого «Рубайата». Однако у себя на родине, в Иране, он первоначально стал известен как выдающийся ученый — астроном, математик, физик и философ.
Не случайно уже при жизни Хайяма земляки наградили его почетными титулами «Доказательство Истины» и «Царь философов Запада и Востока», а в средневековых исторических сочинениях и ученых трактатах, упоминающих Хайяма, его именуют мудрецом (хаким). Однако настоящую же славу Омару Хайяму принесли четверостишия-рубаи, лирический герой которых пытается понять мироздание, постигнуть природу человека и Бога.
Иллюстрация Павла Бунина

Чтобы понять, сколь значительным оказался вклад Хайяма в традицию рубаи, надо ответить на вопрос, чем было четверостишие до него. Представляя собой одну из древнейших форм персидской поэзии, оно пришло в письменную литературу из устного народного творчества, а не было заимствованием из арабской литературы, как, например, касыда или газель. Рубаи (иначе его называют таране) до сих пор широко распространенная форма фольклорной поэзии в Иране, Афганистане, Средней Азии. В фольклоре четверостишие — это, как правило, любовный куплет, исполняемый от лица юноши или девушки. Вот, к примеру, одно из четверостиший, записанных в Ширазе:
Два яблока, два апельсина пошлю тебе
И два граната в цвет рубина пошлю тебе,
А если буду знать наверно, что держишь слово,
И сердце собственное выну, пошлю тебе.
(Перевод А. Ревича)
Иллюстрация Павла Бунина

Встречаются также «профессиональные» четверостишия, слагаемые и передаваемые погонщиками караванов, длительное время странствующими вдали от дома. Эти стихи называются чужбинными (гариби) и, естественно, имеют свой устойчивый круг лирических тем, главным образом ностальгических, разлучных.
Часто четверостишия, бытующие устно, складывались в большие тематические циклы, которые исполнялись под музыку как песни. В городском фольклоре четверостишие нередко использовали в шутливых перебранках и фривольных ремесленных «припевках», именуемых шахр-ашуб («городские смутьяны»). Мода на эту тематику постепенно проникла и в письменную литературу. В частности, цикл стихотворений в жанре шахр-ашуб сложил поэт Масуд Саад Салман, творивший в Северо-Западной Индии (Лахор) на рубеже XI–XII веков. Эту же тему развивала в своих стихах поэтесса Мехсити, современница Хайяма, жившая на территории нынешнего Азербайджана и воспевавшая своих возлюбленных в образах юных подмастерьев разных ремесленных цехов. Приведем одно из ее четверостиший, лишенное, правда, характерной ремесленной терминологии, зато вполне передающее дух ее поэзии:

Желанный ли гость колосок там, где рдеют тюльпаны?
На розы взглянув, любоваться шипами не стану.
Зачем же, юнец, бородою курчавой гордишься?
Пусть щеки твои будут схожи с зарею румяной.
(Перевод В. Бугаевского)
Однако той же поэтессе, героине легкомысленных и фривольных литературных анекдотов, приписывались и четверостишия совершенно в духе Хайяма. Вот одно из них:

Ты спьяна выронил кувшин вчера из рук,
О камень грохнувшись, заговорил он вдруг:
— Стал грудой черепков в единый миг, хоть я
Таким же, как и ты, был только что, мой друг.
(Перевод В. Бугаевского)
Иллюстрация Павла Бунина

Приведенный пример свидетельствует лишь о том, что рубаи Хайяма благодаря быстроте устного распространения стали популярными и вызвали массу подражаний еще при его жизни. Именно это в немалой степени способствовало возникновению такого литературного явления, как «странствующие» четверостишия. На столь редкий в письменной авторской поэзии феномен обратил внимание один из первых русских исследователей творчества Хайяма В. А. Жуковский. Ученый обнаружил большую группу четверостиший, включаемых средневековыми переписчиками не только в «Рубайат» Хайяма, но и в собрания стихов других поэтов, среди которых были как предшественники, так и те, кто жил позже его. Таким образом, очертить реальные границы творчества самого Хайяма с помощью апробированных методов текстологического анализа оказалось практически невозможно. Тем не менее специалисты не оставляют попыток выделить подлинное авторское ядро «Рубайата», хотя и количество, и состав четверостиший в разных рукописях колеблется в достаточно широких пределах.
И все же есть во всей тематической и жанровой разноголосице, объединенной именем Хайяма, довольно узкий круг четверостиший, изумляющих своей предельной логической точностью, философской весомостью, мрачной и дерзкой иронией. В этих стихах, как бы помеченных одной печатью, поэтический почерк Хайяма, крамольного философа, скептика и богоборца, неповторим и узнаваем. Эти стихи — спор с Богом о разумности и справедливости мироустройства, спор, который бесстрашный ученый, вечно сомневающийся и бунтующий, вел всю свою жизнь. Хайям насыщает народную песенную форму несвойственными ей ранее темами рефлективной лирики, характерными для иных видов поэзии.
Омар Хайям не был единственным поэтом, задававшим себе и небу мучительные вопросы, однако он, по-видимому, был первооткрывателем этой темы в рубаи, освоившим крошечное замкнутое пространство четырех строк для разговора с Богом о месте человека во вселенной. Иллюстрация Павла Бунина

Среди очевидных предшественников Хайяма, подвергавших философскому сомнению религиозные истины, следует назвать гениального арабского поэта-мыслителя Абу-л-Ала ал-Маари (973–1057), со стихами которого его персидский собрат по перу, скорее всего, был знаком. Ал-Маари творил на другом языке, в иных поэтических формах, но его волновали те же коренные философские и религиозные проблемы: Божественное предопределение и свобода воли человека, грех и воздаяние, бренность земного бытия и бессмертие души.
Достаточно прочитать лишь одно стихотворение, чтобы уловить знакомые нам по хайямовским четверостишиям нотки скепсиса и недоумения по поводу вселенских законов бытия, которые принято полагать изначально разумными и справедливыми, как все созданное Творцом:

Если воли свободной преступник лишен,
То его не по праву карает закон.
Вседержитель, когда Он руду создавал,
Знал, что эта руда превратится в металл.
Чем убийца коня подковал? Из чего
Меч, румяный от крови, в руках у него?
Ты на пламень сомнений летишь — не спеши!
Опасайся пожара смятенной души!
(Перевод А. Тарковского)
<...>
Облекая те же мотивы в форму рубаи, Омар Хайям приспосабливал их к специфическим условиям малой поэтической формы, которая требует чрезвычайной экономности в применении средств поэтической выразительности и высокой концентрации смысла. Здесь на помощь Хайяму-поэту приходил Хайям-философ, мастер четких определений, безупречных с точки зрения логики.
Кроме того, в персидской классической поэзии чрезвычайно устойчивой была традиция афористической мудрости: многие поколения поэтов трудились над созданием ярких, запоминающихся и емких изречений (хикмат, букв. «мудрость»), часть которых становилась пословицами и крылатыми выражениями, обретая вечную жизнь в устной передаче. Опираясь на свой аналитический, острый ум, используя опыт народного и литературного красноречия, Хайям создал удивительно гибкую жанровую форму, способную вмещать и глубину философской мысли, и колкость злой эпиграммы, и веселье застольного куплета, и нежность любовной зарисовки.

Источник: статья М. Рейснер «Самая летучая форма персидской поэзии» (Омар Хайям и традиция рубаи).


Фрагмент из фильма «Загадка Кубачинского браслета», где двое героев читают рубаи Омар Хайяма.