М О Я    О С Е Т И Я



Видные деятели культуры о Георгии Малиеве

 

X. Н. Ардасенов

Георгий Малиев — один из лучших осетинских лири­ков — принадлежит к старшему поколению советских пи­сателей Осетии. Первое его стихотворение «Цæхъал» («Волна») напечатано в 1907 году.
Георгий Малиев писал на двух языках— на осетин­ском (дигорском диалекте) и русском. Г. Малиев, глав­ным образом, лиро-эпический поэт, но он писал и но­веллы, которые по своей художественной выразитель­ности можно отнести к лучшим образцам осетинской прозы дооктябрьского периода.

1
Георгий Гадоевич Малиев родился 23 октября (по старому стилю) 1886 г. в селении Христиановском в семье безземельного крестьянина. Его родители были из «временнопроживающих». В поисках клочка земли им приходилось кочевать по селениям Осетии. Георгий Га­доевич окончил сельскую двухклассную школу. В 1904 году был принят в Ардонскую духовную семинарию, но окончить ее так и не дали ему, в 1907 году он был ис­ключен.
В одном из своих стихотворений — «Между прочим» (1909 год), носящем автобиографический характер, поэт писал:
В чудный храм науки славной
Бедный отрок постучал,
Вышел жрец походкой плавной
И торжественно сказал:
«Если деньги есть в кармане,
Если знатен и богат,
То зайди,— тебе в сем храме
Будет место, юный брат.
Если ж денег нет, мой милый,
Убирайся поскорей,
Голь для нас, что враг постылый,
Да и места нет, ей-ей!»
Исключенный из семинарии, Г. Малиев пытался по­ступить в какое-нибудь другое учебное заведение. Он побывал в Баку, в Москве, но ни в одно учебное заве­дение царской России не смог поступить.
Вернувшись в Осетию, Г. Малиев начал работать учи­телем начальных классов в горной Дигории и одновре­менно занимался литературной деятельностью: писал стихи, рассказы, корреспонденции разного рода, В 1917 году Георгий Малиев — в рядах революционно-демокра­тической партии «Кермен». Он принимал активное учас­тие в борьбе за упрочение Советской власти в Север­ной Осетии. Им была подписана приветственная теле­грамма, направленная партией «Кермен» В. И. Ленину. В телеграмме, в частности, говорилось, что «сыны Осе­тии жаждут осуществления лозунгов третьей револю­ции».
С самого начала установления Советской власти в Северной Осетии он работал учителем в разных селе­ниях.
Произведения Георгия Малиева печатались в периоди­ческой печати.
Первый сборник его стихотворений, написанных на русском языке, вышел в 1924 году под названием «Горские мотивы». Сборник    его   осетинских    произведений «Ираф» издан в 1935 году в г. Орджоникидзе.

2

Как говорилось выше, Г. Малиев свое первое стихо­творение «Цæхъал»(«Волна») опубликовал в 1907 году. Оно отличается глубоким лиризмом, четким рисунком родного осетинского пейзажа, яркими метафорами и эпи­тетами. Если луна, поэтически названная дочерью неба, несмотря на свою бледность, весело плывет в небесных просторах, сияя и улыбаясь горам, то на земле ночные волны Терека, теснимые гранитными скалами, воют и стонут. Их брызги поэт сравнивает с чистыми слезами, льющимися из скорбных глаз.
Образ горного потока, бьющегося о гранитные скалы в ночной мгле, это символический образ трудового гор­ца, стремящегося к свободе, к новой жизни.
Любовь к простым людям, к обездоленным горцам — ведущий мотив дореволюционной лирики Г. Малиева. Глубокими симпатиями к бедному горцу пронизано сти­хотворение «Дзиддзил». Малолетний Дзиддзил просит сельское общество дать ему должность глашатая, кото­рую занимал заболевший его отец. Ему отказывают в просьбе. Все готовятся к севу, но что делать бедняге, когда у него нет ни сохи, ни быков? Кто ему поможет? Г. Малиев с сердечным сочувствием к обездоленному заканчивает стихотворение:
Ка ратдзæнæй æ галтæ,
Ка ратдзæнæй дзубур,
Ходунцæ йбæл и хъалтæ:
— Мæгур æма мæгур!

Кто уступит ему свои волы,
Кто отдаст ему соху.
Смеются над ним чванливые:
— Бедняк есть бедняк!
(Подстрочный   перевод)
В этом и в некоторых других дореволюционных про­изведениях Г. Малиева мотивы социального неравнопра­вия принимают конкретно-историческое содержание. С чувством искреннего сострадания поэт пишет о тяжелой жизни, о душевных переживаниях бедноты, о несчаст­ной любви неимущих. Иногда черты лирического героя Малиева бывают слишком приземленными, их стремле­ние к свободе не напоминает ни бурный горный поток, ни полет горного орла, что отмечалось нами в стихотво­рении «Волна».
Лирический герой небольшого стихотворения «Цъифæ рæстæг» («В пору ненастную») говорит, что он боится даже взглянуть наверх, обреченно жует свой черствый чурек, посыпанный солью. В ненастную погоду земля ему кажется ниже мышиной лапки. Другой лирический герой (стихотворение «Гурусхæ» — «Сомнение»), обма­нутый в своих надеждах, подвергает сомнению само чув­ство любви:
Уалæ стъалутæ зæгъунцæ,
Уарзт мед адæм мæнгæ ке 'й,—
Фудæнæнги ке гæлдзунцæ
Дууæ зæрди кæрæдзей...

Вон и звезды говорят,
Что любовь меж людьми — обман,
Что нарочно покидают
Два сердца друг друга...
(Подстрочный   перевод)
А герой стихотворения «Зар» («Песня», 1903) не мо­жет высказать свои чувства девушке, которую любит. Если бы знал, говорит он, сердце моей соседки,  я  бы послал к  ней сватом свою киску... она  принесла  бы  в мой дом медный котел с надочажной цепью...
Таковы, в основном, темы и мотивы дореволюцион­ных осетинских стихов Г. Малиева. Но хочется сказать еще об одном стихотворении, датированном 1916 годом. Это «Гоби» («Немой»). Оно, являясь как бы исповедью поэта, может служить ключом для раскрытия некоторых особенностей творчества Г. Малиева. Вот подстрочный перевод стихотворения.    

Почему я немой,—
Плачь в своей могиле, моя мать!
Почему я в наше время
Среди товарищей бесславен?
Почему меня обходят,
Когда на танцах очередь доходит до меня?
Почему я смело не иду (не вступаю в бой)
Вместе с нашими знатными людьми?..
Почему вечно меня упрекает молодежь, Что я немой?
Кто мне брат из окружающих.
Кому поведать свое горе?
Нет же у меня желанной свободы,
Работаю, как вьючный;
О своих тяжелых мечтах и чаяниях
Я никогда не говорю в своих песнях.  

О чем говорят эти стихи? Нет ли здесь осознания поэтом (или даже в данном случае пусть лирическим героем) своего одиночества и бессилия? Безусловно, есть. Поэт горюет о том, что не стоит в одном ряду с лучшими людьми своей эпохи, что он остается немым и бесславным. Конечно, не во всем можно согласиться с поэтом. Если он о горе и страданиях трудового наро­да, о его борьбе за свободу пишет не так проникновен­но, как ему самому хотелось бы, все же он любит свой парод, страдает за  пего,  показывает его чаяния.
Говоря о лирических стихах Малиева, написанных на русском языке, следует отметить, что русские стихотво­рения Г. Малиева в идейно-тематическом отношении ма­ло чем отличаются от его стихотворений на осетинском языке. И здесь те же мрачные картины, те же гневные напевы  волн,  и  скорбные  переживания людей.
В песне Г. Малиева природа вся оживает, она полна живых образов. Волны Каспия поэту нашептали «сказ­ки страдания, сказки печали», спели ему «песню борьбы и свободы».
И гнев народа поэт передает в образах явлений при­роды. В стихотворении «Путевая песня» он пишет:

Злой Урух во мгле теснины
Воет, плачет подо мной.
Не мелодья звуков нежных,
Не чарующий напев —
Слышны в плаче волн мятежных
Возмущение и гнев.

Лирический герой этого стихотворения слышит про­тяжную песню дедов и отцов, которой вторит «эхо даль­нее лесов». Тоска, выраженная в этой песне, сжимает грудь и сердце героя и самого поэта. Только не поймет:

Ширь ли поля в ней рыдает.
Гор ли плачет теснота?

Немалое место занимает в поэзии Г. Малиева мотив свободолюбия, стремления к свободе. Это чувство поэт выражает при помощи разных художественных средств. У Г. Малиева и мертвец жалуется на то, что его зары­ли в землю и лишили блеска солнечного дня:

Положили б гроб мой черный
Там на сумрачной скале,
Чтобы солнце в час вечерний
Отражалось на челе;
Чтобы ветер бесприютный
В час полночный, при луне,
Точно голос девы чудной
Пел, играя, песни мне.
(«Ж а л о б а    мертвец а»)

Стремление к свободе хорошо выражено и в стихо­творении «Орел-пленник». В образе наступающей весны, предвестницами которой являются дождевые капли, сту­чащие в окно, Г. Малиев говорит о новой эре, к которой обращается с призывом рассеять мрак его души и «серд­ца злые сны» (стихотворение «Под первый дождь»).
Лирический герой Г. Малиева в минуты душевного подъема готов умчаться «в страну чудес и песнопенья» («Кину взгляд на юг родной и милый»).
Однако понятие свободы  у Г. Малиева  носит весьма абстрактный характер. В его ранней поэзии мы не на­ходим конкретного воплощения идеи свободы. Если поэт и пишет о свободе как о чем-то желанном, то он не до­стигает  социальной  глубины.  Поэт  не  может  миритьс с тогдашней действительностью, она безрадостна, полна скорби и печали. Лирический герой его стремится вырваться из ненавистного для него мира угнетения, уйти от него куда-нибудь, но не знает, куда именно. Его ду­шу манит к себе в высь луна, плывущая «над титанами Кавказа». Но если в стихотворении «Волна» луна пока­зана сияющей   и  улыбающейся,  то  в   рассматриваемом стихотворении звучит скорбь.  Поэт пишет:

Скорбь царит и там, я знаю,
Так же, как и здесь...

Поэт не верит в преобразующую силу человека, его пугают громады гор («Горы»), он везде ощущает себя одиноким. В стихотворении «К месяцу» Г. Малиев срав­нивает себя с месяцем, который бледным и одиноким «бродит странником безродным».
В поэзии Г. Малиева есть что-то от раннего Алексан­дра Блока, от его «Стихов о прекрасной Даме», от сим­волической неопределенности его исканий в молодые годы. Он описывает, например, такую картину: за ок­ном его темницы, точно призрак —

 

Осторожно, осторожно
Ходит кто-то в час ночной.

Поэт жаждет встречи с незнакомым гостем:

Но лишь к двери направляюсь,
Чтоб впустить скитальца в дом,
Он уходит, расплываясь,
В тихом сумраке ночном.
(«Неведомый»)

Влияние ранней поэзии А. Блока чувствуется не толь­ко в данном стихотворении Г. Малиева, но и в других.
Малиев — лирический  поэт  большой силы.  Его стихи полны эмоций, они хорошо передают настроение лири­ческого героя. В небольших по размеру стихотворениях поэт создает  яркие, зримые картины жизни и природы. Читатель   видит,   как   бедная   горянка,   которой   родная мать сказала, «что для каждого на небе богом создана звезда», устремила свой взор в небо, ища свою звезду (стихотворение «Песня горянки»). Поэт красочно, прав­да,   несколько   сентиментально,  описывает   переживания влюбленной   девушки   Фатимы,   с   надеждой   устремив­шей свой взор на месяц:
Вдруг из месяца выходит
Чудо-витязь молодой
И приветствует Фатиму
Он, кивая головой.
Лик Фатимы черноокой
Стал бледнее полотна,
И в постель свою стыдливо
Прячет личико она.
(«Ф а т и м а»)

И в осетинских и русских стихах Г. Малиева мы ощу­щаем страдание и горе народа, его возмущение и гнев, любовь к свободе, первые радости влюбленного сердца, его сомнения и переживания. И все это написано с под­линно лирической взволнованностью. Поэт широко пользуется народно-фольклорными художественно-изобрази­тельными средствами. Его образы, его язык тесно свя­заны с поэтикой народных песен.
Поэт ненавидел социальное неравноправие и глубоко сочувствовал бедноте. Но по своим идейно-эстетическим воззрениям дальше сочувствия и желания свободы не шел. У поэта еще не было ясного понимания путей к свободе, в. его лирике говорится только о предчувствии надвигающейся социальной бури.

3

Октябрьская революция вывела Г. Малиева, как и многих других поэтов, из того тупика, откуда он сам не мог вырваться. Если раньше в его поэтическом вос­приятии свобода была понятием абстрактным, без со­циальной окраски, то в 1919 году в стихотворении «Федог» (Глашатай») он призывает молодежь быть смелой и мужественной в борьбе. Стремление вперед, к свобо­де— таково художественное осмысление поэтом новой жизни. Обращаясь к молодежи в дни гражданской вой­ны, он писал:

Возведите башни до неба,
Постройте к солнцу дорогу.
Надежда и мужество—ваша спутники,
В скачках не будьте последними!
Пусть свобода осветит темноту,
Пусть своими лучами разгонит тучи!
(Подстрочный   перевод)

Поэзия Г. Малиева в советский период приобрела но­вые черты, она стала в социальном отношении более острой, особенно в тридцатых годах. Однако, говоря об этом, надо отметить, что его поэзия всегда несколько отставала от жизни.
В самом начале двадцатых годов Г. Малиев выступил с несколькими лирическими стихотворениями. Главной его темой остается любовь. Раскрытию любовных пере­живаний молодой девушки посвящено стихотворение «æлхуйнæ» («Веретено»). Сидя на плоской крыше гор­ской сакли, девушка пряла. Ееглаза встречаются с гла­зами всадника, проскакивающего мимо нее. И сердце ее затрепетало, закружилась голова, оборвалась ниточка, которую она пряла. Девушка потеряла покой и всегда ей мерещится всадник в черной бурке на черном коне.
Любовная лирика Г. Малиева отличается особенной теплотой, большой эмоциональной взволнованностью.
Замечательно его стихотворение «Кизги зар» («Песня девушки»), героиня которого жаждет вернуть свои де­вичьи годы, увядшую юность. Она желает обрести кры­лья, чтобы полететь и где-то за морями найти спою мо­лодость.

4

В 1922 году по мотивам осетинских нартских сказаний Г. Малиев написал поэму па русском языке «Симд нартов» («Пляска нартов»), где яркими красками нарисо­ваны образы прославленных нартов—Урузмага, Сослана, Хамица и др. Главный герой поэмы, бесстрашный ви­тязь Батраз, воочию предстоит перед читателями во всем величии своих подвигов.
Поэма «Симд нартов» проникнута  светлыми  идеями, и хотя сюжет и события взяты из далекого прошлого, она по своему идейно-эстетическому содержанию близка нашей современности. Борьба против поработителей — основной ее мотив.
Однако в 1922—1924 гг. в поэзии Г. Малиева снова появились мотивы грусти и тоски, обусловленные непо­ниманием нэпа. Такими стихами являются «Адтæй рæсугъд догæ» («Была пора прекрасная»), «Дзуле» и др., вошедшие в сборник «Ираф».
Но при всем этом, рассматривая творчество Г. Малие­ва в его идейно-художественном единстве, надо отме­тить, что оно развивалось по восходящей линии. Под­тверждением этого могут служить его поэмы «Сын пас­туха бедный Махамат», «Темур-Алсак», «Гудзуна» и др.
В ранний период творчества попытки Г. Малиева соз­дать образ положительного героя всегда кончались кра­хом потому, что идеал поэта не был связан с реальной действительностью, его герой был каким-то символом, облаченным в мистическую оболочку («Сосед», «Неведо­мый» и др.)- Только на последнем этапе творческого раз­вития поэт по-новому решает проблему положительного героя, который теперь выступает в конкретных истори­ческих условиях, храбро борется против угнетателей народа.
К таким положительным героям относятся Темур-Ал­сак и Гудзуна из одноименных поэм. Основное содержа­ние поэмы «Темур-Алсак» — борьба народа за свою сво­боду против феодального гнета. Сюжет поэмы не сло­жен. Жители селения Кета собрались на пиршество. Но вдруг к ним является всадник, который сообщает, что феодал Дзасболат со своим войском идет на Кет изы­мать дань оседланными конями и девушками-красави­цами.
Кетцы отказались платить дань. Но не успели еще завершить свое пиршество, как одна женщина криком возвестила о том, что алдар уже похитил девушку. Кетцы растерялись и Дзасболат направляется домой. Его догоняет только один Темур-Алсак. Между ним и Дзас-болатом произошел такой разговор:
Алдар говорит: «Эй ты, мужнина,
Кто ты, из какого рода, не враг ли ты мне?»
— Я из кетцев, прибывший сюда по тревоге,
— Берегись же теперь, князь!
(Подстрочный   перевод)

Убив князя, Темур-Алсак отпустил девушку домой.
На следующий день кетцы собрались и решили вы­дать эту девушку замуж за Темур-Алсака. Темур-Алсак любил Дигизу (так звали девушку, которую он освобо­дил), и год назад просил ее руки. Но теперь отказы­вается от нее.
— Пусть счастливо живет Дигиза,— говорит он,— но я не могу на ней жениться, потому что я отныне пре­следуем врагом, меня могут убить.
Темур-Алсак — романтический герой. Он беден, но на­делен большой силой и отвагой, непреклонной гордостью, человечностью.
Дигиза в поэме не играет активной роли. Она без­молвна, хотя ее сердце полно любви к Темуру. Но и она горда и могла сдержать свои чувства. Дигиза внима­тельно наблюдала за боем Темура и когда он пал смер­тью храбрых, тайком пришла к трупу любимого, молча, рыдая обняла голову Темура... А утром кетцы нашли возле трупа Темура и мертвую Дигизу.
Такую же глубокую любовь девушки и юноши мы ви­дим в поэме «Сын пастуха бедный Махамат». И здесь главный герой бедняк, сын пастуха. Он батрачил у ха­на и своими песнями покорил сердце его дочери. Она признается отцу, а тот велит отрубить голову Махамата. Но любовь девушки была настолько сильна, что она кончает жизнь самоубийством.
И в первой и во второй поэме сильная и чистая любовь разбивается о гранитные скалы социального нерав­ноправия.
И еще один мотив сближает поэмы. В «Темур-Алсаке» причиной гибели главного героя явилась его страстная ненависть к феодальным поработителям, его выступление против них в одиночку. В поэме же «Сын пастуха бед­ный Махамат» герой гибнет потому, что чудесно играл на фандырс. Но и в том и другом случае герой гибнут как жертвы социального  неравноправия.
В ином плане рисует поэт образ юноши Гудзуна, ге­роя одноименной поэмы (1934 г.). Он на вид ничем не примечателен, только и знает, что пасет баранту на кру­тых высотах. Особых успехов не имеет и в танцах,— девушки смеются над ним. Даже старый козопас не захотел отдать за него свою дочь. Никто не подозревал в нем той большой силы, которую он проявил позже. Ког­да над Дигорией нависла смертельная опасность, когда князь Мулдар намеревался поработить трудящихся и двинул свое войско в ущелье, Гудзуна оказался одним из храбрейших. Он загородил своим трупом путь врагу. Поэт в заключительных строфах пишет:

Не прольет над твоей могилой
Чья-нибудь девушка слезинки,—
После твоей смерти в честь всего ущелья
Село не воздвигнет башню.
Но ты не бесславен,
О бедный пастух!

Около села, где журча
Бежит прохладный родник,
Уже не смеются над Гудзуна
Пришедшие утром за водой девушки.

Большое место в поэзии Г. Малиева занимает тема борьбы добра против зла, правды против несправедливости. Поэт высоко   ценит чувство   дружбы   и товарищества, верности данному слову: осуждает в человеке такие качества как вероломство, лживость и нечестность. В поэме «Сын Уахадага маленький Гуйман» (1923 год), сюжет которого взят из осетинского фольклора, храбро­го и славного охотника Гуймана из-за зависти убивает его названный брат Касбол. Но народ мудр и распоз­нает поступок Касбола и он получает достойную кару. Эту тему поэт разработал еще в 1915 году в балладе «Месть», написанной на русском языке. Абрек Измаил, влюбившись вжену своего друга Гури, убивает его, чтобы потом жениться на его вдове Гиданне. Замысел удается. Но когда Гиданна узнает убийцу мужа, вероломство Измаила, то без колебания вонзает в его грудь кинжал.
В замечательной поэме «Дзандзирак» (1927 год) Г. Малиев создал образ клеветника. Тайно любя жену Камболата Дзандзирак, сын Кундзая клевещет на нее, говорит ее мужу, что она неверна ему. Сын Кундзая полагал, что Камболат выгонит свою жену и тогда он женится на ней. Но получилось не так. Ревнивый муж убивает свою любимую жену и сбрасывает ее труп в горный поток. Исчезновение ее взбудоражило всех сель­чан Камата и вскоре тайна раскрывается. Автор осуж­дает и Кундзаева сына и Камболата.
Прошел год со дня похорон Дзандзирак. И вот:
За селением, рано утром,
Удивляются каматцы:
Там нашли они два трупа,
Был один из них Кундзаев,
Камболат другого звали.
Вероятно, по дороге,
К их несчастью повстречались.
(Перевод А. Гу л у с в а )

Поэмы Г. Малиева имеют романтическую окраску. Храбрость и отвага, чувство неподкупной любви к Ро­дине, родному краю, готовность к самопожертвованию ради свободы, чувство человеческого достоинства прису­щи его героям. Наиболее характерным в этом отношении является Темур-Алсак. Интересен также образ Гудзуна.
В поэмах Г. Малиева и лексика, и художественно-изо­бразительные средства имеют народно-фольклорную ос­нову. Поэт часто отказывается от изображения бытовых деталей. Редко прибегает к показу внутренних психоло­гических переживаний своих героев, их характер раскры­вается в поступках, в боевых подвигах.
Поэт мастерски рисует портреты своих героев. Вот, например, портрет Маха мата:
Ку рсщæйцудæй къолæ бæрзæйтæй,
æ пихцил ходи бæгънæг арæстæй.
æ рахез къохи æ фиййау-лæдзæг,
æ галеу фарсæй æ сау кæрдбадзæ,
æ йсу суйнæбæл æ медгæрз-ронæ,
æ дуккаг зæрдæ — æ зарæн хæтæл.

Идет он с опущенной головой,
В лохматой шапке, убого одетый.
В правой его руке пастуший посох,
На левом боку черные ножны,
На пояснице пояс из простого ремня,
Его второе сердце — его свирель.
(Подстрочный   перевод)

И дальше поэт еще больше уточняет портрет своего героя,   переходит от  описания  его  наряда   к  описанию внешности.

Мæхæмæт адтæй иуонггин лæхъуæн,
Урух цæститæ, бæзæрхугаразт.

Махамат был коренастый юноша.
Большие глаза, широкоплечий.
(Подстрочный    перевод)
А вот портрет Гудзуна:

Лæузæнгойнæ, сæппæркъегин,
Дивилдунтæ, лацамарз,—
Фæццæйгъузуй, цæветтонгæ,
Дзебæлгæнгæ гъунтъуз аре.

В оборванных ноговицах, в рваных чувяках,
Оборванец, неряшливый,
Прокрадывается нехотя (лениво),
Как взъерошенный медведь.
(Подстрочный   перевод)

Это   портрет   Гудзуна-пастуха,   а   ниже   дан   портрет Гудзуна-воина:

æ уæл суйнæ æ кæрдбадзæ,
Лæузæнгойнæ, сæппæркъе,—
Топп йе 'рагъи...

На поясе его ножны,
В оборванных ноговицах, в дырявых чувяках,
Ружье — за спиной.
(Подстрочный   перевод)
Повторяя  отдельные  эпитеты,   сравнения   и даже   це­лые строфы, поэт создает определенное настроение, воз­действует   на  чувства   читателя.  Так,  в  начале  поэмы Г. Малиев пишет:

Фæццæй æскъæруй æ дзогæ
Фæлвæрай фурт Гудзуна.

Пасет свою баранту
Сын Фалвара Гудзуна.
(Подстрочный   перевод)
В конце поэмы повторяются эти строки и только заменяется первая строка «Нæбал æскъæруй æ дзогæ» («Больше не пасет баранту»).
То же самое мы видим и в заключительной строфе, в ней вначале описывалась картина: у родника девушки смеялись над Гудзуна, теперь же третья строка строфы заменена словами: «Не смеются над Гудзуна девушки у родника».

5

Георгий Малиев известен не только как поэт, но и как прозаик. Им написано несколько новелл, которые дают право сказать, что он вполне владел мастерством рас­сказчика. В коротких новеллах Г. Малиев по-чеховски ярко раскрывает характеры своих героев, живо рисует их портреты, создает определенное настроение.
В новелле «Федоги мæлæт» («Смерть глашатая», 1915 год), объемом всего в полторы страницы, писатель дает полную характеристику своему герою, дает его портрет: «В сельскую канцелярию вошел высокий, широкоплечий старик. Старая лохматая папаха из неотделанной ба­раньей шкурки, старая, многократно латанная и перела­танная черкеска, опоясанная ремнем из простой кожи, чувяки из домотканого стеганого сукна — были его одеянием. Это был сельский глашатай Дадо».
Читатель видит морщинистое лицо Дадо, заросшее се­дой бородой, слышит его дрожащий голос. Около 30 лет он работал сельским глашатаем и этим кормил себя и свою старую больную жену. Детей у них не было. Сель­ский старшина вызвал его, чтобы сообщить ему о том, что он увольняется, потому что уже состарился и ли­шился голоса. «Старик как будто онемел, долго не мог выговорить ни одного слова, тело его дрожало; страш­но побледнел, на его морщинистом лбу выступила кап­ля пота»,— так описывает автор состояние бедного ста­рику. Он смог сказать старшине только одну фразу: «Что я тебе сделал такого, почему ты меня губишь?». Бессердечный старшина не нашел ничего другого ска­чать, как: «Вон отсюда, не мешай нам!» Но Дадо уже не был в состоянии выйти, он упал тут же и умер.
В этой небольшой новелле Г. Малиев смог показать и долгую тяжелую жизнь Дадо, и бюрократизм, бездушье царских чиновников.
В новелле «æхгæд зæрдаз» («Скрытный») Г. Малиев нарисовал образ другого горца-бедияка, всю жизнь про­ведшего в пастухах у богачей. И здесь автор меткими штрихами рисует портрет своего героя: в коротких диа­логах и небольших картинах воспроизведена вся жизнь бедного Бидзиха. Молчаливый Бидзих на вопрос, почему он не женился, отвечает: «Что же мне делать, мое солн­це, когда счастье не придет к тебе, его не обретешь». И неразговорчивый, скрытный Бидзих рассказал о том, как он навеки потерял свое счастье.
Еще молодым он поступил к богатому Ииалдо в бат­раки. У Иналдо была дочь Зулемат. Она хорошо отно­силась к Бидзиху: стирала и латала его одежду, чини­ла его чувяки, всегда говорила с ним ласково. Влюбился Бидзих в девушку, взгляд которой был «чище небесной лазури», но не смел ей открыть свое сердце. Наконец настал срок, когда Бидзих должен получить заработан­ное и уйти домой. Опять ласковый взгляд Зулемат, ее сердечная забота о пастухе. Тут сердце пастуха не вы­держало, и он сказал девушке: «Люблю тебя, очень люблю».
Девушка сразу преобразилась от злости: она закри­чала: «Эх ты, ничтожество, я жалела тебя и потому ухаживала за тобой, а ты... а у тебя другие мысли». Сказав это, Зулемат исчезла. «Я не ожидал от нее это­го,— заканчивает свой горестный рассказ Бидзих,— и «вот тогда мое сердце замкнулось на всю жизнь».
Так различно складывались личные судьбы одинаково бедных людей. Писатель сочувствует им, любит их. Опи­сывает их тяжелую жизнь с болью в сердце.
Другой теме посвящена новелла «Хæрæ» («Земляная лавина»).  В ней  Г.  Малиев вывел тип скопидома Мисирби. С виду он такой же бедняк, как и другие горцы. Однако люди знали, что от отца  в наследство ему до­сталось  большое  имущество.  Но  теперь  у  него  ничего нет, кроме кошки, ишака, небольшого клочка пахотной земли и такого же клочка луга. И семьи у него не было,  единственный сын и тот оказался полоумным. Мисирби никого не любил,— пишет автор о своем герое,— и он сам был нелюбим...  
Но вот случилась вгорах беда. После сильного дождя горная речушка разлилась; камни и щебень лавиной  двинулись на аул. Русло реки проходило по маленькой улице и ей угрожала серьезная опасность. Люди вто­ропях выносили свои вещи, выгоняли скот. Кто-то заме­тил, что Мисирби, держа в руках деревянный сундучок, как ребенка, мечется во дворе. Страшная лавина пре­градила ему путь на улицу. Бросив свой сундук, он мог бы перелезть через плетень в соседний двор и спастись. Но он этого не сделал. Так и погиб со своим сундуком под лавиной. Жители аула раскопали его после лавины, и в его сундуке обнаружили много денег. Позвали по­лоумного сына Мисирби и сказали ему:
— Смотри, сколько денег оставил тебе отец.
Баззе глупо засмеялся: «Хе-хе-хе! Сколько денег! Хе-хе-хе!».
Интересны и другие новеллы Г. Малиева, они также говорят об умении писателя воспроизводить правду жиз­ни в ярких образах.
У Г. Малиева есть и водевиль «Цауæйнонтæ» («Охотники», 1921), написанный в стихах. Метким языком поэт в небольшой картине показывает, как семидесятилетний охотник Поцо послал сватов к красавице Дзанахан, до­чери своего друга Дудара. Сваты пошутили над стари­ком.
Таковы смысл и содержание этого водевиля.
Георгий Малиев выступал и как переводчик прозы и поэзии.
Творчество   Георгия   Малиева   невелико   по   своему объему, но оно весьма своеобразно. По силе лирики, по яркости ритмического рисунка, по эмоциональности сти­хи Г. Малиева относятся к лучшим образцам осетинской поэзии.
Для определения идейно-эстетических взглядов Г. Малиева особенно характерны два стихотворения— («Па­мяти Коста»), написанное на русском языке и 1916 году и «Тæходуй, æна» («О если бы, нана»), написанное по-осетински в 1934 году («Ирæф»),
В первом поэт хочет осмыслить, оценить поэзию Кос­та Хетагурова:

Тая в душе свои страданья
О брате меньшей он скорбел,
И стих его — души сверканье —
Металлом плачущим, звенел.

Последние две строки — довольно меткая характерис­тика поэзии Коста Хетагурова. В последней строфе то­же правильно оценивается значение поэзии Коста:

Умолк,— но стих его певучий
В сердцах людей еще звенит,
И миру темному сквозь тучи
О солнце вечном говорит.

Но когда Г. Малиев в том же стихотворении пишет, будто бы Коста писал, что правда, любовь и свобода живут не там, где льется кровь, что в царство высшего сознанья нас может ввесть не грубый меч, то он не­прав. Г. Малиев здесь приписывает К. Хетагурову свои идейно-эстетические  взгляды.

Известно, что в стихотворении «Не упрекай меня, что я забросил лиру» Коста с восторгом возвещал, что «ночь близится к концу», что

Минуты сочтены... Повсюду бьют тревогу,
Уж брезжит луч зари, играя на штыках…

Но дело не в том, насколько правильно понял Г. Малиев К. Хетагурова. Дело в том, что Г. Малиев на пре­образование мира смотрел с точки зрения своих незре­лых идейных и эстетических воззрений. Борьба не всегда импонирует ему. В этом отношении характерно стихо­творение «Тæходуй, æна». Оно, на наш взгляд, написано не без влияния стихотворения Коста Хетагурова «Если бы пел я, как древний нарт», хотя оно имеет и другой композиционный строй, и другой идейно-эстетический смысл.
Героиня стихотворения мечтает стать таким же пев­цом, как Ацамаз,— тогда бы она забралась на вершину Казбека, и весь мир бы прислушался к ее пению, к ее игре на свирели. Все сироты и бедняки полюбили бы ее свирель.
И фарни тунтæ             Спустились бы
æрфелауидæ,—              Лучи счастья,
Уарзондзинадæ              Укрепилась бы
æрсредар уидæ.             Любовь везде.

Уæд али адæм,               Тогда бы все народы,
Уæд али бæстæ             Тогда бы все страны
æркалионцæ                            Бросили
Сæ тохæн гæрзтæ.                  Свои боевые доспехи.
(Подстрочный   п е р е в о д)

Но она не верит в это, ее девичье сердце не радуется, потому что над миром нависают черные тучи войны.
Это одно из лучших лирических стихотворений Г. Малиева, написанное в тридцатых годах, и оно показывает противоречия его мировоззрения.
Г. Малиев как самобытный лирик, создавший заме­чательные образы из прошлой жизни, занял в осетин­ской поэзии видное место. Его красочные поэтические образы всегда будут украшать нашу поэзию.

 

О  ГЕОРГИИ  МАЛИЕВЕ

Было лето 1928 года. Я совершал свою пер­вую поездку в Дигорское ущелье. Конечным пунктом моего путешествия было селение Дзинага. Здесь я впер­вые встретился с Георгием Малиевым. Он работал учи­телем в сельской школе. Среднего роста, плотного сло­жения, широколицый, очень смуглый. Я застал его бе­седующим с сельчанами на нихасс. На голове у него была простая серая пастушеская войлочная шляпа. Обут он был в простые осетинские чувяки. Ничем по одежде не выделялся из толпы. Но в этой скромной оболочке простого горца-пастуха скрывался вдохновенный поэт-романтик и великий мечтатель. Он звал молодежь к све­ту и подвигу. Он писал:
Рохсмæ, фæсевæд, тундзстæ,
Рохсмæ цæуетæ æнгом,
Нифс, лæгдзийнадæ уарзетæ
Скæнтæ муггагмæ стур ном.

Арвмæ мæсуг амайетæ,
Хормæ скæнетæ фæндаг,
Гъæйт, зæрдиуагæй уайетæ,
Догъи ма уотæ фæстаг!

Тари  цæфсæд сæребарæ,
Мегъи сорæд æ тунтæй.
Цард мабал уæд гъезæмарæ,
Зæнхæ райзол уæд рунтæй.

Рохсмæ, фæевæд, тундзетæ,
Рохсмæ цæуетæ æнгом,
Нифс, лæгдзийнадæ уарзетæ,
Скæнтæ муггагмæ стур ном.
(«Ф е д о г»)

Он мечтал о том времени, когда пароды побросают оружие и будут жить, как братья.
Тæходуй, æна,                          Кæми ци седзæр,
Ацæмæзау дин                          Кæми ци мæгур,—
æз ку фестинæ                        Бауарзионцæ
Дессаг фæндургин.                            Мæ дессаг фæндур...
Хъазбеги цъонгмæ
Исцæй цæуинæ,                        И фарни тунæ
Дессагон зартæ                       æрфелауидæ,—
æрцæйцæгъдинæ...                   Уарзондзийнадæ
æрфедар уидæ.
Уæд йеугур дуйней                            Уæд алли адæм,
æрæмбурд уидæ,                     Уæд алли бæстæ
Мæ цæгъдтæлтæмæ               æркалионцæ
æригъосидæ.                                     Сæ тохæн гæрзтæ...

Через поэзию Малиева проходит красной питью вера в чудодейственную облагораживающую, преображающую силу музыки, песни. Перед взором поэта носился образ прославленного героя осетинского эпоса, дивного музы­канта и певца Ацамаза, чья игра на свирели одушевля­ла и преображала всю природу, собирала зверей и людей в одно ликующее братство. Поэт мечтал о новом Ацамазе, песня которого овладеет душами людей и заста­вит их забыть вековечную вражду и навсегда расстать­ся с оружием.
Но песня, по Малиеву, преображает не только окру­жающий мир. Она преображает самого певца. Ничем как будто не примечателен пастух Гудзуна. Бедный, не­уклюжий, в лохмотьях, он слывет за самого никчемного
человека, почти за дурачка. Девушки потешаются над ним. Старший пастух Бабат с насмешками отказывает ему в руке своей дочери.
Но вот Гудзуна, оставшись один со своим стадом, достает свирель.

æ уодæнбал — æ хæтæл
Хебæраги æ уæлдзогæ
æривæруй æ  цъухбæл.

Гъæйдæ-гъа, цæгъдун нийдайуй,—
æд хæтæл æдули нæй.
Уой, десгæнгæ, ниффæнзунцæ
Хуæнхтæ, кæмттæ æмбурдæй...
(«Г у д з у н а»)

Замечательные слова:
æд хæтæл æдули нæй...

Когда Гудзуна играет на свирели, он уже не выгля­дит дурачком.Вдохновение облекает его в мудрость. Оно возносит его высоко над теми, для кого он служил посмешищем.
Но вдохновение сродни не только мудрости. Оно сродни также героизму. И мы видим, что в час тяжкого испытания, когда в Дигорию вторглись ее заклятые вра­ги, именно он, презираемый всеми Гудзуна, бесстрашно вступает в неравный бой с недругом и ценой собствен­ной жизни спасает родину.
И еще одно чудо совершает музыка. Она рождает любовь. Именно игрой на свирели пленяет сын волопаса бедный Махамат («Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт») гордую ханскую дочь Гиданну.
Изæри усми æ даргъ хæтæлæй
Мæгур Мæхæмæт ку ниццæгъдидæ,
Уæд хани кизгæ Гиданнæ-рæсугъд
Бæрзонд мæсугæй сах нийгъосидæ.
Уарзт райгъал уидæ уæд йе 'взонг зæрди,
Хори тунау йин барохс кæнидæ
æ  рæсугъд æнгас, æ рæсугъд цæсгон.

Разъяренный хан отсекает Махамату его чернокудрую голову (æ саудзикко сæр) и насаживает ее на кол: пусть все видят, чем кончается любовь холопа к ханской дочери:

— Базонетæ нур, куд фæууарзунцæ
Гъонгæсти фурттæ хани кизгутти!

Но хан просчитался. Он не учел, что как ни велико его могущество, оно не властно над силой любви. Пре­красная Гиданна, не желая пережить своего возлюблен­ного, пронзает свое сердце булатными ножницами...
Говоря о роли музыки и музыкантов в романтической поэзии Малиева, не могу не сказать о музыкальности самих стихов поэта. Она — уникальна в дигорской поэ­зии. Именно Малиев, и только он, сумел раскрыть и по­казать во всей полноте, какие красоты ритма, напевно­сти, свободного и плавного течения таит в себе дигорская речь.
Вот несколько наудачу взятых отрывков.

Ци кæнуй, цума, ме 'лхуйнæ,
Ку нæбал зелуй дзæбæх?
Мæ цæститæбæл гъазунцæ
Сау нимæт æма сау бæх.
(«æ л х у й н æ»)

Или:               Нæй Дзулей зæрдæ æнцойнæ,
Йе æ фагæ нæ хуссуй —
   æд æхсæвæ æд-æ-бонæ
И мæсугæй фæлгæсуй.
(«Д з у л е»)

Или:               Куд ниххаудтæй мард и донмæ,
   Уой æстъалутæ уидтонцæ...
Уой цæхъалтæ кæрæдземæн
   Десæ-дзорæ фæккодтонцæ...
(«Д з а н д з и р а х ъ>.)

Или:              Сах не ' ркалдзæнæй хебари
  Кедæр кизгæ цæети суг,—
  Дæ фæсмæрдæ номи кадæн
  Гъæу не сдаедзæнæй мæеуг.
(«Г у д з у н а»)
Или:               И фарни тунæ
  æрфелауидæ,—
  Уарзондзийнадæ
  æрфедар уидæ.
(«Т æ х о д у й,  æ н а...»)

Вслушайтесь в эти стихи. Раньше чем доходит до соз­нания их смысл, они уже покоряют своим чарующим ритмом и звучанием. Когда читаешь такие стихи, не­вольно приходят на память слова Белинского, сказан­ные им о стихе Пушкина: «Что это за стих! Он нежен, сладостен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как крис­талл...»
До Малиева па дигорском диалекте писал выдающий­ся поэт Блашка Гурджибеев. Богатство его языка изу­мительно. Но музыку дигорского стиха он еще не пос­тиг. Немало стихов на дигорском диалекте написано и после Малиева. Многие из них отмечены несомненным талантом. Но и в них уже не слышится рокот волны. Нет в них и прозрачности кристалла. Видимо, эту тайну, тайну певучего дигорского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу...

23 марта 1973
В.   А б а е в, профессор, лауреат
Государст­венной премии СССР

Мы в долгу перед Георгием Малиевым...
(Речь на открытии памятника Г.Малиеву
в г.Владикавказе 12 апреля 1999 г.)

Дорогие друзья!
Сегодня мы являемся свидетелями события, глубоко волну­ющего всех нас, и в первую очередь нашу литературную обще­ственность, события, значимого в духовной жизни, в литера­турной и исторической биографии республики.
Мы сегодня воздаем должное выдающемуся таланту по­эта, с большой благодарностью называем имя Георгия Малиева. Мы в долгу перед ним, потому что его мысли, его пред­ставления о том, каким должно быть человечество, какое место должен занимать каждый человек в обществе, какой должна быть культура и какой внутренней культурой должен обладать каждый, сегодня, к сожалению, еще не претворены в жизнь. Должен признаться, что уже здесь, у памятника, мы начали договариваться о добрых хороших делах.
Я надеюсь, что ежегодно у памятника Георгию Малиеву будут проводиться поэтические, литературные чтения, что молодежь будет проявлять постоянный интерес к его наследию.
Согласитесь, памятник выполнен прекрасно, в своеобраз­ной манере нашего известного скульптора Лазаря Гадаева, чьи работы украшают города России, государств Содружества и многих стран мира. Но, как я чувствую по его собственному настроению, особенно он горд от того, что создал образ Геор­гия Малиева — не монументального, абстрактного, отдаленно­го от нас с вами, а наоборот - он наделил его ему, Малиеву, свойственными чертами человечности, внутреннего сопережи­вания, глубокомыслия во всем облике. От имени руководства республики выражаю большую признательность автору.
В добрый путь всем нашим добрым делам: литературным, политическим, нравственным! И на этом пути — с нами тво­рения замечательных мастеров пера Осетии, среди которых одно из первых мест принадлежит Георгию Малиеву.
А. С. ДЗАСОХОВ,
Президент Республики
Северная Осетия—Алания

 

ВЕЛИКИЙ СВЯТОМУЧЕНИК

Георгий Гадоевич Малиев родился в селении Христиановское 23 октября (по старому стилю) 1886 г.
Согласно родословного древа фамилии, составленного в 1910 г. однофамильцем Георгия Гадоевича, священно­служителем, ее родона-чальником был Ахсауат (æхсæуæт), которого от ныне живущих отделяют 19-20 поколений. Видимо, он и был основателем селения æхсæуæ в горной Дигории, на берегу реки Билаг, поражающей густой го­лубизной своих быстро несущихся, часто падающих водо­падами с крутых склон вод. Ахсауат своему единственно­му сыну дал имя Аксак-Темур (Ахсахъ-Темур), потомки которого образовали и ныне здравствующие известные дигорские фамилии: Малитæ, Гардантæ, Бузойтæ, Бæлотæ.
Достоверность вышеназванного документа (он был ут­вержден главой тогдашней местной администрации штабс-капитаном Кочкионовым) в некоторой степени подтвер­ждает и прекрасная древняя легенда, согласно которой однажды в дом Георгиевых (Геуæргиатæ) пожаловал стран­ник, хромающий на одну ногу. Ему было оказано щедрое гостеприимство. Когда пригласили его к столу, накрыто­му разными яствами, он начал есть дзикка (блюдо из сыра) прямо с середины. Средняя, самая бойкая и красивая из трех дочерей хозяина дома, которые по старинному обычаю стояли в гостиной, засмеялась. На вопрос гостя, по­чему она смеется, ответила: «Вы кушаете как Аксак-Те­мур». Мудрый, опытный отец все понял: его гость был никто иной, как сам повелитель мира хромой Аксак-Те­мур. Понял он также, почему гость начал есть свое блюдо не с краю, как полагается, а с середины: выбор грозного завоевателя пал на среднюю дочь! Хозяин дома предупре­дил своих семерых сыновей об опасности и строго прика­зал внимательно следить за каждым шагом незваного го­стя. Но коварному Аксак-Темуру все же удалось похитить их сестру. Когда братья в погоне приблизились к нему, он превратился в Полярную звезду (Бонвæрнон) и вознесся к небесам со своей прекрасной добычей. Услышал Бог молитву братьев и их тоже превратил в семь звезд, кото­рые образовали Большую Медведицу (Лæдæртгæ). С тех пор они гонятся за похитителем своей сестры, к утру прибли­жаются к нему, но на рассвете Полярная звезда исчезает. И так будет до скончания века. И не так ли гонится род человеческий за своим призрачным счастьем, которое исчезает при приближении к нему?
Выдающийся знаток народной жизни, фольклорист и просветитель Михал Гарданти почти 100 лет тому назад писал, что Бæлотæ, Бузойтæ, Гардантæ и Малитæ обра­зуют одну большую фамилию — Геуæргиатæ.
Если Родословное древо, о котором шла речь, досто­верно, то нетрудно предположить, что род Георгия Малиева восходит к глубокой древности, к самому трагичес­кому периоду нашей истории, когда свирепый Тимур вы­резал население Западной Алании, прямых предков дигорцев, за непокорность. «Народ сей (аланы), исповедо­вавший христианскую веру, был истреблен и выгнан из жилищ своих» — так писал итальянский путешественник Иосафат Барбаро в первой половине XV века. Эту траге­дию другой летописец, тоже свидетель этих кровавых дея­ний Тимура, характеризовал словами, от которых и се­годня холодеет душа: «Живые завидовали мертвым». Впро­чем, не менее ярким свидетельством той вечной, словно сгусток крови на незаживающей ране, трагедии осетин­ского народа является старинная народная песня «Задæлески Нана» — о Спасительнице последних оставшихся в живых аланских детей, потомками которых являются со­временные осетины.
Наш экскурс в глубь истории, возможно, поможет луч­ше понять творчество Г. Малиева, которое является верши­ной художественной литературы, созданной на дигорском языке. Народная память хранит из поколения в поколение все самое существенное, что происходило и происходит в его материальной и духовной жизни, и это обеспечивает ему преемственность и обновление, определяет соотноше­ние между наследуемым и вновь создаваемым. Но дело в том, что носителем генетической памяти является инди­вид. И если народ бессмертен, то жизнь индивида кратко­срочна. Но наукой доказано, что человек способен вспом­нить и остро пережить в определенном душевном состоя­нии те события, которых не было в его жизни, потому что на изначальную пустоту, которую суждено заполнить эмб­риону в материнском чреве, подается генетическая про­грамма, содержащая уже прожитые предками жизни.
Мне кажется, что вся поэзия Г. Малиева, являющаяся высшим художественным выражением вечных идей, по­буждений, противоречий, неповторимой индивидуально­сти, реального духовного опыта дигорского народа, в своей строгой и таинственной красоте освящена и освещена ге­нетической памятью. Здесь, конечно же, осязаемых, кон­кретных примеров в доказательство моего предположе­ния найти путем литературоведческого анализа невозмож­но. Но и отрицать то, что поэзия Г. Малиева пробуждает генетическую память читателя, вводя его в определенное душевное состояние, было бы, наверное, заблуждением, ибо «...бессознательное пытается «достучаться» до каждо­го из нас». (Слова известного психоаналитика В. Качалова.)
В 1865 году из селения Мосга, что расположено в глу­бине Дигорского ущелья на берегу Ираф (так будет на­звана и будущая знаменитая книга Г. Малиева) — пересе­лились в селение Христиановское два брата — Малиевы Касболат и будущий отец поэта Гадо. Касполату в ту пору было 24—25 лет, Гадо — 15. Касболат был женат, а подро­стка Гадо свое счастье ждало впереди. Неизвестно, в ка­ком возрасте он женился, но Бог не миновал его своей милостью в выборе спутницы жизни. И по сегодняшний день в памяти потомков супруга Гадо Кендзе остается свет­лым символом простой, обаятельной и благоразумной, очень набожной женщины. У них родились дочь Екатери­на (1884 г.) и два сына - Георгий (1886 г.) и Темболат (1888 г.). Екатерина умерла в младенчестве. Спустя несколь­ко лет умирает и отец семейства Гадо — тогда его старше­му сыну Георгию было не более 6 лет. Младший брат Тем­болат, проживший более 90 лет, год смерти отца относил ко времени, когда в Осетии свирепствовала чума.
О жизни, о творческой и общественно-политической деятельности Георгия Малиева более или менее подробно рассказано в VI и VII разделах этой книги, поэтому я ограничусь простым напоминанием основных вех из его биографии. В 1902 году он окончил Махческую церковно­приходскую школу. В 1903-1907 гг. учился в Александров­ской Миссионерской духовной семинарии в Ардоне. Од­нако завершить учебу ему не удалось — в 1907 году был исключен из последнего (четвертого) класса за участие в волнениях учащихся против беззаконных действий адми­нистрации. В решении администрации Семинарии было сказано: «Принимая во внимание крайне возбужденное состояние воспитанников, особенно IV и III классов, гро­зящее тяжелыми осложнениями в жизни заведения и по­этому требующее самых решительных мер, которые не только восстановили бы порядок в настоящем, но пре­дупредили бы его нарушение и в будущем, — удалить из семинарии лиц, наиболее виновных в нынешнем броже­нии и вызванных ими беспорядками...».
После этого, по воспоминаниям Темболата, Георгий долго скитался по городам царской России, но они оказа­лись безуспешными, и он вернулся в родную Осетию. Этот период жизни поэта вплоть до 1913 г. мало изучен, но по словам того же Темболата, он в основном жил в г. Влади­кавказе. С 1913 г. по 1914 г. он — корреспондент газеты «Те­рек». С 1914 г. по 1917 г. давал частные уроки в г. Владикавка­зе. Острые публицистические статьи и стихи Малиева пе­чатались в газетах «Терек», «Горская жизнь», «Терские ве­домости», «Владикавказский листок», «Хабар» и других.
Осенью 1917 года Георгий Малиев, Дебола Гибизов, Николай Кесаев, Саханджери Мамсуров и другие извест­ные революционеры основали осетинскую демократиче­скую партию «Кермен», первым председателем ее ЦК был избран Г. Малиев. 18 ноября 1917 года газета «Правда» опуб­ликовала приветственную телеграмму партии «Кермен» вождю Октябрьской революции В. И. Ленину: «Осетин­ская революционная демократическая партия «Кермен» приветствует в Вашем лице рабочее и крестьянское пра­вительство, осененное красным знаменем, знаменующее победу над капиталом. Знайте, что и мы, сыны Осетии, жаждем осуществления лозунгов 3-й революции. Предсе­датель Г. Малиев».
В декабре 1917 года Г. Малиев вместе с Н. Буачидзе, Н.Кесаевым, Я. Маркусом, Н. Никитиным, Н. Орахелашвили был избран в состав Владикавказской городской думы. Кандидатуру его выдвинули организация большевиков и партия «Кермен». С 1917 г. по 1918 г. он работал при Совете народных комиссаров Терской области инструктором по организации земельных комитетов.
А. Туаллагов в своей книге «Приговоренные к бессмер­тию» пишет: «Спорными до настоящего времени остаются причины и мотивы ухода Георгия Малиева из партии «Кер­мен». Автор совершенно правильно отмечает, что по этому вопросу существуют совершенно разные, а порой и проти­воположные мнения и предположения, которые, на его взгляд, не содержат объективной истины (см. раздел VII).
Информатор НКВД «Галкин» доносил своим хозяевам: «Малиев в партии «Кермен» оставался до тех пор, пока не было разговоров об объединении партии «Кермен» с боль­шевиками, и он в знак протеста из партии ушел».
«Мог ли Георгий Гадоевич, — пишет Туаллагов в своей книге «Приговоренные к бессмертию», — стать участни­ком назревавшей войны против своих земляков-крестьян, с такой любовью и гениальностью воспетых им? Естествен­но, нет. Он совершил моральный подвиг — ушел с полити­ческой арены. Он никогда не скрывал мотивы своего ре­шения и даже на допросе в НКВД от 8 октября 1937 года на вопрос о его политическом кредо заявил: «...В знак не­согласия с практической деятельностью партии «Кермен» в вопросах деления осетинского народа на социально-ан­тагонистические слои я ушел из партии «Кермен».
По всей вероятности, он раньше других понял страш­ную неотвратимость вечной и неизменной формулы всех революций: «Революцию задумывают идеалисты, совер­шают фанатики, а ее плодами пользуются подонки». До того, когда он увидел собственными глазами кровавые события Революции и Гражданской войны, он, возмож­но, был идеалистом — об этом косвенно говорит и сти­хотворение «Памяти Коста», написанное еще в 1915 году на русском языке, где автор приписывает свое видение миропорядка своему великому старшему собрату, к кото­рому относился с большой любовью:
«Он пел, что правда и любовь
И звезд сияние — свобода —
Живут не там, где льется кровь,
Что в царство высшего сознанья
Нас может весть не грубый меч,
А мысли творческой созданье,
Живая творческая речь.
Но в том же 1915 г. было написано на дигорском языке одно из его великих стихотворений «В ненастье» («Цъифæ рæстæги»), состоящее всего из трех строф, где люди ка­жутся ему копошащимися в грязи червями, а сам Земной шар — ниже мышиной лапки! И поэт не видит конца это­му ненастью, этому грязному, мокрому (буквальный пе­ревод «цъифæ рæстæг» — мокрое время) времени. Ужаса­ющей бессмыслицей жизни, выраженной в этом стихот­ворении, как бы отрицается вера в то, что в «царство высшего сознанья» может привести «мысли творческой созданье».
Да, Г. Малиев поверил в революцию, как в силу и воз­можность переустройства этого несправедливого мира, но он поверил в ту революцию, которую нарисовал в своем воображении и которая жила в его душе, вечно ищущей путь к созданию более совершенного общества.
Пережив жестокое поражение своих идеалов о постро­ении свободной и справедливой жизни на земле, он в состоянии глубокого разочарования покидает город Вла­дикавказ и исчезает с политической арены. Он уходит в горы, в свой родной народ, лечить свои душевные раны. Европейский костюм сменяет на национальную одежду. «На голове у него была простая серая пастушеская вой­лочная шляпа. Обут был в простые осетинские чувяки», - так описывает свою встречу с Георгием Малиевым его друг Васо Абаев, который в 1928 г. совершил первую по­ездку в селение Дзинага, расположенное в глубине Дигорского ущелья, где тогда жил и учительствовал поэт.
Те, кто близко знал Георгия Гадоевича, характеризу­ют его как человека веселого нрава, он обладал тонким юмором, а его острословия и до сих пор ходят в народе в виде анекдотов. Он нередко попадал в совершенно смешые, иногда даже не совсем безопасные для него при­ключения, из которых выходил с достоинством, благода­ря тому, что быстро и правильно оценивал ситуацию, а игривый блеск его ума уже доводил дело до благополуч­ной, но всегда смешной развязки. Об этом качестве поэта говорили и писали многие его современники, в том чис­ле Губади Дзагурти и Андрей Гулуев.
Но вместе с тем не остались незамеченными и его за­думчивость, его почти религиозное чувство сострадания к ближнему. В свободное от дел время он спешил на берег реки (рыбалка, как бы сегодня сказали, была его хобби) и до темна не возвращался домой. Земляки, иногда слу­чайно забравшиеся в те места (он уходил подальше от людских глаз), находили его печально сидящим на камне над рекой. О чем он думал, что его заставляло так стра­дать? Конечно, однозначного ответа нет на этот вопрос, ибо человеческая душа, что вселенная, а вселенная пол­на тайн, которые никогда не будут разгаданы. Но бесспорно то, что он переживал, как было уже сказано, крах своих иллюзий о «царстве высшего сознанья». Боль не стихает в его сердце, и она, хоть и сдерживается нордическим скла­дом его характера, звучит пронзительно в его поэзии, пол­ной, как и реальный мир, солнца, красок и музыки, зву­чит, как прекрасная и печальная скрипка в оркестре. Под­тверждением сказанному служит стихотворение «Была прекрасная пора...» («Адтæй рæсугъд догæ», впервые опуб­ликовано в газете «Растдзинад» в 1923г.). Приведем его в подстрочном переводе: «Была прекрасная пора моя вес­на, — я пас свое стадо на высоком склоне. Кружились комары надо мной жужжа, звали с собою поиграть и меня. Птички в густой траве (в оригинале — «Фиудзилитæ павзи» — не поддается адекватному переводу) пели прекрас­но, на траве возле меня пасся, бывало, мой конь. Что случилось со мной теперь, — врагу своему не пожелаю. Словно сон, прогнана светлая весна далеко. Птичек ще­бетанье не слышу в траве, комары в своем испуге исчезли куда-то. В хлеву нашем, беспомощно опустив свои уши, оплакивает свой голод мой конь, не обижаясь ни на кого». Подстрочник, естественно, не может передать поэтиче­скую прелесть этого стихотворения, его таинственную му­зыку, созданную певучей ритмикой, четкими рифмами, определенным сочетанием гласных и согласных звуков, и неизвестно еще чем. Кстати, это относится ко всем его поэтическим произведениям без исключения. В оригинале каждое слово для читателя родное, как материнская пес­ня для ребенка, оно вызывает определенные ассоциации, будит генетическую память. Но сейчас речь не об этом. Мы бы хотели обратить внимание нашего читателя, в ка­ком душевном состоянии находился поэт, когда создавал этот свой шедевр - ведь он почти ничего не говорит о себе. Но, прочитав стихотворение, можно сказать: «Нет повести печальнее...» Автору одинаково дороги и горы, и стадо, и трава, и птички, и даже комары, не говоря уже о коне. Он одинаково тоскует по ним. И хотя конь, который светлой весной пасся на травке, и конь в хлеву, бессиль­но опустивший свои уши и плачущий от голода, никого не обвиняя и никому не жалуясь, один и тот же, но в прошлом счастливом времени он олицетворял надежду и спокойствие как бы извне, а в настоящем он уже в самом себе несет человеческую тоску и тем самым отождествля­ется с тем, кто поведал нам эту печальную повесть.
Является ли это стихотворение доказательством того, что поэт оплакивает свои разбитые мечты и надежду, свя­занные с революцией? На этот вопрос, видимо, надо дать утвердительный ответ (хотя он не удовлетворяет в силу своей упрощенности, если иметь в виду сложность и противоре­чивость духовного мира поэта). Нам могут возразить, что и дореволюционные произведения Г. Малиева наполнены вселенской скорбью («Не зови, о месяц бледный, Душу в ширь небес: Скорбь царит и там - я знаю - Так же, как и здесь...» — 1913 г. «Не скорбь ли мира там окаменела?» - стихотворение «Горы», 1913 г.). Но здесь даже намека нигде нет о прекрасном прошлом, о светлой весне, что звучит симфонией в первой части разбираемого стихотворения. Это дает основание думать, что действительно первый год ре­волюции, год, когда он со своими единомышленниками создал истинно демократическую партию «Кермен», с ко­торой были связаны самые радужные надежды, был «пре­красной порой» и «светлой весной» всей его жизни.
Революция (сегодня ее чаще всего называют Октябрь­ским переворотом) опрокинула не только мечты и на­дежды поэта, она разрушает тысячелетний быт, тради­ции, обычаи, мораль, одним словом, основы народной жизни. И плач домового, проклятого и изгнанного из очагов горцев, разносится в полночь по всему Дигорскому ущелью (стихотворение «Бундори гъарæнгæ», в русском переводе — «Плач домового», написано в 1927 г.). Если учесть, что «домовой» по-дигорски называется Ангелом основы, фундамента, то не трудно догадаться, кто плачет над разрушенными вековыми устоями горской жизни — плачет сам поэт.
Однако, еще раз повторяю, связывать душевное состо­яние поэта, просвечивающее в глубине произведений, созданных им в послеоктябрьские годы, только с послед­ствиями революции, которая потрясла его своей жестокостью, было бы слишком упрощенным подходом к разгадке тайны его понимания и восприятия истори­ческой, социальной системы не только определенного общества в определенном отрезке времени, а и вообще некоего глубокого смысла бытия. Человеческая жизнь — не рай, и больше всего страданий и горя достается тем, кто свыше призван выражать ее в слове, обладающем все­ми цветами, звуками и чувствами, где скрипка боли ни­когда не умолкает. Вот эта скрипка боли объединяет все произведения Г. Малиева, независимо от времени их на­писания. В них голос прошлого и настоящего усиливается предчувствиями будущего. Трезвая оценка происходящих в мире событий в сочетании с провидческим даром по­могли предсказать поэту надвигающуюся катастрофу — начало Второй мировой войны. В стихотворении «Тæходуй, æна...» («О если бы, мама...»)  девушка,  мечта­ющая о всеобщем мире среди всех народов, говорит: «Но не верю Я, бедная девушка, Ничему не радуется (бук­вально: не светится) Мое девичье сердце. Над всем миром Военные тучи Уже опускают Свои кровавые края» (Под­строчный перевод.). И это было написано в 1934 году.
С 1923 г. по 1928 г. Георгий Гадоевич работает в Гуларе (Дзинага) заведующим школой. В начале 30-х годов прош­лого века со своей семьей переселился в селение Урсдон, потом в селение Мостиздах.
Начинается сталинский террор, тучи сгущаются над поэтом. Чтобы спасти его, друзья уговаривают, умоляют написать стихи, восхваляющие режим и Сталина лично, но он решительно отвергает всякую возможность компро­мисса с властью головорезов.
Когда профессор Г. Дзагурти, работавший в 30-е годы директором ОСОНО, обратился к нему с настоятельной просьбой написать произведения на современные темы, он строго ответил: «Я не могу писать по заказу... В совре­менной нашей жизни я не нахожу для себя вдохновляю­щей темы; меня не могут убедить претензии людей, кото­рые кичатся тем, что они способны, как египетский фа­раон Хеопс, на великие дела; они охвачены только тщес­лавием, а на деле они ни к чему не способны, кроме громких фраз, и именно они станут скоро достоянием заб­вения, им далеко до Хеопса, но и его ведь не миновало забвение, хотя он все-таки хоть потомству оставил память о себе неразгаданной своей пирамидой, носящей его имя».
Нетрудно догадаться, о ком конкретно говорил поэт... Он, по словам его вдовы Зарада, хорошо знал, что ему не избежать кары со стороны кровавого режима, и ждал сво­его часа с удивительным самообладанием — стал лишь менее разговорчивым...
Мне запомнились слова из когда-то прочитанной ста­тьи врача-кардиолога о том, что для человеческого сердца ничто не проходит даром, все оставляет в нем неизглади­мый след, будь то недобрый взгляд или улыбка мимо про­ходящего незнакомца, не говоря уже о событиях, имею­щих для него катастрофические последствия. Тем же са­мым свойством обладает, видимо, и душа народа. Правда, с еще большей степенью восприимчивости, если иметь в виду несоразмерность ее бытия во времени и пространстве с отпущенным индивиду коротким сроком земной жизни.
Душа народа, породившего Г. Малиева, народа, испы­тывавшего на продолжении веков физические и нравствен­ные муки, часто смертельные, не могла не жаждать мес­сии, который олицетворил бы ее в бессмертном боже­ственном слове.
Великий поэт открывает все грани, всю глубь народ­ной жизни, и в этом смысле его знаменитую книгу «Ираф» можно назвать энциклопедией народной жизни.
Ф. Достоевский в своей статье «Пушкин» говорит: «...ни­когда еще ни один русский писатель ни прежде, ни пос­ле его не соединился так задушевно и родственно с наро­дом, как Пушкин». Сказанное можно полностью отнести и к Г. Малиеву, но только с одной поправкой: он не со­единился, а всегда был плотью от плоти народной. Эту неразрывную связь его поэзии с народом, эту взаимосвязь, без которой неизбежно было бы омертвение пря­мого наследника арийского языка — певучей дигорской речи, приговоренной большевистской идеологией к заб­вению, удивительно тонко уловил поэт-философ и кри­тик X. Дзуццати: «Бессмертие дигорского языка делает бессмертным поэзию Г. Малиева, а поэзия его делает бес­смертным дигорский язык».
Подвергать литературоведческому анализу творчество Г.Малиева чрезвычайно трудно, потому что не поддается разгадке его тайна, без чего, естественно, немыслимо пол­ноценное исследование. Почти все, кто о нем пишет, ука­зывают на эту особенность. «Ключ к разгадке тайны поэзии Г. Малиева, — рассуждает народный поэт А. Царукаев, - надо искать в самой его поэзии. Но чтобы найти его, нужны очень большая духовная сила и интуиция. Лично мне не по­нятна природа воздействия его слова». А вот мнение поэта и критика Ш. Джикаева: «Мы его хором называем мастером художественного слова, но, к сожалению, от общих рас­суждений не переходим к разгадке тайны его творчества».
Интересной кажется мысль, высказанная поэтом Сер­геем Хугаевым: «Сколько ни читай стихи Г. Малиева, не устаешь наслаждаться. И часто кажется так: вот уже со­всем приблизился к той черте, которая отделяет тебя от тайны манящего волшебства, вот-вот постигнешь эту тай­ну, но нет, она ускользает. Ускользает точно так же, как ускользает прекрасная мечта».
Великий В.И.Абаев вообще считает, что «эту тайну, тайну певучего дигорского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу».
Я не собираюсь добавлять к этим и другим многочис­ленным высказываниям что-либо от себя, тем более, не ставлю своей целью расшифровывать «код» чарующего малиевского слова. Но если бы меня попросили обозна­чить одним единственным словом главное свойство его поэзии, я бы, не задумываясь, сказал: «божественность». Безусловно, божественность неотделима от высшего со­вершенства. Но не только это имеется в виду в данном случае. В Божьем мире испокон века идет борьба добра со злом. Но Бога самого не видно. Он в своей великой урав­новешенности спокоен и терпелив. И в мире, созданном великим дигорским поэтом, мы видим схватку добра со злом, но не видим создателя, он растворяется в музыке своих творений, в своих героях. Мне запомнились слова А.Платонова: «Искусство заключается в том, чтобы по­средством простейших средств выразить наисложнейшее». Сказанное полностью можно отнести к творчеству Г. Ма­лиева. И все-таки для полного понимания его, конечно, этого далеко недостаточно. Да, действительно, он всегда говорил с народом на его простом и понятном языке, но за этой простотой скрывается та неразгаданная сила, ко­торая и составляет тайну его поэзии. Нет никакого сомне­ния, что Малиев, создавая свои произведения, входил в такое состояние, когда поднимался над уровнем и интел­лекта, и мысли, где начиналось общение с Богом.
П.Верлен, провозглашенный в конце жизни королем поэтов Франции, на вершине своей творческой мощи стре­мился заменить «живопись» стиха, его парнасскую плас­тичность на музыку. О том, что поэзия Г. Малиева изначаль­но и естественно музыкальна, что она как бы сама по себе «поет», написано и сказано много, поэтому я ограничусь простым упоминанием этого ее чарующего свойства, лишь отмечу, что книга «Ираф» начинается стихотворением «Пес­ня». Это название символично, как бы являясь «дорожным знаком» на пути в причудливый, но ясный, метафоричный, но реальный, грустный, но все же светлый, песенный мир Малиева, полный высокого накала человеческих страстей, драматических столкновений и трагических событий.
Практически творчеству всех крупных осетинских поэтов в той или иной степени присущи характерные черты эксп­рессионизма, тень апокалипсической катастрофы витает над их художественным воображением, словно коршун кружит над своей жертвой. Плохо это или хорошо, но речь, конеч­но же, и о другом. Речь о том, что Г. Малиеву чужда внешне обостренная эмоциональность, субъективная интерпретация действительности, в его поэзии приглушено чувство зави­симости от социального бытия. Зато в глубине его слова изум­рудным светом горит первозданность духовного начала. И хотя борьба и страстей в его произведениях достигает шекс­пировской силы, а положительный герой, воплощающий в себе нравственные ценности автора, всегда терпит круше­ние, поэт, тем не менее, сквозь ужас хаотического бытия приводит своего читателя к свету. И опять возникает воп­рос, касающийся тайны его творчества: каким образом уда­ется ему вести своего читателя по пути духовного совершенства, показывая в то же время, что на свете страдания боль­ше, чем счастья, а зла больше, чем добра? На этот вопрос отчасти можно ответить словами индийского мыслителя-фи­лософа Вивекананды Свами: «Несчастье — удел того, кто примиряется с миром. Но тысячекратно несчастье челове­ка, который решится отстаивать истину и возвышенные иде­алы, кто отвергает животное существование». Наверное, это «тысячекратное несчастье» и есть истинное счастье! Вот к этой мысли, т. е. к духовному самосознанию, ведет Г.Малиев читателя, доказывая верность этого пути не только боже­ственным звучанием слова, судьбами героев своих произве­дений, но и ценой своей собственной жизни. Поэт в своих творениях не вступает в компромисс с читателем, никогда не старается вызвать в нем жалости, слез, или, что еще хуже, слащавой сентиментальности. Он строг и уравнове­шен, его воли как бы и нет в его творениях — кажется, что их течение предопределено замыслом Всевышнего, как и человеческая жизнь вообще.
Примером, подтверждающим сказанное, может слу­жить поэма «Дзандзирак». В предельно напряженной и на­сыщенной форме автор вскрывает глубочайшие внутрен­ние противоречия, конфликты, страсти человеческого мира. Сюжет поэмы вкратце таков: вот уже седьмую суб­боту подряд собираются каматцы (жители села Камат) на общественный суд. Седые старцы сидят, ища выход из тя­желого положения, молодые стоят наготове с кинжала­ми: с тех пор как лучшая из каматских женщин, красави­ца Дзандзирак, гордость и слава села, без вести пропала, прошла седьмая неделя, но ее все никак не могут найти.
Это позор для горцев, пережить такое невозможно. И вдруг мальчик-пастух кричит с вершины:
Гъей, байгъосетæ, хуарз адæм,
Фæууидтон дессаг абони —
Сугъзæрийнæ сурх дзиккотæ
Фелаунцæ далее дони!..
(«Эй, послушайте, люди добрые, Видел чудо я сегод­ня — Золотые огненные волосы Колышутся вон в реке!» — Подстрочный перевод.)
Пишу эти строки и чувствую невозможность пересказа своими словами поэтических произведений, в особенно­сти же таких шедевров, как «Дзандзирак», чувствую, как серы и далеки мои слова от величавости трагической поэмы, несущей в себе величайшее напряжение, нарастаю­щее с каждой строкой и разразившееся, наконец, молни­ей, поразившей каматцев: муж погибшей Дзандзирак Кам-болат над телом ее признался, что убийцей является он:
Уой бавдистæй хуæзголдарбæл...
Мæ болат хъæма нинсадтон,
æ циргъ финдзеей æнæхатир
æз тсеккæ зæрдæ ниргъавтон...
Куд ниххаудтæй мард и донмæ,
Уой æстъалутсе уидтонцæ...
Уой цæхъалтæ ксерседземæн
Дессе-дзорсе срæккодтонцæ...
Прекрасный русский поэт В. Казанцев попытался пе­ревести знаменитую книгу «Ираф», но, увы, безуспеш­но, и в том его вины нет, ибо истинно национальная поэзия непереводима. Но тем не менее приведенный от­рывок даем в его переводе: «В тяжком гневе и печали Пе­режить позор не в силах, Нож булатный наточил я И отточенное жало Прямо в сердце ей вонзил я. Как упало тело в реку, Только звезды лишь видали... Да катящиеся волны Меж собой о том шептали...». Камболат свою жену убил по навету собственного друга, сына Кундзая. И ког­да Камболат подзывает его, просит, чтобы он встал у тела покойной, сын Кундзая тоже и без колебаний говорит правду всему народу о своем злодеянии: много лет в глу­бокой тайне он любил Дзандзирак и, наконец, решил во что бы то ни стало завладеть ею. И для этой цели не нашел лучшего средства, чем клевета и навет, представив свою возлюбленную в глазах мужа неверной. Расчет был прост: оскорбленный и опозоренный Камболат выгонит Дзан­дзирак из своего дома, и тогда сын Кундзая женится на ней. Но он жестоко просчитался: любовь и обман несов­местимы так же, как огонь и вода. И вот произошла траге­дия: лучшая из женщин Камата погибла от руки ревниво­го мужа.
Казалось бы, народ, семь раз подряд собиравшийся по субботам, доведенный до неслыханного возбуждения и гнева, после страшного признания Камболата и Кундзаева сына, вынесет им свой неизбежный приговор. Но ни­чего подобного не происходит. Люди с почестями похоро­нили Дзандзирак и разошлись по своим домам, не выска­зав виновникам трагедии даже слова упрека, оставив их наедине с самими собой и Богом. И здесь внезапно рвется нить сюжета, достигшего крайнего напряжения.
Но это обманчивое затишье. Высший, заключительный, аккорд трагедии прозвучит в конце поэмы: неверная до­рога все-таки свела Камболата и Кундзаева сына, и они, вступив в смертельную схватку, погибли оба.
То, что я сконцентрировал свое внимание на поэме «Дзандзирак», не говорит о ее исключительности. Прав профессор А. Гуриев, считающий, что «все произведения Г. Малиева — шедевры». И все же в поэме «Дзандзирак» мне более ярко и четко видится поэтическая радуга Г.Ма­лиева, здесь его могучий темперамент, приведенный к классическому чувству меры, к совершенной гармонии, превращается в поражающую душу и одновременно очи­щающую и возвышающую ее силу чудотворного искусст­ва слова; здесь осетинский характер встает перед нами в своем величии и низости, здесь все осетинское; эта поэма — доказательство того, что на нашем древнем языке можно творить художественные произведения шекспировской силы.
Невозможно в короткой статье раскрыть все особенно­сти поэмы. Каким-то чудом поэт воспроизводит звуки при­роды, топот ног бегущего к реке народа, шум ветра и горной реки. Это больше, чем аллитерация. Каким-то чу­дом делает действие поэмы зримым, заменяя этим народу театр, которого он не имел. И опять же мы не видим руки создателя — все происходит естественно, словно по воле Божьей. И только тогда, когда мы глубоко задумываемся, почему же народ не наказал виновников гибели безвин­ной, прекрасной Дзандзирак, мы в глубине своего созна­ния улавливаем грустный, тихий взгляд мудреца, знающе­го великую истину: зло не победить насилием, земному человеку далеко еще до совершенства. И будет литься кровь, и народы будут воевать друг с другом, и будут погибать в неравной схватке с врагом такие лучшие их сыны, как Темур-Алсак и Гудзуна (поэмы «Темур-Алсак» и «Гудзуна»).
Противник всякого насилия, Г. Малиев не только в своем творчестве, но и в жизни никогда не отступал от своего миропонимания, никогда не искал даже малейше­го компромисса со сталинским режимом, погубившим миллионы безвинных душ. В книге А. Туаллагова «Приго­воренные к бессмертию» впервые опубликованы подлин­ные документы из уголовного дела и жизни в ГУЛАГе Г.Малиева. Его не сломил невиданный ни до, ни после Рождества Христова разгул беззакония и беспредела. До­кументы красноречиво говорят о том, что великий дигорский поэт не был пассивным объектом претерпеваемой им судьбы. Он борется до конца против всесильной и бес­пощадной репрессивной машины единственным оружи­ем — своей душой высочайшей пробы. Возникает еще один очень важный вопрос: случайно ли падает так часто на великих поэтов черный жребий? Нет, не случайно. В жиз­ни очень часто срабатывают законы трагедии: судьбу лю­дей высокой нравственности определяет не прихоть слу­чая, а несогласуемость их внутренней природы с миропо­рядком. Об этом еще в древности говорил Сократ, приго­воренный к смертной казни:
«Но и тогда, когда угрожала опасность, не находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь — не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, а гораздо скорее предпочитаю умереть после такой защи­ты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе. По­тому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает оче­видно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бро­сив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности... От смерти уйти не трудно, о мужи, а вот что гораздо труднее — уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть».
Да, поистине ничто не ново под луной. Вечны на этой земле честь, достоинство, мужество, так же, как и под­лость и предательство. В единоборстве с миропорядком великий святомученик Г. Малиев оказался победителем навеки, ибо к нему «нравственная порча» не могла прий­ти раньше, чем смерть.
Поэзия Г. Малиева — живое и яркое свидетельство твор­ческой силы народа. Она - результат гармонического слия­ния средств подлинно народной поэзии с мастерством высо­ко развитой литературы, опирающейся на опыт мировой клас­сики. «Лучшие стихи и поэмы Г.Малиева, — пишет АКодза-ти, — могут составить славу любой великой литературе».

 

В. ГЕОРГИЕВ
В. АБАЕВ И ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

В сердце Васо Абаева Коста занимает особое, так ска­зать, первое место. Но если бы ученого спросили о том, кто же занимает второе место, он бы скорее всего назвал имя другого выдающегося осетинского художника слова, имя Георгия Малиева.
О большой любви Абаева к этому удивительно ода­ренному поэту я знаю с давних пор. Сейчас выдающийся осетинский лингвист заявил об этом во весь голос, хотя своей привязанности к Георгию Малиеву он не скрывал и тогда, когда этого требовали суровые обстоятельства.
Дело в том, что в тридцатых годах Георгий Малиев не­винно пострадал, а что касается его произведений, то они не издавались до середины пятидесятых годов. Однако В.И. Абаев упорно продолжал широко цитировать их в своих лингвистических работах. Если заглянуть в Историко-эти-мологический словарь, то нетрудно будет заметить, что львиная доля дигорского иллюстративного материала взята из книги «Ирæф» Г. Малиева. А ведь первый том словаря был готов и сдан в печать в 1954 году, а подготавливался он еще с 20-х годов.
В. И. Абаев чрезвычайно скуп на высказывания по по­воду кого бы то ни было. Поэтому я долгое время не отва­живался спросить его о Георгии и о его творчестве. Но однажды обстоятельства сложились так, что мой «запрос» к ученому был совершенно естественным и вполне при­личествовал обстановке...
А дело было так. После утомительной экскурсии по живописным местам Горной Дигории Василий Иванович и сопровождающая его небольшая группа близких ему лю­дей находилась у одного гостеприимного хозяина в ауле Дзинага.
— Василий Иванович, Вы, кажется, здесь, на родине Георгия Малиева, бывали и раньше, не приходилось ли Вам с ним встречаться? — спросил я, когда наполнили бокалы, а вокруг заблагоухал аппетитный запах уалиба-хов (пирогов с сыром) — украшения осетинского нацио­нального стола.
К словам моим ученый отнесся благожелательно. Он спокойно и торжественно встал (а вместе с ним и мы все), обратил свой взор через открытую дверь на величе­ственные скалы, покрытые тонкой вуалью вечерних су­мерек, и начал произносить свой тост, который можно было бы назвать «Словом о Георгии Малиеве».
Я почувствовал, что Василий Иванович говорил сейчас о том, что десятилетиями жило в его душе, и говорил так, как может говорить только поэт-мыслитель, к которому пришло вдохновение под впечатлением всего увиденного за день. Я слушал и думал о том, что сказанное в данный момент едва ли можно будет в дальнейшем воспроизвести в таком же виде. О, как был прав Маяковский, говоря:
Бывают события —
случаются раз,
из сердца
высекут
фразу
и в годы
не выдумаешь
лучше фраз,
чем
сказанная
сразу.
Я хотел начать записывать за оратором, но было не­ловко вскакивать из-за стола, вытаскивать карандаш и бумагу... Я осторожно, едва уловимым движением дал по­нять одному из младших наших спутников включить маг­нитофон, который он все время носил с собой. Оказа­лось, что и сам он уже думал об этом, но не решался отойти от стола (к счастью, незыблемы еще во многом величественно-суровые правила приличия за осетинским столом). Получив «разрешение» от старшего, тот спокой­но отошел в угол комнаты и начал возиться со своим аппаратом, но тот, как назло, так и не заработал...
Оставалось слушать и слушать как можно вниматель­нее, стараться запомнить тост — поэму, рождающуюся на глазах в честь одного из самых замечательных осетинских художников слова.
Ученый начал с воспоминаний о том, что почти сорок лет тому назад, в 1928 году, он совершил первую свою поездку в Дигорское ущелье. Конечным пунктом путеше­ствия было селение Дзинага, где впервые он встретился с Георгием Малиевым.
Василий Иванович застал этого сельского учителя, че­ловека среднего роста, очень смуглого, плотного сложе­ния, на ныхасе (место, куда собирались мужчины решать какой-либо вопрос). По одежде (войлочная шляпа, про­стые осетинские чувяки) Георгий ничем не выделялся из толпы.. «Но в этой скромной оболочке простого горца-пастуха, — вспоминает ученый, — скрывался вдохновен­ный поэт-романтик и великий мечтатель».
Поэт звал молодежь к свету и подвигу:
Дружно к свободе идите,
Громко зовите ее.
Честь и отвагу любите,
Имя прославьте свое!
Он мечтал о времени, когда народы побросают ору­жие и будут жить как братья (и тут ученый вновь декла­мирует стихи Геора, великолепно владея дигорским диа­лектом).
Особенно восхищается Абаев звучанием стихов Малиева, через которые проходит красной нитью вера в чудо­действенную, облагораживающую, преображающую силу музыки, песни.
— Перед взором поэта, — говорил Абаев, — носился образ прославленного героя осетинского эпоса, дивного музыканта и певца Ацамаза, чья игра на свирели оду­шевляла и преображала всю природу, собирала зверей и людей в одно ликующее братство. Поэт мечтал о новом Ацамазе, песня которого овладеет душами людей и зас­тавит их забыть вековую вражду и навсегда расстаться с оружием...
Абаев не скрывает своего восхищения и изумления музыкальностью малиевского стиха: «Говоря о роли му­зыки и музыкантов в романтической поэзии Малиева, не могу не сказать о музыкальности самих стихов поэта. Она — уникальна... Именно Малиев, и только он, сумел раскрыть и показать во всей полноте, какие красоты ритма, напев­ности, свободного и плавного течения таит в себе дигорская речь». Ученый каждую свою мысль иллюстрирует сти­хами Георгия, произведения которого — я не раз в этом убеждался — он знает наизусть.
— Вслушайтесь в эти стихи, — призывал Абаев и голо­сом и жестом, - раньше чем доходит до сознания их смысл, они уже покоряют своим чарующим ритмом и звучанием. Когда читаешь такие стихи, невольно прихо­дят на память слова Белинского, сказанные им о стихе Пушкина: «Что это за стих! Он нежен, сладостен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как мол­ния, прозрачен и чист, как кристалл...»
Довольно долго ожидал я подходящего момента, что­бы обратиться с просьбой к самому ученому: опублико­вать «Слово о Георгии». Но случай представился сам. Из­дательство «Ир» готовило к публикации сочинения Г.Ма-лиева в русских переводах. Работники издательства обра­тились с просьбой к В. И. Абаеву написать предисловие к книге Г. Малиева. Ученый положительно воспринял просьбу издательства и действительно почти дословно воспроизвел свой рассказ в Дзинага. Так появилась статья «О Георгии Малиеве», которой открывается новое изда­ние книги поэта «Ирæф» (Орджоникидзе, 1973).
После всего сказанного невольно может возникнуть вопрос: «Чем же вызван интерес В.И.Абаева к Георгию Малиеву, как случилось, что наиболее глубокую и раз­ностороннюю характеристику творчества поэта дал линг­вист?»
Как мне кажется, «секрет» здесь кроется в гармоничес­кой разносторонности выдающегося исследователя, в эс­тетической тонкости его натуры. Для него лингвистика никогда не была оторвана от искусства слова - и в этом одна из основных причин эффективности, плодотворно­сти его изысканий.
Лингвист В. И. Абаев великолепно знает осетинскую литературу. Однажды в разговоре со мной он посетовал на то, что уже «не успевает» прочитывать все то, что выхо­дит в Осетии, как это он делал раньше. Думаю, однако, что ни одно значительное явление осетинской литерату­ры не остается неизвестным ему. Я неоднократно убеж­дался в том, что он превосходно знаком с литературным процессом как в Южной, так и в Северной Осетии.
Что касается Г. Малиева, то интерес Абаева к нему был вызван прежде всего редким лирико-романтическим та­лантом поэта.
Наряду с другими выдающимися качествами В. И. Аба­ева как человека и ученого (непоколебимая принципи­альность, несокрушимая воля, титаническая работоспо­собность, доброта и др.), хочется особо отметить и та­кое, мало кому известное свойство его натуры, как тон­кий лиризм.
У него изысканный поэтический вкус, он знает наи­зусть большое количество стихов (в основном, лиричес­ких) Пушкина и Гете, Лермонтова и Тютчева, Блока и Есенина и мн. др. Глубокому пониманию поэзии способ­ствует и наличие у Абаева прекрасного музыкального слуха. Василий Иванович страстно любит музыку Моцарта и Россини, Глинки и Чайковского, многих грузинских и осетинских композиторов. Он любит и поет украинские, русские, осетинские и грузинские народные песни.

«ДÆ  ФÆСМÆРДÆ НОМИ КАДÆН...»
Геуæргий арæх уидтон хæстæгмæ, хузæй æй дзæбæх фæсмардтон, фал ка æй, уой ба уæди рæстæги нæма зуд-тон. Уой ма гьуди кæнун, æма æнгурæ хуарз гæлста. Уорс-дони билæбæл кæсалгæ арæх ахæссидæ. Мах дæр, скъола-дзаутæ уогæй, еци куст кæнианæ (еу хатт, кæд нæ рæдуйун, уæд, мæхуæдæг 84 тьепай æрахæстон). Дони билæмæ ку рахъæртидæ Геуæрги, уæд фиццагидæр æ дзабуртæ раласидæ 'ма сæ е — дорбæл, кенæ ба — донгон кæдзос, æхснад хурæбæл æрæвæридæ. æвæццæгæн, кæсалгæ ахæс-суни куст Геуæргиæн адтæй æ хуæздæр уолæфт æма «по­эзии æрмæг» æмбурдгæнæн рæстæг.
Малити Геуæргий хæццæ нæмæ дзубанди некæд рауадæй. Еци дзамани литературæмæ уотæ цибæл нæма адтæн. Еу хатт ба Уорсдони гъæуи скъоламæ къуæрттæ-къуæрттæй бацудæнцæ нæлгоймæгтæ 'ма силгоймæгтæ. Уони хæц­цæ адтæй, кæсалгæ ци лæг ахæссидæ, е дæр. Кадæр радзурдта, е, дан, финсæг Малити Геуæрги æй. Гъе, уотæ æнахур уавæрти базудтон устур искурдиади хецау — Ма­лити Геуæргий. æ уадзимистæ ин берæ уорсдойнæгтæ дзурдтонцæ кæрæдземæн: Сосранти Батæрбек, Калоти Додти, Надгерити Темурхъан, Баскати Мисост æма иннетæ. æз, ци 'й римæхсун, зийнадæгæнагæдæр адтæн, фал Сосран­ти Батæрбек ба æмдзæвгæ еу кастæн нигъгъуди кæнидæ. Уоци лæгмæ адтæй устур артисти скурдиадæ, æрмæст ин фадуæттæ ба æнхæст нæ фæцæй. Куд Малити Геуæрги, уотæ Батæрбеги фидæ Ахмæт дæр ахæст æма хает æрцудæй Сибирмæ 1933-аг анзи, кулак æй, зæгъгæ, уой рæуаги.
Ирон хрестомати мухургонд ку 'рцудæй, уæд уордигæй наизусть исахур кодтон Геуæргий лирикон æмдзæвгитæ, уæдта кадæнгитæ «Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт» æма «Дзандзирахъ». Уой фæсте ба журнал «Мах Дуг»-и рацудæй Малий-фурти поэмæ «Темур-Алсахъ», æма уомæй дæр дзæвгарæ хай зудтон æнæ кæсгити.
Бæнттæ евгъудæнцæ, æз скъолай косун райдæдтон Тауитти Тамарæ (ахури хаййади сæргълæууæг), Цопанти Никъала, Тамати Василий, Къодоти Макар (Бæги) æма иннети хæццæ (сæ еугурей дзæбæх нæбал гьуди кæнун, уобæл еу-дæс æма дууинсæй анзи хуæздæр цæуй). Етæ хуарз ахургæнгутæ адтæнцæ, поэзи дæр берæ уарзтонцæ æма ахид исаразиуонцæ «литературон изæртæ».
Еу уæхæн фембæлди си кадæр райдæдта дзорун Геуæргий æмдзæвгæ «Ци кæнуй цума ме 'лхуйнæ», æ кæрон ба ин æз æ цъухæй райстон, 'ма син куд æхцæуæн адтæй, е нур дæр ма мæ цæститæбæл гьазуй.
Къодоти Макар дæсни адтæй, берæ æмдзæвгитæ æма хабæрттæ зудта. Еу хатт ба нин Багъæрати Созури кой ракодта. Кæмæдæр, дан, синхæнттæй бацудæй æма сæ арахъ уадзгæ баййафта. Созур тæдзунæгмæ никкастæй æма, зæгъгæ, уотæ бакодта: «Тæдзунæг куд цъинкк-цъинкк кæнуй, æмдзæвгæ дæр гъæуама уотæ цъинкк-цъинкк кæна!».
Уорсдони скъолай ахур кодтонцæ мæздæггæгтæ дæр, Тотойтæй 4 хуæри. Седзæрæй байзадæнцæ. Гъе, уони фиди æнсувæри уосæ ба гьуди кодта Гурдзибети Бласкай; ку æй нигæдтонцæ, уæд зиани дæр адтæй. Тускъати Балодтий дæр хуарз зудта.
Бласкабæл зар адтæй, фал æ текст нур ба, мæнмæ гæс-гæ, фесавдæй. Заргæ ба'й кодта Тамати Василий.
Нур ба мæ цубурæй зæгъун фæндуй Малити Геуæргий сфæлдистади туххæн. æ уадзевзитæ финст æнцæ лæдæрд æвзагæй, классикой дæсниадæй. Гъенур, Пушкин, Лермон­тов, Къостамæ цæхæн интуитивон тухæ адтæй, — Геуæргимæ дæр уотæ. Е 'мдзæвгæ кæсгæй, цума дæ хъури сойнæ цæуй, уой хузæн æнкъарис дæхебæл æхцæуæндзийнадæ, нæ фер-хуæцдзæнæ, лигъз, æнæкъулумпи. æма е æй поэти тæккæ стурдæр домæнтæй еу — интуиции фæрци. Еуæй-еу авторти уадзимистæ кæсгæй, цума надбæл фæууаис æма, дæ къах бакъуæргæй, дæ кæмботтæ зæнхæбæл æрцæвис.
Бæргæ, Геуæргий хуæздæр ку зудтайнæ, ескæд ку фембалдаййанæ дзубандимæ, уæд ести дзæбæх штрихтæ мæ зæрдæбæл бадардтайнæ. Еумæйаг дзубандитæй ба уæхæн поэти нæ, фал хумæтæг адæймаги сорæт дæр исаразæн нæййес. æ дессаг уой медæгæ 'й, 'ма Геуæргий зонгæзонун нæ зудтон. æнахур романтикой рауадæй нæ фембæлд: лæгæй-лæгмæ 'й берæ хæттити фæууинæ, æ кой ин игъосæ, æ уадзимистæ ин æнæ киунугæмæ кæсгæй дзорæ, уоте-мæй ба 'й ма зонæ! æвæдзи, бафæрсун дæр, цид, фæгъгъæуй еу уæхæни.
Еу хатт Бесати Тазе æма Хъазбегти Хъазбеги хæццæ Дигоргоми адтан. Фембалдан еу лæгбæл — салдатбæл, æ лæдзæгбæл æнцæйттæгæнгæ цудæй. «Бонхуарз» загьтан кæрæдземæн æма фæххецæн ан. Ци рауадан, уæдта Хъазбег уотæ бакодта: «Фæрсгæ дæр æй ку нæ бакодтан, ка 'й, зæгьгæ, 'ма е раст нæй». æз æ фæсте фæннæхстæр дæн, баййафон æй, зæгъгæ, фал е тегьи аууон фæцæй. Мæ зæрди ба байзадæй æ сорæт. Адæймаг гъæуама кудфæндий цæстæй ма кæса адæймагмæ...
Геуæргий поэзии тухæ æй æ лирикон тогдадзинтти, æ романтикой бæрзонд тахти. æй хъæбæр субъективон. æхе меддуйнейæй рацæуй Геуæрги дуйнемæ. Алли устур аййе-вадæ дæр субъективон фæууй. Печорин к' адтæй? Лермон­тов æхуæдæг фæстаг æрдой уæнгæ дæр! Устур аййевадæ уотемæй игуруй. Геуæргиæн е 'нкъарæнтæ, æ зин, æ рист — æ поэзии игурæнтæ. Фал æ уод еске ристæй æнæресгæ н' адтæй, 'ма еци рист дæр æ уоди тогдадзинттæбæл рацудæй æ дес-саг уадзимистæмæ. Гъе, уомæй иссæнцæ еугур адæмон. Аристотель уæхæн гъуди загьта: дæ финст дæхемæ ку нæ гъара, уæд ма дин иннемæ куд багъардзæнæй?! Шекспири «Гамлети» сосæгдзийнадæ нур дæр нæма исæргом æй. Гетейæн еу критик уотæ ку загьта, Гамлет неци архайуй, зæгъ­гæ, уæд ин е ба уотæ: гъе æма еци «неци архайдмæ» хъæбæр лæмбунæг æркæсун гъæуй. æ сосæгдзийнадæ, кай зонуй, уоми 'й. Гамлет еу къахæй лæууй зæронд, евгъуйæг доги, иннемæй ба нæуæг, райдайæг рæстæги — Нæуæгигурæн Доги къæсæрбæл (Эпоха Возрождения).
Гъе, уæхæн хузи кæсун гъæуй Геуæргий сфæлдистадæмæ дæр. æ поэзии сосæгдзийнæдти дæгъæл æ поэзийæн æхе медæгæ римæхст æй. Фал уой иссерунмæ ба устур уодварнæ æма интуици гъæуй. Мæнæн дæр лæдæрд нæй е сфæлдистади сосæг.
æ уадзимистæ кæсун, сойнæ хуæрæгау, æнахур лигъз æма зæлланг æнцæ. Зундæй син балæдæрæн нæййес, — æрмæст уодæй. Мæнæ Лермонтов куд загьта, уотæ: «Люблю Отчизну я, но странною любовью, Не победит ее рассудок мой». Не победит рассудок... Куд дессаги хузи равдиста поэт æ æнахур уарзт æ Фидибæстæмæ. æхуæдæг дæр æй зундæй нæ лæдæруй еци уарзт, зунди дæлбарæ нæй — уодæй цæуй.
'Ма уоди еци сосæг тухæ ее банкъарæн уодæй — зун­дæй балæдæрæн ба ин нæййес. Геуæргий поэзибæл ка фин-са, е гъæуама аци гъуддаг æ зæрдæбæл дара!
Малити Геуæрги адæмон ке æй, е Хуцауæй лæвæрд æй. Адæмæй нецæмæй хецæн кодта: фиййауи хæццæ - фиййау, бæхгæси хæццæ — бæхгæс, хумгæнæги хæццæ — хумгæнæг, ахургонди хæццæ ба - ахургонд. Мудибиндзæ дидингутæбæл куд фæззелуй 'ма син сæ нектар куд исесуй, уотæ  Малити Геуæрги дæр адæми уодæй, царди æрфитæй иста æ поэтикой муд. Ами ма мæ фæндуй еу гъуди зæгъун. Поэт гъæуама ахургæндтæй дæр ахургонддæр уа, фулдæр зона, идарддæрмæ уина.
Геуæргий уадзимисти зиннуй е 'стур культурæ, æ ахургонддзийнадæ. æма аци гъуддаг дæр — Хуцауи устур лæвар — е скурдиади хæццæ æ кæнон кодта.

ЦÆРУКЪАТЫ Алыксандр

***

Национ фольклоры хъæздыг æвæрæнтæй нæ курдиатджын поэттæй алчидæр йæхирдыгонау пайда кодта, йе сфæлдыстадон хæс æмæ йын йæ поэтикой удыхъæд куыд амыдтой æмæ дзы куыд домдтой, афтæ. Поэзийы дойны басæттынæн фольклор цахæм бæркадджын суадон у (æцæг поэт æм куы 'ргуыбыр кæны æмæ йын йæ сыгъдæгæй йæ зæрдæйы фæндиаг куы бануазы, уæд), уымæн ирд æвди-сæн у Малиты Геуæргийы сфæлдыстад.
***
Поэт фольклоры равзæрста, йæ курдиат æмæ йæ уды æрдзон гъæдæн æхцондæр, æмбæлондæр, хæстæгдæр, адджындæр чи уыд, уыцы арф, зæрдæсæттæн, зæрдæца-гъаргæнæн романтикой лиризм. Равзæрста йæ, райста йæ æмæ дзы йæ зæрдæйы уаг æмæ хуызмæ гæсгæ сфæлдыста йæ уацмыстæ, уыцы нымæцы æмæ, сæйраджы сæйраг, сылгоймаджы тыххæй цы æмдзæвгæтæ ныффыста, уыдон дæр. Уæлæнгай æркæсгæйæ цыма традицион сты сæ фольклорон хъуьщыгæнынад æмæ уынынадæй, сæ цардуагон реалитæ æмæ ситуацитæй, фæлæ сын зæрдæнцойæ, æнæтыхегæйæ кæсæн нæй.
***
Дыгурон æвзаг æмæ дыгурон адæмон поэзийы сусæгдзинад æмæ йæхи, сæрмагонд курдиаты сусæгдзинад Ма­литы Геуæрги кæрæдзийæн хицон, тугхæстæг кæй скодта æмæ сæ йæ уацмысты арæхстджынæй, дæсныйæ кæй равдыста, уый йын радта хæдхуыз, хæдбындур æнæиумæйаг-дзинад.
***
Геуæргийы романтикой лиризм гуманистон кæй у, уый йын дæтты канд национ нæ, фæлæ ма интернацион ахадындзинад дæр.
***
æвæццæгæн, сразы уæвæн нæй ахæм хъуыдыимæ, зæгъгæ, Геуæргийы поэмæтæн сæ мидис у ирд фольклорон, сæ формæйæн та фылдæр ис индивидуален ахает. Фольклоримæ абаргæйæ, Геуæргийы поэмæтæн сæ мидис дæр æмæ сæ формæ дæр - æддæг-мидæг ауайгæйæ, иу цардæ-гас организм аразгæйæ — сты ног, хæссынц поэты инди­видуален курдиат æмæ дуджы характерен дамгъæ.

***

Геуæргийы идæдз —
æрыгонæй баззад
æд сидзæртæ йæ фæстæ -
æхсай азы фæстæ загьта:
«Цæй, цæуон æм...
Хæрзбон, мæ зæнæг, мæ бæстæ!»
æмæ нæ асагъæс кодта:
«Куынæуал мæ базона?
æгæр кæд нæ аивтон?
Куы нал ис сæ кой дæр
мæ кæддæры фидауц-аивтæн».
Нæ асагъæс кодта.
Зыдта йæ, базондзæн æй
уарзты хъæлæсæй, —
Уарзты хъæлæс нæ ивы
азты фыдуæзæй, азты къæс-къæсæй.
Бакæн æй дурты бын,
дар æй æдзухдæр
сырдты 'хсæн, ихты 'хсæн, —
Ахæм æндæр хъæлæс нæй,
иунæг — йæхи хуызæн.
æмæ уыцы хъæлæс
дæлæуон дунейы
куы айхъуыст, куы атахт, —
Уайтагьд йæ идæдзы базыдта,
атыхет ыл уайтагьд.
æмæ йын загьта: «Диссаг!
Айсæфтысты мæ хъыгтæ, мæ зынтæ...
æниу...
Мæ удæмбал,
куыд тагьд мæм фæзындтæ?
æгæртагъд...
Ныр иумæ куы уæм,
дæлæуон дунейы иумæ,
Мæ зæрдæ уæд тынгдæр
æхсайдзæн нæхимæ, нæхимæ!»
1995.10.11

***

Георгийы индивидуален æрмдзæф æппæтæй ирддæрæй рабæрæг йæ лирикон æмдзæвгæты... æвдисæн — «Цъифæ рæстæги»:
Цъифæ боны сеппун неци
æз мæхемсе æркæсун,
'Ма нæ фендеун мæ деси
Уалæ арвмæ искæсун.
Мæ кæрдзин æма мæ цæнхæ
 æз феууелун уæд зиндæр, —
Фæккæсуй мæмæ нæ зæнхæ
Мисти къахæй ниллæгдæр.

Ацы аст рæнхъы дзаг ысты социалон мидисæй, зæрдæбын сагъæсæй, психологон лыстæг фæзилæнтæй, цæстыл-уайгæ бæлвырд фæлгонцтæй. Ассоциативон цæгтæй бает сты цъыф боны зæрдæцъæхгæнæн нывтæ æмæ дуджы æбуалгъ уавæр... æмдзæвгæйы тексты фæсаууон цы ис, уæлдай ахеджиаг нын уый у. Лирикон хъайтар йæ зæрдæмæ арф аиста адæмы тæригъæд, утæхсæн кæны, баххуыехъом сын кæй нæу, ууыл. Ахæм хъизæмæрттæ уыныны бæсты разы у цæргæсау дардмæ атæхыныл. Фæлæ йын нæй ба-зыртæ: йæ зонд, йæ фæндтæ йæхи бар не сты. Афтæ рай-гуырди сæрибармæ тырныны мотив. Уæлдай тыхджындæр
мæм кæсы, «фæккæсуй мæмæ нæ зæнхæ мисти къахæй ниллæгдæр», зæгъгæ, уыцы фæлгонц.
Георгийы æмдзæвгæтæ музыкалон æгъдауæй æнаипп кæй сты, уый бирæтæ бафиппайдтой. Поэт дзырдтæ æвзары биноныгæй. Дыууæ дзырды кæрæдзиуыл аныдзæвын кæн-гæйæ, авторæн йæхи чи хъæуы, йæ хъуыды, йе 'нкъарæн-ты змæлд ын æппæтæй ирддæрæй чи æвдисы, ахæм азæлд куы нæ раттынц, уæд аппары сæ иуы кæнæ сæ дыууæйы дæр, баивы сæ æндæртæй. Афтæмæй дзырдæн канд йæ нысаниуæг нæ, фæлæ йæ азæлд дæр свæййы хъуыдыйæн ахъазгæнæг тых. Зæрватыккæн йæ базыртæ цы сты, Малиты Георгийы поэзийæн дæр дзырдты музыкæ у уый: базырджын кæны, хæссы уацмысы идейон-эмоцион-фæл-гонцон буар... Диссаг у йæ чысыл лирикон æмдзæвгæ «Зар». Чиныгкæсæг, æвæццæгæн, æнцонæй бафиппайдзæни, поэт дзырдтæн æппындæр тых кæй нæ кæны. Адæймаг кæуыл фæкъуыхцы уа, ахæм æмхъæлæсон къордтæ дзы нæй, иу дзырд иннæйы нæ цъист кæны, фæлæ дзы ронбæгъд дæр ничи у. «Ур», «æр», «ар», «ор», «ер», «ри», «рæ»-тæ æм-дзæвгæйы арæх кæй сты, уый йын æрмæст пайдайы хос у: йæ юмористон уаг ын арфдæр кæнынц, адæмон зарджы-ты арæх кæуыл æмбæлæм, уыцы «уæрæйдæ» кæнæ «уæри-рæ»-йы мыртæм æввахс лæууынц («Зар» дæр æй хуымæ-тæджы не схуыдта поэт).
* * *
Поэт дзырды руаджы цы диссаджы фæлгонцтæ æмæ гармони саразы, уыдонæн сæ бындуры вæййы æвирхъау хъизæмæрттæ, марой, рис. Уыцы æнахуыр уавæр цыбыр æмæ бæлвырдæй загъта даниаг философ Серен Кьерке-гор: «Чи у, цы у поэт? Судзгæ-уыраугæ удхæрттæ кæй уд февдæрзынц, ахæм æнамонд адæймаг: дзыназын æмæ æр-диаг поэты комы фестынц алæмæты музыкæ, æмæ йæм дзыллæтæ æрыхъусынц».
Ахæм поэтуыди Малиты Гæдойы фырт Геуæрги. ...Кæд-дæр Николай Тихонов афтæ загъта, мæнæй, дам, поэт скодта Октябры революци. Сразы уæвæн ис ацы лæгимæ, æрмæст йæ ныхас фæрастдæргæнинаг у. Хъуамæ афтæ загъ-таид: мæнæй литературой босс-бодз революци скодта. Цæстмæхъус ныхас дæр æй уый тыххæй бахъуыди, цæ-мæй ног цардæвæрды хицæутты зæрдæ балхæдтаид æмæ сбодз, счиновник уыдаид. Партитæ æмæ алы идеологитæ поэттæгæнæг не сты — фылдæр хатт поэтмарджытæ вæй-йынц. Большевикты системæ дæр Геæуæргийæн фыццаг йе 'ууæнк амардта, стæй та - йæхи. Малийы-фырт дæр куы загьтаид, æз «революцийы сконд поэт» дæн, зæгъгæ, уæд, чи зоны, йæ уд аирвæзын кодтаид, фæлæ уыйхыгъд æнæмæнг стъæлды фæуыдаид йæ курдиат, амардаид куыд поэт (ахæм хабæрттæ сæдæтæ-минтæй нымайгæ сты). Фæлæ Ге­уæрги мæнгтæ дзурын йæ сæрмæ не 'рхаста, йæхиуыл ком-дзог рацæуыны бæсты цæхгæр æрлæууыди, фьщæнхъæл æй чи фæкодта, уыцы системæйы ныхмæ æмæ æргомæй загъ­та: «Нырыккон царды нæ арын, чи мæ сцырындзæг кæна, ахæм темæ». Ома, Поэты ном нывондæн æрхæссыны бæсты нывондæн æрхаста йæхи. Уæдæ ма сгуыхт цы вæййы!
Бирæ сфæлдыстадон бынтæ нæ баззади Геуæргийæн — йæ фыстытæй ма нæм æрхæццæ, йе 'рцахсыны размæ джиппы уагьд чи 'рцыд, æрмæст уыдон. Уыцы уацмысты гуырæнтæ сты йæ иубæстон адæмы удысконд, зондахаст, се 'рвылбоны фыдæбон, сæ цинтæ, сæ ристæ, сæ бæллицтæ. Уымæ гæсгæ сæ адæм дæр сæ зæрдæмæ айстой арф, зыдтой сæ æнæ чиныгмæ кæсгæйæ. Поэты къухы æфтыди дуне, æхсæнад, æрдз æмæ удгоймаджы 'хсæн вазыгджын ахастытæ ирдæй æвдисын. Сæ хъуыдыты æмæ æнкъарæнты тых, сæ музыкалон нывæст æмæ сæрибар улæфтæй Геуæргийæ æмдзæвгæты æмæ кадджыты хуыздæртæ кад скæниккой цавæрфæнды номдзыд литературæйæн дæр («Зар», «Цъи-фæ рæстæги», «Гурусхæ», «Дзирасгæ», «Дзандзирахъ» æмæ æндæртæ).

ХЪОДЗАТЫ Æхсар

 «ЙЕХХ, КУ УАЙДÆ МÆБАЗУРТÆ...»
Фондз æмæ ссæдз азæй йыл, æвæццæгæн, фылдæр цæудзæн, афтæ Малиты Георгийы фырт Васоимæ фыццаг хатт бафтьщтæн Стыр Дыгурмæ. Нæ фысым дæр уьщи Малитæй — æрæхман (рухсы фæбадæд!). Куыннæ зыдтон, Георгийæн Ирыстоны стыр кад æмæ рад и, уый та, фæлæ, сæттын ыл, хуымæтæг адæмы 'хсæн бынтон ахæм уарзон æмæ номдзыд у, уый æнхъæл нæ уыдтæн. Уыйфæстæ уыцы хъуыддагыл сахуыр дæн, фæлæ йыл уæды заман тынг дис фæкодтон: кæимæдæриддæр базонгæ дæн уыцы балцы рæстæг Дыгургомы, уыдонæй, зæгъæн ис, æмæ, иу дæр ахæм нæ разынди, æмæ-иу, ныхас рауайгæйæ, Малиты Георгийы рæн-хъытæ æнæ чиныгмæ кæсгæйæ иттæг зæрдæбынæй чи нæ радзырдтаид. æмæ мын уæд гуырысхойаг нал уыд: Ирысто­ны пехуымпар Хетæгкаты Къостайы фæстæ Малиты Георгийæ рæбинагдæр бынат ничима скодта йæ адæмы зæрдæйы. Цы ма уа уымæй тæхудиагдæр хъысмæт нывгæнæгæн!
æниу, уым æнæнхъæлæджы хабарæй дæр цы ис: Геор­ги у йæ адæмимæ æмтуг, æмыстæг, се 'хсæн равзæрди, йæ курдиаты хъандзал базыртыл стахти бæрзонд арвыцъæх-мæ æмæ та фæстæмæ йæ райгуырæн уæзæгмæ æрыздæхти — йæ алæмæты æмдзæвгæтæ æмæ кадджыты фæрцы.
Фыдæлтыккон таурæгътæ æмæ æмбисонды хабæрттæ канд Георги кæм фехъуыстаид. Фæлæ, дам, цад цаддоны фидауы, фæрв та — цъалайы. Йæ адæмы хъæбулы уарзтæй чи уарзы, йæ дзыхæйдзургæ сфæлдыстад дæр ын уый исы æввахс йæ зæрдæмæ. Уымæн æмæ фольклор у кæцыфæнды адæмæн дæр йæ иу хай, стæй ноджы — йæ ахъаззагдæр хай. Ацы фактор поэты æппæт аивадыл дæр — канд йæ эпикон уацмыстыл нæ! - арвау бæрæг дары æмæ йын дæтты егъау фидыц. Георги æрзæты хуымæтæг къæртт райсы йæ адæ-мæй, йæ бæрзонд курдиаты хъомысæй йæ, цыкурайы фæрдыгау, тæмæнтæ скалын кæны æмæ йæ афтæмæй фæ­стæмæ йæ дзыллæйыл сæмбæлын кæны: «Дзандзирахъ», «Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт», «Темур-Алсахъ», «Уæхадæги фурт мингий Гуйман» æ. а. д.
Георгийæн йæ эпикон уацмыстæн дæр, йæ лирикæйæн дæр сæ тых уый мидæг ис, æмæ фидар æнцой кæнынц царды фидар æмæ æнæфæцудгæ фæткыл — карз æнæба-фидаугæ тох Фарн æмæ Фыдæхы 'хсæн. Уый та кæддæриддæр уьщис æцæг нывгæнæджы сфæлдыстады астæумагъз.
Дисы æфтауы, ацы хъуыддаг суанг йæ фыццаг æмдзæвгæтыл дæр кæй зыны, уый:
Цьифсе боны æппун неци
æз мæхемæ серксесун
'Ма нæ фендеун мæ деси
Уалæ арвмæ исксесун.
Мæ кæрдзин æма мæ цæнхæ
æз феууелун уæд зиндæр, —
Фæккæсуй мæмæ нæ зæнхæ
Мисти къахæй ниллæгдæр.
Нæлтæ, силтæ, уо мæгуртæ,
Над нæмунцæ золкъитау...
Йехх, ку уайдæ мæ базуртæ, —
Фæттæхинæ цæргæсау.
(Цъифæ рæстæги)
Георгийы поэтикой уацмыстæн сæ музыкæ, сæ азæлд æмбисондæн хæссинаг кæй у, уый алчи дæр зоны. Фæлæ уыцы иу рæстæг æддаг бакаст (формæ) æмæ мидис вæййынц æмбаст кæрæдзиуыл, цæвынц иу нысанмæ — автор йæ уацмысæй цы зæгъынмæ хъавы, уый ирддæрæй æмбæ-ла чиныгкæсæджы зæрдæйыл. Чи зоны, æппæты фыццаг банысан кодта не стырдæр лæгтæй иу — Тыбылты Алык-сандр: «Облеченные в изящную форму стихотворения Малиева проникнуты неподдельным чувством, полным неуловимой прелести и грации». (Ирыстоны зонад-ирта-сæг институты уацмысты 1-аграуагъд. 1925. Дзæуджыхъæу).
Цы зæгъæн ис ам? Дзырд дæр ыл нæй, гæнæн æмæ фадат уæвгæйæ, хъуамæ фыссæг йæ мадæлон æвзагыл уæлæхох ма кæна, нæ критикæн дæр хорзæй дарддæр йæ цæст ницы уарзта. Фæлæ æз мæхи хъуыды зæгъдзынæн (стæй, æвæццæгæн, уый канд мæ хъуыды нæу): Малиты Георгийы сфæлдыстады, «Горские мотивы», зæгъгæ, ахæм хай абон куынæ уаид (ацы уацмыстæ та, куыд зонæм, афтæмæй Георги ныффыста уырыссагау, æмæ 1924 азы Берлины рацыдысты хицæн чиныгæй), уæд бæлвырд къа-хыр уаид поэты иумæйаг сфæлдыстадон фæлгонц (афтæ зæгъæн ис Къостайы уырыссагау фыст уацмысты тыххæй дæр). Георгийы уырыссагау фыст æмдзæвгæтæ ма нын но-джыдæр иу хатт зæгъынц: æцæг курдиат кæддæриддæр вæййы алывæрсыг. æмæ ахæм курдиаты гакк бæрæг дары «Горские мотивы»-йы бирæ æмдзæвгæтыл, уæлдайдæр та -«Сфинкс», «Путевая песня», «Цветы высот», «Памяти Коста» æмæ иннæтыл. æмæ сыл кæд уырыссаг классикой поэзийы æндæвдад иуцасдæр фæзынди, уæддæр сты Георгийы курдиатæн йæ иу тигъ, сты ирон культурæйы стъæлфæнтæ, æмæ сыл стырзæрдæ кæнын нæ хъæуы.
Малиты Георги йæ фыццаг мыхуыргонд æмдзæвгæ «Цæхъал» куы ныффыста, уæд ыл, æвæццæгæн, ссæдз азы дæр нæма цыдаид. Диссаг у, æвæдза: адæймаг Хуыцауы зынгæй хайджын куы вæййы, уæд уыцы зынг риуы бирæ нæ фæстиат кæны, æрвæрттывдау бæстæ æваст ныррухс кæны; æмæ гуырысхойаг нал вæййы: дунемæ фæзынд, ныронг цы нæма фендæуыди, ахæмтæ зæгъынхъом гуырд. Ацы хабарæн æвдисæн сты нæ хуыздæр фысджыты биографитæ - рагонæй, нырыкконæй. Уæдæ сразы уæм: Уæлæрвты комулæфт лæгмæ куы вæййы, уæд йæ хъомысæн нæй æнæ фæзынгæ суанг тæккæ фыццаг фæлварæнтыл дæр, мæнæ, зæгъгæ, нæй, уæд та — «нæй — дурæй хъæбæрдæр», лæгдыхæй æмæ йæ кары æххуысæй ничи ссардзæн.
«Цæхъал» поэты фыццаг поэтикой уацмысыл нымад кæй у, æрмæст уый тыххæй нæ ракодтон йæ кой. Тынгдæр уымæн, æмæ мæм афтæ кæсы, цыма уацмыс канд æбæ-рæг бæлццоны æбуалгъ хъысмæтыл фыст нæу — ис ын символикой нысаниуæг. Иуæй, æмдзæвгæ-балладæйы æп-пæт фактурæйыл бæлвырдæй зыны, фидæны стыр ныв-гæнæг йе сфæлдыстады ныфсджын æмæ фидарæй кæй æрлæууыди сæйраджыдæр эпикон, героикон-романтикон фæндагыл; иннæмæй та, уацмысæн рахонæн ис Георги-йæн йæхи трагикон хъысмæты фыдохы рагфидиуæг...

* * *
Малиты Георгийы сфæлдыстады кой кæнгæйæ, Абай-ты Васо æрымысы, Белинский Пушкины тыххæй цы ны-хæстæ загьта, уыдон: «Что это за стих! Он нежен, сладос­тен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как кристалл...» æмæ дарддæр номдзыд академик йæхицæй бафтауы:
«До Малиева на дигорском диалекте писал выдающийся поэт Блашка Гурджибеев. Богатство его языка изумитель­но. Но музыку дигорского стиха он еще не постиг. Немало стихов на дигорском диалекте написано и после Малиева. Много из них отмечены несомненным талантом. Но и в них уже не слышится рокот волны. Нет в них и прозрачно­сти кристалла. Видимо, эту тайну, тайну певучего дигор­ского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу...»
Сæрыхъуынтæ арц слæууынц ацы ныхæстæ кæсгæйæ. Фæлæ, æнæмæнг, царды диалектикæ кæндзæн йæхиуæттæ. Дыгурон фольклор, Бласка, Созыр, Георгийы æнæ-мæлæт уацмыстæ бындур цы литературæйæн басгуыхтыс-ты, уымæн йæ фидæн дæр уыдзæн бæллиццаг.

ХОДЫ Камал

***
Уæд æз фарæстæм къласы ахуыр кодтон, Николаевскы станицæйы. Уый мæ хъæу дæр нæ уыд (æз красногойраг — бæрæгъуыйнаг дæн), стæй мæ районмæ дæр нæ хауд, фæлæ нæхимæ авдазон скъола йеддæмæ кæй нæ уыд, уымæ гæсгæ ме 'мхъæуккæгтæ астæуккаг ахуырад райсынмæ уырдæм цыдысты. Ахæм уавæры уыдысты Мустыздæхы хъæуы (красногойрæгтæ ма йæ æхсæрысæр дæр хуыдтой) фæси-вæд дæр. Ам-иу æртæ хъæуы фæсивæд цыбыр рæстæгмæ афтæ балымæн сты, æмæ-иу сæ уыцы хæлардзинад цæрæнбонтæм нал фехæлд.
Куыд æппæт скъолаты, афтæ махæн дæр уыд иу фæскомцæдисон организаци. О, æмæ, фарæстæмты куы ахуыр кодтон, уæд мæ равзæрстой фæскомцæдисы районы конференцимæ делегатæй. Делегатæй равзæрстой æстæмкъла-сон Малиты Василийы дæр (уæд æй Васойæ ничима зьщта).
Конференци кæд райдайдзæн, уый рагацау зыдтон æмæ афоныл нæхицæй рараст дæн. Мæ фæндаг уьщ Джермецыкк (нæ хъæуы ма Николаевскыл ахæм ном дæр уыд, мустыздæхæгтæ та йæ хуыдтой Хъаллæ. æргом дзургæйæ, уыйфæстæ ахæм дзырд никуыуал фехъуыстон, фæлæ Мил­лер Всеволоды дзырдуатмæ куы 'ркастæн, уæд базыдтон, Хъаллæ фидар, станицæ кæй амоны) æмæ Мустыздæхыл.
Уымæй размæ Васоимæ, æвæццæгæн, зонгæ нæ уыдыстæм, фæлæ Мустыздæхæй Чырыстонхъæуы (ныры Дигора) 'хсæн нæ фæндаг куы баиу æмæ, иу хъуыддаджы фæдыл цæуæм, уый куы рабæрæг, уæд ма нын æнæбазонгæ уæвын цы хос уыд. Ныхас ныхасы къахта æмæ кæрæдзийæн нæ сусæг фæндтæ рахъæр кæныны онг æрхæццæ стæм. Цæвиттон, Васо дæр мæ хуызæн æмдзæвгæтæ фыссынмæ йæ хъус дардта æмæ уайтагьд æргом ныхасмæ рахызтыстæм. Нæхи хабæрттæ куы фесты, уæд Васойæ фехъуыстон, æнхъæлмæ кæмæ нæ кастæн æмæ мæ дисы чи бафтыдта, ахæм ногдзинад: мæ фыд, дам, зындгонд фыссæг уыд. æмæ мæ кæцырдыгæй хъуыдытыл нæ бафтыдта йæ ныхæстæй. Цыфæнды уыди, уæддæр ыл нæ баууæндыдтæн. Ау, йæ фыд фыссæг куы уыдаид, уыимæ, зындгонд фыссæг, уæд æй æз куыннæ зьщтаин, уæлдайдæр, ардыгæй ардæм (нæ хъæуты 'хсæн дыууæ-æртæ километрæй фылдæр дæрддзæг нæ уыди)! Йæ фыстытæй мын цыма ницы бакаст, афтæ мæм мæ зæрдæ дзуры, фæлæ мын дзы исты куы бакастаид, уæддæр ыл нæ баууæндыдаин, æндæр искæй уацмыстæ сты, зæгъгæ, йæ банымадтаин. Уыцы хъуыдытæ мæхи нымæр кодтон. Ныхмæ дæр æмæ разыйы хуызы дæр мæ дзыхæй иу ныхас нæ сирвæзт. Васойыл ма кæмдæр мæ зæрдæ худгæ дæр фæкодта, дзæбæх, хæларзæрдæ лæппу мæм фæкаст æмæ йæ ахæм гæдыныхæсты сæр цæмæн бахъуыд, зæгъгæ.
Уæдæй нырмæ рацыд æртæ æмæ дыууиссæдз азы. Бирæ дон аласта уæдæй нырмæ Урсдон — Васоимæ нæ хъæутæ цы доны фæйнæфарс æрæнцадысты, уыцы Урсдон — Теркмæ, Терк — денджызмæ. Абон Малиты Георги зындгонд фыс­сæг кæй у, уый амонын никæмæнуал хъæуы. Зонынц ын канд йæ ном æмæ мыггаг нæ, фæлæ, йæ къухы бынæй цы уацмыстæ рацыд зæгъин, æмæ раст нæ уыдзæн — йæ зæр-дæйы цы диссаджы зарджытæ райгуырд, уыдон иууылдæр.
æцæг фыссæджы хъуыддаг афтæ у: йæ риуы фæтæлфы, йæ адæмы цин, йæ дзыллæйы сагъæстæй дзаг зæрдæ. Ахæм зæрдæйы хицау уыд Малиты Георги дæр. Уый хъæрзыдта йæ адæмы рыстæй, йæ зарæгæн ныхæстæ агуырдта йæ дзыллæйы цинты æмæ амонды, намысджын уыди йæ Райгуырæн бæстæйы фарн æмæ кадæй. Зын ссарæн у Дыгургомы дæр æмæ быдыры хъæуты дæр ахæм адæймаг, Малиты Георгийы ном фехъусгæйæ йæ цæсгом кæмæн нæ фæрухсдæр уа, йæ зæрдæ æхсызгон рæхуыст кæмæн не скæна. Дыгурон ныхас йæ зæрдæмæ хæстæг кæмæн у, уыдоны 'хсæнмæ куы бахауын, уæд — Георгийы æмдзæвгæтæй цалдæр рæнхъы сдзурын мæ зын, æндæр, адæм цыфæнды зæрдиаг ныхас ма кæнæнт - уайтагьд æй æрдæгыл фæуадзынц æмæ хъусыныл фæвæййынц. Кæй зæгъын æй хъæуы, сæ ныффыссæджы æнæрæдыдæй базонынц æмæ сын цыма исты хорздзинад ракæнын, ахæм цæстæй мæм ракæсынц.
æцæг поэты бон у йæ дзыллæйы зæрдæйы ахæм арф бынат æрцахсын. æцæг поэты бон у йæ адæмæн фæлтæрæй фæлтæрмæ амонд хæссын.

ДЗАСОХТЫ Музафер

ПОЭЗИЙЫ АДÆМОН ÆУУÆЛТÆ
Малиты Геуæргийы тыххæй чысыл нæ дзурæм æмæ нæ фыссæм. æмдзыхæй йæ хонæм айв дзырды дæсны. Фæлæ, хъыгагæн, уыцы иумæйаг ныхæстæй йæ уацмысты сусæг-дзинæдтæ æвзарынмæ никуы рахизæм. Уымæ гæсгæ йæ аивады æууæлтæ нырма сты адæмæн æмбæхст æмæ æбæрæг. Уыдон раиртасын стыр куыстаг у. Мæн дзы ам зæгъын фæнды æрмæст иу миниуæджы тыххæй. Уый у аивады на-цион хуыз.
Бæлвырд у иу хъуыддаг: Малийы-фырт у адæмон поэт. Цы адæмæн фыста, уыдон æй зонынц æмæ уарзынц. Цæ­мæн? Уымæн æмæ, фыццаджыдæр, уыцы адæмимæ дзырдта сæхи æвзагыл, дзырдта, сæ царды ахсджиаг цы уыд, ахæм хъуыддæгтыл; хорз зьщта адæмы зæрдæйы æууæлтæ, арф сын æмбæрста сæ бæллицтæ, сæ сагъæстæ; хорз арæхст уыдон æвдисынмæ; йæ ныхас уыд сыгъдæг æмæ бæлвырд; арæхстджынæй пайда кодта адæмон сфæлдыстадæй; йæ хъуыдытæ хæстæг уыдысты адæмы зондахастмæ; цы цард æмæ цы цаутæ æвдыста, уыдонмæ каст адæмы цæстæнгасæй, аргъ сын кодта адæмон гуманизм æмæ этикæйы барæнтæй.
Адæмондзинады сæйраг æууæлтæй иу у национ хуыз. Уыцы хъуыддагæн зынгæ бынат ис Гегелы эстетикæйы. Стыр философ фыста: «Так как предметом поэзии слу­жит не всеобщее в научной абстракции, но изображение разумного в его индивидуальном проявлении, то поэзии повсюду нужны национальные черты, из которых она исходит; их состав и способ представления определяет также содержание и способ изображения поэзии и развивается в сторону полноты своеобразия и обособления. Восточная, итальянская, испанская, английская, грече­ская, немецкая поэзии — все это, безусловно, различны по духу, чувству, миросозерцанию, выражению и т. п.». Уыцы эстетикой фæтк фидар кодтой уырыссаг революци-он демократтæ дæр. Афтæ Н. Г.Чернышевский амыдта: «Без местного колорита в обстановке, без национального эле­мента в действующих лицах никак не могут обходиться настоящие романы, настоящие повести. Без местных кра­сок и без национальных обычаев, мыслей, национально­сти характеров в действующих лицах нет ни вида реально­сти — правдоподобия — в действии, ни осязательности в действующих лицах. А без этих условий нельзя обходиться романам, повестям».
Зæгъын хъæуы уый, æмæ Чернышевский цы домæнтæ æвæры, уыдон хауынц канд романтæм нæ, фæлæ цыфæнды уацмысмæ дæр, суанг къаннæг лирикон æмдзæвгæмæ дæр.
Гегелы эстетикой теори æппæтвæрсыг у. Философ по-эзийы национ æууæлтæм кæсы диалектикой хуызы. Ивы рæстæг, ивы адæмы царды уаг, ивынц æгъдæуттæ, æмæ уьщонимæ ивы адæмæн сæ зæрдæйы уаг дæр, сæ характер дæр, сæ хъуыдыкæнынад æмæ се 'нкъарынад дæр. Иугæр афтæ у, уæд æнæ ивгæ нæй аивадæн дæр. Немыцаг поэзи XV æнусы куьщ уьщис, афтæ нал уыд XIX æнусы. Афтæ у ирон поэзийы хъуъщдаг дæр. Малиты Геуæрги æвдыста йæ дуджы хъæууон цард, касти йæм йæ заманы кæсæнтæй æмæ йæ æвдыста, уыцы цардмæ хæстæгдæр цы аивад уьщис, уый поэтикой фæрæзтæй. Уый та уыд романтизмы аивад.
Геуæргийы сфæлдыстады национ хуыз куыд бæркадджын у, уый равдисынæн фаг сты 2—3 цæвиттоны. æркæ-сæм, уарзондзинад кæм цæуы æвдыст, æрмæст уыцы æм-дзæвгæтæм. Цæмæн? Уымæн æмæ, иуæй, фыссæджы сфæл-дыстадыл дзургæйæ, нæ хъус фылдæр фæдарæм социалон мотивтæм, æмæ нын ацы темæ рохуаты аззайы. Иннæмæй, ирон поэзи йæ равзæрдæй фæстæмæ сæйраджыдæр райста социалон æмæ граждайнаг ахает, уыцы хъуыддаджы йын ис хъæздыг традицитæ, интимон лирикæ та нæ литературæйы стæм æмæ кадавар у. Уымæй уæлдай, интимон ли­рикæ æргом кæны иууыл æмбæхстдæр æнкъарæнтæ, иууыл уаздæр бæллицтæ, æмæ уыдон æвдисынæн хъæуы фидар дæсныйад — уым бæлвырдæй разыны поэты хъару.
Уарзондзинады лирикæ хæрз чысыл у нæ адæмон сфæлдыстады дæр. Кæй зæгъын æй хъæуы, уыцы уавæрæн ис аххосæгтæ — историон, социалон æмæ психологон аххо-сæгтæ. Хæхты къуындæг цард адæймагæй домдта фидар удыхъæд. Уыцы домæнтæй æвзæрдысты тызмæг æгъдæуттæ. Гуыбынæй дæр, æнкъарæнæй дæр хиуыл хæцын уыд цар­ды домæн, уый сси æгъдау.
Уыцы æгъдауы сæрты чи хызт, уый йæхи кодта æгад æмæ худинаг, ууыл кодтой «къуыппæн зарæг, дзыхъхъæн æмбисонд» - сатирикон зарджытæ æмæ æгадгæнæг æмбисæндтæ. Уыцы карз æгъдау уæлдай тынгдæр хæцьщ сылгоймаджы æнкъарæнты рохтыл — нæ уыд чызгæн йæ уарзондзинадыл æргомæй дзурæн, хъæрæй зарæн. XIX æнусы нырыккон ирон фæндыр куы фæзынд, уæд уый уьщи Хуыцауы хорзæх хæх-хон сылгоймæгтæн — уый фæрцы «едзырдтой сæ зæрдæтæ», æмæ нæм уыцы аивад тыхджын уымæн сырæзти.
Бæрцæй бирæ не сты Геуæргийы лирикон æмдзæвгæтæ дæр, фæлæ бирæ у сæ ахадындзинад. Поэт арф зоны канд нæлгоймаджы психологи нæ, фæлæ сылгоймаджы зæрдæйыуаг дæр, йе 'нкъарæнты ивæнтæ æмæ фæлхъазæнтæ. Уымæн æвдисæн — йæ зындгонд æмдзæвгæ «æлхуйнæ».
æмдзæвгæ амад у æвзонг чызджы сусæг сагъæстæй. Уый у монолог-исповедь, æмæ йын уыцы зæрдæ æргомгæнæн фæрæз дæтты уæлтæмæн хъару. Чызджы ныхас райдайы риторикой фарстæй: «Ци кæнуй цума ме 'лхуйнæ, ку нæбал зелуй дзæбæх?». Уыцы фарст нæ æваст сцымыдис кæны, баппары нæ чызджы сагъæсты зилгæ гуылфæны — уырдыгæй нал вæййы æнцонæй рацæуæн. Чызг йæхицæн басаст, йæ куыст рæстмæ цæуылнæ цæуы, уый аххосыл: «Мæ цæститæбæл уайунцæ сау нимæт æма сау бæх». æндæр ницы? Нæ, уыдонæй уæлдай уыны, йæ зæрдæ йын чи басыгъта, барæджы уыцы цæхæр цæстытæ.
Цымыдисаг у, чызг барæджы цы уавæры федта, уый. Уæлхæдзар æлвыста, йæхинымæр сусæг зарджытаз кæн-гæйæ цьщæртæ мысыд — цард бæллицты дунейы. æваст уыцы дунейы фæзынд реалон фæлгонц — æцæг барæг. Баиу сты æмæ схæццæ сты бæллицтæ æмæ æцæгдзинад, æрвон æмæ зæххон дунетæ. Чызг уыд ахæм психологон уавæры, æмæ сау барæджы фæзынд уымæн рауад æнахуыр тыхджын тæлмæн (впечатление). Барæг, цы уыд, уымæй йæм фæкаст диссагдæр, алæмæтдæр. Ахæм уавæры барæгимæ иу æмдзаст фæуын фаг уыд чызджы æвæлтæрд зæрдæ ссудзы-нæн. Барæг æй иу фæкастæй фехста, арвы фатау...
Хæххон чызджы зæрдæйы баззад уарзондзинад, сагьд хъамайау. Чызг у хиуылхæцгæ æмæ æмбæхсы йæ рыст — уый баззайдзæн сусæгдзинадæй. Нæ дзы ферох уыдзæн барæг дæр, фæлæ йын уый баззайдзæн рæсугъд мысинагæй, сыгьдæгæмæ уынддаг фæлгонцæй. Уыцы уавæр ын йæ трагеди кæны рухс æмæ бæрзонд.
Адæмон удыхъæд равдисынæн ноджы ирддæр цæвит-тон у къаннæг лирикон шедевр «Зар». Уый у хуымæтæг зæххон, фæлæ рæсугъд æмæ тыхджын уарзты зарæг. Ам уацмысы фидауц у национ колорит, национ мон. æмдзæвгæ у хæххон патриархалон лæппуйы монолог. Уый нын уæзданæй зæгъы йæ фæндон:
Мæ синхон кизгеæн æ зæрдæ
Ку зонинæ, ку, бæлвурд,
Уæд зæгъинæ ин цидсертсе,
Уæд зæгъинæ ин еу дзурд...
Уый у хæдæфсарм æмæ æнæрцæф лæппуйы зæрдиаг бæллиц. Хæххон лæппу йæ сыхаджы рагæй зоны, фæлæ йын бæлвырд нæ зоны йæ зæрдæйы ахает. Уымæ гæсгæ сæрыстыр лæппу у хиуылхæцгæ, дзæгъæлы дзырдæй кæны æфсæрмы: цы нæ вæййы, чызг ын йæ уарзондзинады ны-хас айедзæн æфхæрдæн, науæд æй раздахдзæн æнæ дзуап-пæй. Ахæм уавæры сæрыстыр лæппу тæрсы æгад æмæ худинагæй.
Уæздан лæппуйы уарзт у сыгъдæг æмæ бæрзонд. Бæгуылæг хъуамæ фыццаг базона, чызг æм цы зæрдæ дары, уый, æрмæст ын уæд зæгъдзæн йæ уарзон ныхас. Минæвар æм барвитдзæн уыцы ныхасы фæстæ. Уьщон сты, йæхицæн дæр æмæ чызгæн дæр аргъ чи кæны, ахæм уæздан адæймаджы æууæлтæ.
Дыккаг строфайы мидис у лæппуйы стырдæр бæллиц. Чызгмæ минæвар фæцæуид гæды. Гæды цæмæн? Зын у бæлвырд дзуапп раттын. Ныккæсын хъæуы нæ фыдæлты царды æрфытæм, рафæлгъауын хъæуы се 'гъдæуттæ, сæ уырнынад. Уыцы хæдзарон цæрæгой цыдæр хуызты бар дардта къонамæ, къона та хæдзары сæйраг у. Ацы хатдзæг-мæ нæ кæнынц строфайы фæстаг рæнхъытæ дæр:
æрхæссидæ мин лæвари
æрхи агæ æд рæхис.
Аг æмæ рæхыс — хæдзары табуйаг дзаумæттæ, йæ цар­ды нысан, йæ фарны символ. Афтæмæй лæппуйы бæллиц-тæ нысан кæнынц йæ уарзонимæ ног хæдзар, ног бинон-тæ скæнын.
Уæлдай алæмæтаг у фæстаг (3-аг) строфа.
Десæ-месæ уæд сор-серæ
Исфицинæ аги дзаг,
Бахуæринæ  уотæ берæ
Ма фæууинæ кæуйнаг...
Ацы ныхæстæ сты сусæгдзинæдты къуыбылой. Поэзи арвæрдыны хуызæн у, — нæй йæм къухæй æвналæн, нæй йæ сæрты агæпп кæнæн. Тыбылты Алыксандр фыста, зæгъ-гæ, «стихи Малиева полны неуловимой прелести и гра­ции». Поэзи æмæ антипоэзи кæрæдзийæ куыд хицæн кæ­нынц, уымæн æвдисæн ацы строфа æмæ йæ тæлмац.
Я к огню тогда подсел бы.
Наварить бы уж сумел
Я сор-сера. И поел бы
Столько, сколько бы хотел.

æрттиваг стъалы фестад цъыфы къуыбар. Ам нæй по­этикой зæлынад, нæй дзы нывæфтыд ныхас. Фæлæ диссаг уый нæу. Диссаг уый у, æмæ хæххон лæппу æппæлы йæхицæй: базонид сир фыцын. Йæ бæллиц у фаг бахæрын. Аф­тæмæй нæ герой агæпп ласта пъовырæй, разынд — дæлæмæ дæр, уæлæмæ дæр — гуыбындзæл. Фехæлд мидис, æмæ фехæлд национ характер.
Цы зæгъы поэтæн йæхи герой та? Уæддæр цæмæты бæллыд, уыдон куы 'рцæуиккой, уæд фырдиссагæй сир ефы-цид, афтæ бирæ дзы бахæрид, кæуинаг куыд фæуа. Цы сты уыцы митæ, цы нысан кæнынц? Лæппуйæн стыр амондæй йæ сæр разилид, æмæ кæнид æрра митæ. Сир у сылгоймæгты хæринаг, кодтой йæ зиууонтæн. Сиры хæрдæй лæппу февзæр, уæд уый æцæгдæр кæуинаг хъуыддаг у, фæлæ, Есенины загьдау, «хмельному от радости пересуду нет». Сæрыстыр, уæздан лæппу ахæм æрра митæ кæныныл разы кæй у, уый дзуры йе стыр уарзондзинадыл. Хиуыл­хæцгæ хæххон лæппуйы æрмæст æгæрон амонды цырв ахизын кæндзæн хæххон этикæйы арæнтыл. Уыцы адæмон миниуæг æцæгæлон уыд уырыесаг тæлмацгæнæгæн, уый нæ бамбæрста ныхæсты нысан æмæ зыгъуыммæ рацарæзта уацмысы мидис.
Поэты лирикæйæ æрхастам æрмæст дыууæ цæвиттоны -дыууæ æмдзæвгæйы. Уыдонæн дæр нæ равзæрстам се 'ппæт аивадон ахорæнтæ, йæхæдæгдæр у сæрмагонд куыстаг (Иу дæнцæг мырты фæлхатæнтæй: Зæгъæм, æмдзæвгæйы му­зыкален зæлынад цæй руаджы æвзæры, уый: «æрхæссидæ мин лæвари æрхи агæ æд рæхис»). Фæлæ ацы æмдзæвгæты зыны поэты дæсныйад, йæ адæмондзинад. Уыдон нын æвдисынц, национ æууæлтæ поэзийæн йæ дарæс нæ, фæлæ йæ уд æмæ йæ туг кæй сты, уыцы æцæгдзинад.

ДЖЫККАЙТЫ Шамил

***
Мæ гыццыл дунейы Малиты Геуæргийæн хицæн бынат и. Рухс æмæ сыгъдæг бынат. Мæхимæ хъæды къохы хуызæн зыны уыцы бынат, фæззыгон хъæды къохы хуызæн — сыфтæртæ куы æрызгъæлынц, цæмæдæр æнхъæлмæ-гæсæгау куы ныссабыр вæййынц æмæ бæгънæг хихтимæ кæрæдзимæ æнкъардæй куы фæкæсынц: сыфтæртæ — бынæй уæлæмæ, хихтæ — уæле бынмæ.
Нæ зонын, цæмæ мæм афтæ зыны.
Йæхæдæг табæлццон лæджы хуызы ауайы мæ цæстытыл Геуæрги. Йæ бал цæй чи æрыздæхт, фæлæ йæ фыды-уæзæгыл æрбадыны, æрулæфыны бон кæй нæй. Йæ фæндаджы рыгтæ æрцæгъда, уымæ дæр йе йæ зæрдæ нæ райы, йе йæ æвдæлгæ нæ кæны. æмæ цьщæр тасхæццæ мæт бабадти йæ цæстыты. Йæ уæлæ та цинел вæййы, даргь цинел, фæсхæст-иу кæй дардтой лæгтæ хъæуты, ахæм. æцæг — сау æмæ йыл дзуарсабаст гæрзытæ вæййы.
Йе 'мдзæвгæты та мын цыма цьщæр æмбæхстæй зайы, æнæ æмбæрстæй. æмæ мæ уый йæхимæ æлвасы, цыбæл мæ кæны, æмæ та сæ мæхи мидæг мæхицæн дзурын райдайын:
Ци кæнуй, цума, ме 'лхуйнæ,
Ку нæбал зелу и дзæбæх?
Мæ цсеститæбæл гъазунцæ
Сау нимсет сема сау бæх.
Дуне сæхи бакодтой сау нымæт æмæ сау бæх, уыцы сонт чызджы зæрдæ куыд бакодтой сæхи, афтæ. Фæстаг рæстæджы, æвæццæгæн, ахæм бон нæ уыд, æмæ мæм сæ улæфт макуыцæй æрбайхъуыса, стæй та мæ цæстытыл дæр ма ауайа уыцы сау нымæт æмæ сау бæхы фæлгонц. Ахæм рæнхъытæн йæ зын сæ фехъусын, æндæр сын ферохгæнæн нал ис:
Неке гъæунцæ
Мæ сау серфгутсе.
Неке гъæунцæ
Мæ цæстисугтæ.
Кæнæ:
Фиудзилитæ павзи
Зардтонцæ дзæбæх,
Зæлдæбæл мæ рази
Хизтæй, цид, мæ бæх.
Дзурыс сæ æмæ сæ æфсие нæ зоныс. Хаттæй-хатт та дæм афтæ фæкæедзæн: æмбæхстæй дæ цы зайы æмдзæвгæ­ты, цыбæл дæ цы кæны, уымæ баввахс дæ, зæгьдзынæ — ныр ыл фæхæст уыдзынæн, фæлæ та — нæй. Адæймаг йæ бæллицыл куыд нæ хæст кæны, афтæ нæ фæхæст уыдзынæ ды дæр уыцы сусæг, цыбæлгæнæг тыхыл.

МАЛИТИ ГЕУÆРГИ – ПОЭТ ÆВИ  ГЕНИАЛОН ПОЭТ?
(Скъуддзæгтæ монографийæй)
Къоста æма Геуæрги хумæтæги æмвæрстæ æвæрд нæ цæунцæ нæ национ литератури историй. Дууæ генийæн ци бантæстæй цубур царди, е некæмæнбал уой фæсте. Цардгьон литературой традици не 'рæййафгæй, етæ куд исхиз-тæнцæ Парнаси бæрзондмæ, уотæ неке. æвæццæгæн, ирон æма дигорон адæммæ æма сæ фиддæлтæмæ мингай, сæдæгай æнзти æндæргьи медæггон энерги æрæмбурд æй, фал дуйней рохсмæ равдесун ке нæ бафæразтонцæ, уой не 'сфæлдесæг Хуцау дууæ поэтемæн балæвар кодта. æма нæ фæррæдудæй - сæ дууæ дæр исарæхстæнцæ еугур адæми номæй иедзорунмæ, æгас дзиллити зæрдæ бавдесунмæ...
Геуæрги, уæддæр куд загътон, уотæ гъæздуг литературой фæткитæ не 'рæййафта, цæттæ хуми нæ ниггæлста нæмуг, къанаувæди нæ рауагьта дон, фал алци дæр æхецæн гæнгæ рауадæй — хумæ дæр, таугæ дæр, æхсæдгæ дæр. æма нæ фæттарстæй, æ байуантæ не 'ркалдæнцæ. Айдагъ лирики нæ фес-къухтæй, æрмæст уоми не 'схизтæй поэзии цъоппитæмæ, фал ма е 'стур искурдиадæ æхе исбæрæг кодта эпикон жанри дæр. Нæ бон уотæ зæгъун æй, æма Геуæргийæй раздæр ирон æма дигорон финсгутæй æ мадæлон æвзагбæл классикой поэмæ ниффинсунмæ æ нифс неке бахаста. Къостай «Фатимæ» уруссагау финст адтæй, æма уой нæ нимайдзинан.
Поэти 'сфæлдистадæ æвзаргутæ раст исбæрæг кодтонцæ. Мах дæр æй фездæх кодтан уæлдæр: финсæги уадзимистæн сæ фулдæр æнгом бает æнцæ дигорон фольклор æма эпоси хæццæ. Еци бастдзийнадæ берæвæрсуг æй. Зиннуй æмдзæвгитæ æма кадæнгити сюжеттæбæл, сæ композици­ей æма ритмикой арæзтбæл, лексикæбæл, иннæ поэти­кой мадзæлттæбæл. Фал фольклорон варианте ку рабарæн, поэти сеси бунæй ка рацудæй, еци уадзимисти хæц­цæ, уæдта æхе равдессæнæй, Геуæрги си æхе уодæй куд берæ байвардта, ейæ. Ци аййев адтæнцæ, уомæй сæ нигги зæрдесгæдæр ке фæккодта, римæхстаг æгириддæр нæй. Уой уæлæмхасæн литературой варианттæн фæффедардæр æй сæ логикон арæзт, конкретон бæрцæбарæнти фæрци иси-рæзтæй сæ музыкалондзийнадæ, дзæвгарæ фæййирддæр æнцæ архайгути фæлгонцтæ, фæттухгиндæр æй се 'хсæнадон игъусунадæ.
Малити Геуæрги æ кадæнгитæ «Темур-Алсахъ» æма «Гу-дзуна» ку финста, уæд цудæй 1934-аг анз. Арв хæмбохъулатæ кодта, æрттевæги æрттивта, е 'нахур гур-гур уæззау тас æфтудта зæрдитæбæл. Адæмæй беретæ се 'мбæрцæ иси-стун æма рацæун не 'ндиудтонцæ, нимпулдæнцæ сæхе медæги, нимминкъий æнцæ сæ аси, сæ нифс сæ хурфи ниммардæй, гъæр æма æргом дзорун нæбал зудтонцæ, нæбал сæ фæндадтæй. Алке æхе уоди сагъæс кодта. Фæт-кæбæл некебал худтæй æма кудтæй - æрмæстдæр цæстæ-мæ гæсгæ... Фуддзаман, фуддогæ æркодта...
Фал еугур дзиллæ æмхузæн некæд адтæнцæ. Сæ астæу уæхæн лæгтæ разиндтæй, кæцитæ нецæмæ æрдардтонцæ рæстæги æверхъаудзийнадæ æма ин æ коммæ нæ бакастæнцæ, нæ раййивтонцæ сæ алли бони уаг, сæ зундрахаст-дзийнадæ. Раздæр куд, уотæ реуæмбæрцæ, сæрбæрзонд æма нифегунæй цудæнцæ сæ равзурст надбæл. Арви æрттевагæ æма гур-гури хæццæ æдзо кодтонцæ. Арв, бæрзонддæр ци бæлæстæ фæуунцæ, уони цæвагæ ке æй фиццагидæр, е дæр си феронх æй. Нæ сæ евдалдæй лæуунмæ æма тæрсунмæ — цард искæсæ æма никкæсæ ке 'й, уой лæдæргæй, тагьд кодтонцæ адæймаги ном исцитгин кæнунмæ æма бæрзонд исесунмæ, дуйнемæ федауцæ æрхæссунмæ. Еци ефстаг лæгтæй адтæй Малити Геуæрги дæр — гениалон поэт æма æвзаги дæсни, зингæ æхсæнадон архайæг, революционер æма демократ, рохеитауæг æма зингзæрдæ патриот.
Зæрдæбæл æрлæуунцæ францусаг поэт Жоашен Дю Бел­лей рæнгъитæ. Раст цума сæрмагондæй Геуæргий ном иссеруни туххæй финст адтæнцæ, уоййау рауадæнцæ:
«Блажен, кто устоял и низкой лжи в угоду
Высокой истине не шел наперекор,
Не принуждал перо кропать постыдный вздор,
Прислушиваясь к тем, кто делает погоду...»
Малити Геуæргимæ — демократ, гуманист æма рохеи-тауæгмæ - адæймаги хъазарæн неци адтæй. æ цийнæй — цингун, æ мастæй — хопъалæмæ, уотемæй рарвиста æ бон-тæ Дигори Зарæггæнæг. Бæлдтæй ин æ нивгундæр федæн-мæ. Фал цардамондæн æнæ дуйней сабурдзинадæй ниф-федар уæн ке нæййес, уой дæр лæдæрдтæй æма гузавæ кодта исони бонбæл. Куд гениалон поэт, уотæ идарддæр-мæ уидта, æ зунд фулдæр ахæста иннетæй.
* * *
Æппæлæн дæ æнггæтемæй,
Фæйнæ хузи æстауæн.
Ка хонуй дæ æцæг гений,
Ка — уæлæрвтæй нистауæн...
Ка уинуй ди - нæбал уогæй,
Курдиадгундæр поэт,
Нури цардмæ евгъуд догæй
æнихæлгæ федар хед...
Уотемæй ба дин дæ зæрдæ,
Де 'сфæлдистадæн æ сæр
Неке лæдæруй лæдæргæ
Берæ зонгитæй еу дæр.