X. Н. Ардасенов
Георгий Малиев — один из лучших осетинских лириков — принадлежит к старшему поколению советских писателей Осетии. Первое его стихотворение «Цæхъал» («Волна») напечатано в 1907 году.
Георгий Малиев писал на двух языках— на осетинском (дигорском диалекте) и русском. Г. Малиев, главным образом, лиро-эпический поэт, но он писал и новеллы, которые по своей художественной выразительности можно отнести к лучшим образцам осетинской прозы дооктябрьского периода.
Георгий Гадоевич Малиев родился 23 октября (по старому стилю) 1886 г. в селении Христиановском в семье безземельного крестьянина. Его родители были из «временнопроживающих». В поисках клочка земли им приходилось кочевать по селениям Осетии. Георгий Гадоевич окончил сельскую двухклассную школу. В 1904 году был принят в Ардонскую духовную семинарию, но окончить ее так и не дали ему, в 1907 году он был исключен.
В одном из своих стихотворений — «Между прочим» (1909 год), носящем автобиографический характер, поэт писал:
В чудный храм науки славной
Бедный отрок постучал,
Вышел жрец походкой плавной
И торжественно сказал:
«Если деньги есть в кармане,
Если знатен и богат,
То зайди,— тебе в сем храме
Будет место, юный брат.
Если ж денег нет, мой милый,
Убирайся поскорей,
Голь для нас, что враг постылый,
Да и места нет, ей-ей!»
Исключенный из семинарии, Г. Малиев пытался поступить в какое-нибудь другое учебное заведение. Он побывал в Баку, в Москве, но ни в одно учебное заведение царской России не смог поступить.
Вернувшись в Осетию, Г. Малиев начал работать учителем начальных классов в горной Дигории и одновременно занимался литературной деятельностью: писал стихи, рассказы, корреспонденции разного рода, В 1917 году Георгий Малиев — в рядах революционно-демократической партии «Кермен». Он принимал активное участие в борьбе за упрочение Советской власти в Северной Осетии. Им была подписана приветственная телеграмма, направленная партией «Кермен» В. И. Ленину. В телеграмме, в частности, говорилось, что «сыны Осетии жаждут осуществления лозунгов третьей революции».
С самого начала установления Советской власти в Северной Осетии он работал учителем в разных селениях.
Произведения Георгия Малиева печатались в периодической печати.
Первый сборник его стихотворений, написанных на русском языке, вышел в 1924 году под названием «Горские мотивы». Сборник его осетинских произведений «Ираф» издан в 1935 году в г. Орджоникидзе.
2
Как говорилось выше, Г. Малиев свое первое стихотворение «Цæхъал»(«Волна») опубликовал в 1907 году. Оно отличается глубоким лиризмом, четким рисунком родного осетинского пейзажа, яркими метафорами и эпитетами. Если луна, поэтически названная дочерью неба, несмотря на свою бледность, весело плывет в небесных просторах, сияя и улыбаясь горам, то на земле ночные волны Терека, теснимые гранитными скалами, воют и стонут. Их брызги поэт сравнивает с чистыми слезами, льющимися из скорбных глаз.
Образ горного потока, бьющегося о гранитные скалы в ночной мгле, это символический образ трудового горца, стремящегося к свободе, к новой жизни.
Любовь к простым людям, к обездоленным горцам — ведущий мотив дореволюционной лирики Г. Малиева. Глубокими симпатиями к бедному горцу пронизано стихотворение «Дзиддзил». Малолетний Дзиддзил просит сельское общество дать ему должность глашатая, которую занимал заболевший его отец. Ему отказывают в просьбе. Все готовятся к севу, но что делать бедняге, когда у него нет ни сохи, ни быков? Кто ему поможет? Г. Малиев с сердечным сочувствием к обездоленному заканчивает стихотворение:
Ка ратдзæнæй æ галтæ,
Ка ратдзæнæй дзубур,
Ходунцæ йбæл и хъалтæ:
— Мæгур æма мæгур!
Кто уступит ему свои волы,
Кто отдаст ему соху.
Смеются над ним чванливые:
— Бедняк есть бедняк!
(Подстрочный перевод)
В этом и в некоторых других дореволюционных произведениях Г. Малиева мотивы социального неравноправия принимают конкретно-историческое содержание. С чувством искреннего сострадания поэт пишет о тяжелой жизни, о душевных переживаниях бедноты, о несчастной любви неимущих. Иногда черты лирического героя Малиева бывают слишком приземленными, их стремление к свободе не напоминает ни бурный горный поток, ни полет горного орла, что отмечалось нами в стихотворении «Волна».
Лирический герой небольшого стихотворения «Цъифæ рæстæг» («В пору ненастную») говорит, что он боится даже взглянуть наверх, обреченно жует свой черствый чурек, посыпанный солью. В ненастную погоду земля ему кажется ниже мышиной лапки. Другой лирический герой (стихотворение «Гурусхæ» — «Сомнение»), обманутый в своих надеждах, подвергает сомнению само чувство любви:
Уалæ стъалутæ зæгъунцæ,
Уарзт мед адæм мæнгæ ке 'й,—
Фудæнæнги ке гæлдзунцæ
Дууæ зæрди кæрæдзей...
Вон и звезды говорят,
Что любовь меж людьми — обман,
Что нарочно покидают
Два сердца друг друга...
(Подстрочный перевод)
А герой стихотворения «Зар» («Песня», 1903) не может высказать свои чувства девушке, которую любит. Если бы знал, говорит он, сердце моей соседки, я бы послал к ней сватом свою киску... она принесла бы в мой дом медный котел с надочажной цепью...
Таковы, в основном, темы и мотивы дореволюционных осетинских стихов Г. Малиева. Но хочется сказать еще об одном стихотворении, датированном 1916 годом. Это «Гоби» («Немой»). Оно, являясь как бы исповедью поэта, может служить ключом для раскрытия некоторых особенностей творчества Г. Малиева. Вот подстрочный перевод стихотворения.
Почему я немой,—
Плачь в своей могиле, моя мать!
Почему я в наше время
Среди товарищей бесславен?
Почему меня обходят,
Когда на танцах очередь доходит до меня?
Почему я смело не иду (не вступаю в бой)
Вместе с нашими знатными людьми?..
Почему вечно меня упрекает молодежь, Что я немой?
Кто мне брат из окружающих.
Кому поведать свое горе?
Нет же у меня желанной свободы,
Работаю, как вьючный;
О своих тяжелых мечтах и чаяниях
Я никогда не говорю в своих песнях.
О чем говорят эти стихи? Нет ли здесь осознания поэтом (или даже в данном случае пусть лирическим героем) своего одиночества и бессилия? Безусловно, есть. Поэт горюет о том, что не стоит в одном ряду с лучшими людьми своей эпохи, что он остается немым и бесславным. Конечно, не во всем можно согласиться с поэтом. Если он о горе и страданиях трудового народа, о его борьбе за свободу пишет не так проникновенно, как ему самому хотелось бы, все же он любит свой парод, страдает за пего, показывает его чаяния.
Говоря о лирических стихах Малиева, написанных на русском языке, следует отметить, что русские стихотворения Г. Малиева в идейно-тематическом отношении мало чем отличаются от его стихотворений на осетинском языке. И здесь те же мрачные картины, те же гневные напевы волн, и скорбные переживания людей.
В песне Г. Малиева природа вся оживает, она полна живых образов. Волны Каспия поэту нашептали «сказки страдания, сказки печали», спели ему «песню борьбы и свободы».
И гнев народа поэт передает в образах явлений природы. В стихотворении «Путевая песня» он пишет:
Злой Урух во мгле теснины
Воет, плачет подо мной.
Не мелодья звуков нежных,
Не чарующий напев —
Слышны в плаче волн мятежных
Возмущение и гнев.
Лирический герой этого стихотворения слышит протяжную песню дедов и отцов, которой вторит «эхо дальнее лесов». Тоска, выраженная в этой песне, сжимает грудь и сердце героя и самого поэта. Только не поймет:
Ширь ли поля в ней рыдает.
Гор ли плачет теснота?
Немалое место занимает в поэзии Г. Малиева мотив свободолюбия, стремления к свободе. Это чувство поэт выражает при помощи разных художественных средств. У Г. Малиева и мертвец жалуется на то, что его зарыли в землю и лишили блеска солнечного дня:
Положили б гроб мой черный
Там на сумрачной скале,
Чтобы солнце в час вечерний
Отражалось на челе;
Чтобы ветер бесприютный
В час полночный, при луне,
Точно голос девы чудной
Пел, играя, песни мне.
(«Ж а л о б а мертвец а»)
Стремление к свободе хорошо выражено и в стихотворении «Орел-пленник». В образе наступающей весны, предвестницами которой являются дождевые капли, стучащие в окно, Г. Малиев говорит о новой эре, к которой обращается с призывом рассеять мрак его души и «сердца злые сны» (стихотворение «Под первый дождь»).
Лирический герой Г. Малиева в минуты душевного подъема готов умчаться «в страну чудес и песнопенья» («Кину взгляд на юг родной и милый»).
Однако понятие свободы у Г. Малиева носит весьма абстрактный характер. В его ранней поэзии мы не находим конкретного воплощения идеи свободы. Если поэт и пишет о свободе как о чем-то желанном, то он не достигает социальной глубины. Поэт не может миритьс с тогдашней действительностью, она безрадостна, полна скорби и печали. Лирический герой его стремится вырваться из ненавистного для него мира угнетения, уйти от него куда-нибудь, но не знает, куда именно. Его душу манит к себе в высь луна, плывущая «над титанами Кавказа». Но если в стихотворении «Волна» луна показана сияющей и улыбающейся, то в рассматриваемом стихотворении звучит скорбь. Поэт пишет:
Скорбь царит и там, я знаю,
Так же, как и здесь...
Поэт не верит в преобразующую силу человека, его пугают громады гор («Горы»), он везде ощущает себя одиноким. В стихотворении «К месяцу» Г. Малиев сравнивает себя с месяцем, который бледным и одиноким «бродит странником безродным».
В поэзии Г. Малиева есть что-то от раннего Александра Блока, от его «Стихов о прекрасной Даме», от символической неопределенности его исканий в молодые годы. Он описывает, например, такую картину: за окном его темницы, точно призрак —
Осторожно, осторожно
Ходит кто-то в час ночной.
Поэт жаждет встречи с незнакомым гостем:
Но лишь к двери направляюсь,
Чтоб впустить скитальца в дом,
Он уходит, расплываясь,
В тихом сумраке ночном.
(«Неведомый»)
Влияние ранней поэзии А. Блока чувствуется не только в данном стихотворении Г. Малиева, но и в других.
Малиев — лирический поэт большой силы. Его стихи полны эмоций, они хорошо передают настроение лирического героя. В небольших по размеру стихотворениях поэт создает яркие, зримые картины жизни и природы. Читатель видит, как бедная горянка, которой родная мать сказала, «что для каждого на небе богом создана звезда», устремила свой взор в небо, ища свою звезду (стихотворение «Песня горянки»). Поэт красочно, правда, несколько сентиментально, описывает переживания влюбленной девушки Фатимы, с надеждой устремившей свой взор на месяц:
Вдруг из месяца выходит
Чудо-витязь молодой
И приветствует Фатиму
Он, кивая головой.
Лик Фатимы черноокой
Стал бледнее полотна,
И в постель свою стыдливо
Прячет личико она.
(«Ф а т и м а»)
И в осетинских и русских стихах Г. Малиева мы ощущаем страдание и горе народа, его возмущение и гнев, любовь к свободе, первые радости влюбленного сердца, его сомнения и переживания. И все это написано с подлинно лирической взволнованностью. Поэт широко пользуется народно-фольклорными художественно-изобразительными средствами. Его образы, его язык тесно связаны с поэтикой народных песен.
Поэт ненавидел социальное неравноправие и глубоко сочувствовал бедноте. Но по своим идейно-эстетическим воззрениям дальше сочувствия и желания свободы не шел. У поэта еще не было ясного понимания путей к свободе, в. его лирике говорится только о предчувствии надвигающейся социальной бури.
3
Октябрьская революция вывела Г. Малиева, как и многих других поэтов, из того тупика, откуда он сам не мог вырваться. Если раньше в его поэтическом восприятии свобода была понятием абстрактным, без социальной окраски, то в 1919 году в стихотворении «Федог» (Глашатай») он призывает молодежь быть смелой и мужественной в борьбе. Стремление вперед, к свободе— таково художественное осмысление поэтом новой жизни. Обращаясь к молодежи в дни гражданской войны, он писал:
Возведите башни до неба,
Постройте к солнцу дорогу.
Надежда и мужество—ваша спутники,
В скачках не будьте последними!
Пусть свобода осветит темноту,
Пусть своими лучами разгонит тучи!
(Подстрочный перевод)
Поэзия Г. Малиева в советский период приобрела новые черты, она стала в социальном отношении более острой, особенно в тридцатых годах. Однако, говоря об этом, надо отметить, что его поэзия всегда несколько отставала от жизни.
В самом начале двадцатых годов Г. Малиев выступил с несколькими лирическими стихотворениями. Главной его темой остается любовь. Раскрытию любовных переживаний молодой девушки посвящено стихотворение «æлхуйнæ» («Веретено»). Сидя на плоской крыше горской сакли, девушка пряла. Ееглаза встречаются с глазами всадника, проскакивающего мимо нее. И сердце ее затрепетало, закружилась голова, оборвалась ниточка, которую она пряла. Девушка потеряла покой и всегда ей мерещится всадник в черной бурке на черном коне.
Любовная лирика Г. Малиева отличается особенной теплотой, большой эмоциональной взволнованностью.
Замечательно его стихотворение «Кизги зар» («Песня девушки»), героиня которого жаждет вернуть свои девичьи годы, увядшую юность. Она желает обрести крылья, чтобы полететь и где-то за морями найти спою молодость.
4
В 1922 году по мотивам осетинских нартских сказаний Г. Малиев написал поэму па русском языке «Симд нартов» («Пляска нартов»), где яркими красками нарисованы образы прославленных нартов—Урузмага, Сослана, Хамица и др. Главный герой поэмы, бесстрашный витязь Батраз, воочию предстоит перед читателями во всем величии своих подвигов.
Поэма «Симд нартов» проникнута светлыми идеями, и хотя сюжет и события взяты из далекого прошлого, она по своему идейно-эстетическому содержанию близка нашей современности. Борьба против поработителей — основной ее мотив.
Однако в 1922—1924 гг. в поэзии Г. Малиева снова появились мотивы грусти и тоски, обусловленные непониманием нэпа. Такими стихами являются «Адтæй рæсугъд догæ» («Была пора прекрасная»), «Дзуле» и др., вошедшие в сборник «Ираф».
Но при всем этом, рассматривая творчество Г. Малиева в его идейно-художественном единстве, надо отметить, что оно развивалось по восходящей линии. Подтверждением этого могут служить его поэмы «Сын пастуха бедный Махамат», «Темур-Алсак», «Гудзуна» и др.
В ранний период творчества попытки Г. Малиева создать образ положительного героя всегда кончались крахом потому, что идеал поэта не был связан с реальной действительностью, его герой был каким-то символом, облаченным в мистическую оболочку («Сосед», «Неведомый» и др.)- Только на последнем этапе творческого развития поэт по-новому решает проблему положительного героя, который теперь выступает в конкретных исторических условиях, храбро борется против угнетателей народа.
К таким положительным героям относятся Темур-Алсак и Гудзуна из одноименных поэм. Основное содержание поэмы «Темур-Алсак» — борьба народа за свою свободу против феодального гнета. Сюжет поэмы не сложен. Жители селения Кета собрались на пиршество. Но вдруг к ним является всадник, который сообщает, что феодал Дзасболат со своим войском идет на Кет изымать дань оседланными конями и девушками-красавицами.
Кетцы отказались платить дань. Но не успели еще завершить свое пиршество, как одна женщина криком возвестила о том, что алдар уже похитил девушку. Кетцы растерялись и Дзасболат направляется домой. Его догоняет только один Темур-Алсак. Между ним и Дзас-болатом произошел такой разговор:
Алдар говорит: «Эй ты, мужнина,
Кто ты, из какого рода, не враг ли ты мне?»
— Я из кетцев, прибывший сюда по тревоге,
— Берегись же теперь, князь!
(Подстрочный перевод)
Убив князя, Темур-Алсак отпустил девушку домой.
На следующий день кетцы собрались и решили выдать эту девушку замуж за Темур-Алсака. Темур-Алсак любил Дигизу (так звали девушку, которую он освободил), и год назад просил ее руки. Но теперь отказывается от нее.
— Пусть счастливо живет Дигиза,— говорит он,— но я не могу на ней жениться, потому что я отныне преследуем врагом, меня могут убить.
Темур-Алсак — романтический герой. Он беден, но наделен большой силой и отвагой, непреклонной гордостью, человечностью.
Дигиза в поэме не играет активной роли. Она безмолвна, хотя ее сердце полно любви к Темуру. Но и она горда и могла сдержать свои чувства. Дигиза внимательно наблюдала за боем Темура и когда он пал смертью храбрых, тайком пришла к трупу любимого, молча, рыдая обняла голову Темура... А утром кетцы нашли возле трупа Темура и мертвую Дигизу.
Такую же глубокую любовь девушки и юноши мы видим в поэме «Сын пастуха бедный Махамат». И здесь главный герой бедняк, сын пастуха. Он батрачил у хана и своими песнями покорил сердце его дочери. Она признается отцу, а тот велит отрубить голову Махамата. Но любовь девушки была настолько сильна, что она кончает жизнь самоубийством.
И в первой и во второй поэме сильная и чистая любовь разбивается о гранитные скалы социального неравноправия.
И еще один мотив сближает поэмы. В «Темур-Алсаке» причиной гибели главного героя явилась его страстная ненависть к феодальным поработителям, его выступление против них в одиночку. В поэме же «Сын пастуха бедный Махамат» герой гибнет потому, что чудесно играл на фандырс. Но и в том и другом случае герой гибнут как жертвы социального неравноправия.
В ином плане рисует поэт образ юноши Гудзуна, героя одноименной поэмы (1934 г.). Он на вид ничем не примечателен, только и знает, что пасет баранту на крутых высотах. Особых успехов не имеет и в танцах,— девушки смеются над ним. Даже старый козопас не захотел отдать за него свою дочь. Никто не подозревал в нем той большой силы, которую он проявил позже. Когда над Дигорией нависла смертельная опасность, когда князь Мулдар намеревался поработить трудящихся и двинул свое войско в ущелье, Гудзуна оказался одним из храбрейших. Он загородил своим трупом путь врагу. Поэт в заключительных строфах пишет:
Не прольет над твоей могилой
Чья-нибудь девушка слезинки,—
После твоей смерти в честь всего ущелья
Село не воздвигнет башню.
Но ты не бесславен,
О бедный пастух!
Около села, где журча
Бежит прохладный родник,
Уже не смеются над Гудзуна
Пришедшие утром за водой девушки.
Большое место в поэзии Г. Малиева занимает тема борьбы добра против зла, правды против несправедливости. Поэт высоко ценит чувство дружбы и товарищества, верности данному слову: осуждает в человеке такие качества как вероломство, лживость и нечестность. В поэме «Сын Уахадага маленький Гуйман» (1923 год), сюжет которого взят из осетинского фольклора, храброго и славного охотника Гуймана из-за зависти убивает его названный брат Касбол. Но народ мудр и распознает поступок Касбола и он получает достойную кару. Эту тему поэт разработал еще в 1915 году в балладе «Месть», написанной на русском языке. Абрек Измаил, влюбившись вжену своего друга Гури, убивает его, чтобы потом жениться на его вдове Гиданне. Замысел удается. Но когда Гиданна узнает убийцу мужа, вероломство Измаила, то без колебания вонзает в его грудь кинжал.
В замечательной поэме «Дзандзирак» (1927 год) Г. Малиев создал образ клеветника. Тайно любя жену Камболата Дзандзирак, сын Кундзая клевещет на нее, говорит ее мужу, что она неверна ему. Сын Кундзая полагал, что Камболат выгонит свою жену и тогда он женится на ней. Но получилось не так. Ревнивый муж убивает свою любимую жену и сбрасывает ее труп в горный поток. Исчезновение ее взбудоражило всех сельчан Камата и вскоре тайна раскрывается. Автор осуждает и Кундзаева сына и Камболата.
Прошел год со дня похорон Дзандзирак. И вот:
За селением, рано утром,
Удивляются каматцы:
Там нашли они два трупа,
Был один из них Кундзаев,
Камболат другого звали.
Вероятно, по дороге,
К их несчастью повстречались.
(Перевод А. Гу л у с в а )
Поэмы Г. Малиева имеют романтическую окраску. Храбрость и отвага, чувство неподкупной любви к Родине, родному краю, готовность к самопожертвованию ради свободы, чувство человеческого достоинства присущи его героям. Наиболее характерным в этом отношении является Темур-Алсак. Интересен также образ Гудзуна.
В поэмах Г. Малиева и лексика, и художественно-изобразительные средства имеют народно-фольклорную основу. Поэт часто отказывается от изображения бытовых деталей. Редко прибегает к показу внутренних психологических переживаний своих героев, их характер раскрывается в поступках, в боевых подвигах.
Поэт мастерски рисует портреты своих героев. Вот, например, портрет Маха мата:
Ку рсщæйцудæй къолæ бæрзæйтæй,
æ пихцил ходи бæгънæг арæстæй.
æ рахез къохи æ фиййау-лæдзæг,
æ галеу фарсæй æ сау кæрдбадзæ,
æ йсу суйнæбæл æ медгæрз-ронæ,
æ дуккаг зæрдæ — æ зарæн хæтæл.
Идет он с опущенной головой,
В лохматой шапке, убого одетый.
В правой его руке пастуший посох,
На левом боку черные ножны,
На пояснице пояс из простого ремня,
Его второе сердце — его свирель.
(Подстрочный перевод)
И дальше поэт еще больше уточняет портрет своего героя, переходит от описания его наряда к описанию внешности.
Мæхæмæт адтæй иуонггин лæхъуæн,
Урух цæститæ, бæзæрхугаразт.
Махамат был коренастый юноша.
Большие глаза, широкоплечий.
(Подстрочный перевод)
А вот портрет Гудзуна:
Лæузæнгойнæ, сæппæркъегин,
Дивилдунтæ, лацамарз,—
Фæццæйгъузуй, цæветтонгæ,
Дзебæлгæнгæ гъунтъуз аре.
В оборванных ноговицах, в рваных чувяках,
Оборванец, неряшливый,
Прокрадывается нехотя (лениво),
Как взъерошенный медведь.
(Подстрочный перевод)
Это портрет Гудзуна-пастуха, а ниже дан портрет Гудзуна-воина:
æ уæл суйнæ æ кæрдбадзæ,
Лæузæнгойнæ, сæппæркъе,—
Топп йе 'рагъи...
На поясе его ножны,
В оборванных ноговицах, в дырявых чувяках,
Ружье — за спиной.
(Подстрочный перевод)
Повторяя отдельные эпитеты, сравнения и даже целые строфы, поэт создает определенное настроение, воздействует на чувства читателя. Так, в начале поэмы Г. Малиев пишет:
Фæццæй æскъæруй æ дзогæ
Фæлвæрай фурт Гудзуна.
Пасет свою баранту
Сын Фалвара Гудзуна.
(Подстрочный перевод)
В конце поэмы повторяются эти строки и только заменяется первая строка «Нæбал æскъæруй æ дзогæ» («Больше не пасет баранту»).
То же самое мы видим и в заключительной строфе, в ней вначале описывалась картина: у родника девушки смеялись над Гудзуна, теперь же третья строка строфы заменена словами: «Не смеются над Гудзуна девушки у родника».
5
Георгий Малиев известен не только как поэт, но и как прозаик. Им написано несколько новелл, которые дают право сказать, что он вполне владел мастерством рассказчика. В коротких новеллах Г. Малиев по-чеховски ярко раскрывает характеры своих героев, живо рисует их портреты, создает определенное настроение.
В новелле «Федоги мæлæт» («Смерть глашатая», 1915 год), объемом всего в полторы страницы, писатель дает полную характеристику своему герою, дает его портрет: «В сельскую канцелярию вошел высокий, широкоплечий старик. Старая лохматая папаха из неотделанной бараньей шкурки, старая, многократно латанная и перелатанная черкеска, опоясанная ремнем из простой кожи, чувяки из домотканого стеганого сукна — были его одеянием. Это был сельский глашатай Дадо».
Читатель видит морщинистое лицо Дадо, заросшее седой бородой, слышит его дрожащий голос. Около 30 лет он работал сельским глашатаем и этим кормил себя и свою старую больную жену. Детей у них не было. Сельский старшина вызвал его, чтобы сообщить ему о том, что он увольняется, потому что уже состарился и лишился голоса. «Старик как будто онемел, долго не мог выговорить ни одного слова, тело его дрожало; страшно побледнел, на его морщинистом лбу выступила капля пота»,— так описывает автор состояние бедного старику. Он смог сказать старшине только одну фразу: «Что я тебе сделал такого, почему ты меня губишь?». Бессердечный старшина не нашел ничего другого скачать, как: «Вон отсюда, не мешай нам!» Но Дадо уже не был в состоянии выйти, он упал тут же и умер.
В этой небольшой новелле Г. Малиев смог показать и долгую тяжелую жизнь Дадо, и бюрократизм, бездушье царских чиновников.
В новелле «æхгæд зæрдаз» («Скрытный») Г. Малиев нарисовал образ другого горца-бедияка, всю жизнь проведшего в пастухах у богачей. И здесь автор меткими штрихами рисует портрет своего героя: в коротких диалогах и небольших картинах воспроизведена вся жизнь бедного Бидзиха. Молчаливый Бидзих на вопрос, почему он не женился, отвечает: «Что же мне делать, мое солнце, когда счастье не придет к тебе, его не обретешь». И неразговорчивый, скрытный Бидзих рассказал о том, как он навеки потерял свое счастье.
Еще молодым он поступил к богатому Ииалдо в батраки. У Иналдо была дочь Зулемат. Она хорошо относилась к Бидзиху: стирала и латала его одежду, чинила его чувяки, всегда говорила с ним ласково. Влюбился Бидзих в девушку, взгляд которой был «чище небесной лазури», но не смел ей открыть свое сердце. Наконец настал срок, когда Бидзих должен получить заработанное и уйти домой. Опять ласковый взгляд Зулемат, ее сердечная забота о пастухе. Тут сердце пастуха не выдержало, и он сказал девушке: «Люблю тебя, очень люблю».
Девушка сразу преобразилась от злости: она закричала: «Эх ты, ничтожество, я жалела тебя и потому ухаживала за тобой, а ты... а у тебя другие мысли». Сказав это, Зулемат исчезла. «Я не ожидал от нее этого,— заканчивает свой горестный рассказ Бидзих,— и «вот тогда мое сердце замкнулось на всю жизнь».
Так различно складывались личные судьбы одинаково бедных людей. Писатель сочувствует им, любит их. Описывает их тяжелую жизнь с болью в сердце.
Другой теме посвящена новелла «Хæрæ» («Земляная лавина»). В ней Г. Малиев вывел тип скопидома Мисирби. С виду он такой же бедняк, как и другие горцы. Однако люди знали, что от отца в наследство ему досталось большое имущество. Но теперь у него ничего нет, кроме кошки, ишака, небольшого клочка пахотной земли и такого же клочка луга. И семьи у него не было, единственный сын и тот оказался полоумным. Мисирби никого не любил,— пишет автор о своем герое,— и он сам был нелюбим...
Но вот случилась вгорах беда. После сильного дождя горная речушка разлилась; камни и щебень лавиной двинулись на аул. Русло реки проходило по маленькой улице и ей угрожала серьезная опасность. Люди второпях выносили свои вещи, выгоняли скот. Кто-то заметил, что Мисирби, держа в руках деревянный сундучок, как ребенка, мечется во дворе. Страшная лавина преградила ему путь на улицу. Бросив свой сундук, он мог бы перелезть через плетень в соседний двор и спастись. Но он этого не сделал. Так и погиб со своим сундуком под лавиной. Жители аула раскопали его после лавины, и в его сундуке обнаружили много денег. Позвали полоумного сына Мисирби и сказали ему:
— Смотри, сколько денег оставил тебе отец.
Баззе глупо засмеялся: «Хе-хе-хе! Сколько денег! Хе-хе-хе!».
Интересны и другие новеллы Г. Малиева, они также говорят об умении писателя воспроизводить правду жизни в ярких образах.
У Г. Малиева есть и водевиль «Цауæйнонтæ» («Охотники», 1921), написанный в стихах. Метким языком поэт в небольшой картине показывает, как семидесятилетний охотник Поцо послал сватов к красавице Дзанахан, дочери своего друга Дудара. Сваты пошутили над стариком.
Таковы смысл и содержание этого водевиля.
Георгий Малиев выступал и как переводчик прозы и поэзии.
Творчество Георгия Малиева невелико по своему объему, но оно весьма своеобразно. По силе лирики, по яркости ритмического рисунка, по эмоциональности стихи Г. Малиева относятся к лучшим образцам осетинской поэзии.
Для определения идейно-эстетических взглядов Г. Малиева особенно характерны два стихотворения— («Памяти Коста»), написанное на русском языке и 1916 году и «Тæходуй, æна» («О если бы, нана»), написанное по-осетински в 1934 году («Ирæф»),
В первом поэт хочет осмыслить, оценить поэзию Коста Хетагурова:
Тая в душе свои страданья
О брате меньшей он скорбел,
И стих его — души сверканье —
Металлом плачущим, звенел.
Последние две строки — довольно меткая характеристика поэзии Коста Хетагурова. В последней строфе тоже правильно оценивается значение поэзии Коста:
Умолк,— но стих его певучий
В сердцах людей еще звенит,
И миру темному сквозь тучи
О солнце вечном говорит.
Но когда Г. Малиев в том же стихотворении пишет, будто бы Коста писал, что правда, любовь и свобода живут не там, где льется кровь, что в царство высшего сознанья нас может ввесть не грубый меч, то он неправ. Г. Малиев здесь приписывает К. Хетагурову свои идейно-эстетические взгляды.
Известно, что в стихотворении «Не упрекай меня, что я забросил лиру» Коста с восторгом возвещал, что «ночь близится к концу», что
Минуты сочтены... Повсюду бьют тревогу,
Уж брезжит луч зари, играя на штыках…
Но дело не в том, насколько правильно понял Г. Малиев К. Хетагурова. Дело в том, что Г. Малиев на преобразование мира смотрел с точки зрения своих незрелых идейных и эстетических воззрений. Борьба не всегда импонирует ему. В этом отношении характерно стихотворение «Тæходуй, æна». Оно, на наш взгляд, написано не без влияния стихотворения Коста Хетагурова «Если бы пел я, как древний нарт», хотя оно имеет и другой композиционный строй, и другой идейно-эстетический смысл.
Героиня стихотворения мечтает стать таким же певцом, как Ацамаз,— тогда бы она забралась на вершину Казбека, и весь мир бы прислушался к ее пению, к ее игре на свирели. Все сироты и бедняки полюбили бы ее свирель.
И фарни тунтæ Спустились бы
æрфелауидæ,— Лучи счастья,
Уарзондзинадæ Укрепилась бы
æрсредар уидæ. Любовь везде.
Уæд али адæм, Тогда бы все народы,
Уæд али бæстæ Тогда бы все страны
æркалионцæ Бросили
Сæ тохæн гæрзтæ. Свои боевые доспехи.
(Подстрочный п е р е в о д)
Но она не верит в это, ее девичье сердце не радуется, потому что над миром нависают черные тучи войны.
Это одно из лучших лирических стихотворений Г. Малиева, написанное в тридцатых годах, и оно показывает противоречия его мировоззрения.
Г. Малиев как самобытный лирик, создавший замечательные образы из прошлой жизни, занял в осетинской поэзии видное место. Его красочные поэтические образы всегда будут украшать нашу поэзию.
О ГЕОРГИИ МАЛИЕВЕ
Было лето 1928 года. Я совершал свою первую поездку в Дигорское ущелье. Конечным пунктом моего путешествия было селение Дзинага. Здесь я впервые встретился с Георгием Малиевым. Он работал учителем в сельской школе. Среднего роста, плотного сложения, широколицый, очень смуглый. Я застал его беседующим с сельчанами на нихасс. На голове у него была простая серая пастушеская войлочная шляпа. Обут он был в простые осетинские чувяки. Ничем по одежде не выделялся из толпы. Но в этой скромной оболочке простого горца-пастуха скрывался вдохновенный поэт-романтик и великий мечтатель. Он звал молодежь к свету и подвигу. Он писал:
Рохсмæ, фæсевæд, тундзстæ,
Рохсмæ цæуетæ æнгом,
Нифс, лæгдзийнадæ уарзетæ
Скæнтæ муггагмæ стур ном.
Арвмæ мæсуг амайетæ,
Хормæ скæнетæ фæндаг,
Гъæйт, зæрдиуагæй уайетæ,
Догъи ма уотæ фæстаг!
Тари цæфсæд сæребарæ,
Мегъи сорæд æ тунтæй.
Цард мабал уæд гъезæмарæ,
Зæнхæ райзол уæд рунтæй.
Рохсмæ, фæевæд, тундзетæ,
Рохсмæ цæуетæ æнгом,
Нифс, лæгдзийнадæ уарзетæ,
Скæнтæ муггагмæ стур ном.
(«Ф е д о г»)
Он мечтал о том времени, когда пароды побросают оружие и будут жить, как братья.
Тæходуй, æна, Кæми ци седзæр,
Ацæмæзау дин Кæми ци мæгур,—
æз ку фестинæ Бауарзионцæ
Дессаг фæндургин. Мæ дессаг фæндур...
Хъазбеги цъонгмæ
Исцæй цæуинæ, И фарни тунæ
Дессагон зартæ æрфелауидæ,—
æрцæйцæгъдинæ... Уарзондзийнадæ
æрфедар уидæ.
Уæд йеугур дуйней Уæд алли адæм,
æрæмбурд уидæ, Уæд алли бæстæ
Мæ цæгъдтæлтæмæ æркалионцæ
æригъосидæ. Сæ тохæн гæрзтæ...
Через поэзию Малиева проходит красной питью вера в чудодейственную облагораживающую, преображающую силу музыки, песни. Перед взором поэта носился образ прославленного героя осетинского эпоса, дивного музыканта и певца Ацамаза, чья игра на свирели одушевляла и преображала всю природу, собирала зверей и людей в одно ликующее братство. Поэт мечтал о новом Ацамазе, песня которого овладеет душами людей и заставит их забыть вековечную вражду и навсегда расстаться с оружием.
Но песня, по Малиеву, преображает не только окружающий мир. Она преображает самого певца. Ничем как будто не примечателен пастух Гудзуна. Бедный, неуклюжий, в лохмотьях, он слывет за самого никчемного
человека, почти за дурачка. Девушки потешаются над ним. Старший пастух Бабат с насмешками отказывает ему в руке своей дочери.
Но вот Гудзуна, оставшись один со своим стадом, достает свирель.
æ уодæнбал — æ хæтæл
Хебæраги æ уæлдзогæ
æривæруй æ цъухбæл.
Гъæйдæ-гъа, цæгъдун нийдайуй,—
æд хæтæл æдули нæй.
Уой, десгæнгæ, ниффæнзунцæ
Хуæнхтæ, кæмттæ æмбурдæй...
(«Г у д з у н а»)
Замечательные слова:
æд хæтæл æдули нæй...
Когда Гудзуна играет на свирели, он уже не выглядит дурачком.Вдохновение облекает его в мудрость. Оно возносит его высоко над теми, для кого он служил посмешищем.
Но вдохновение сродни не только мудрости. Оно сродни также героизму. И мы видим, что в час тяжкого испытания, когда в Дигорию вторглись ее заклятые враги, именно он, презираемый всеми Гудзуна, бесстрашно вступает в неравный бой с недругом и ценой собственной жизни спасает родину.
И еще одно чудо совершает музыка. Она рождает любовь. Именно игрой на свирели пленяет сын волопаса бедный Махамат («Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт») гордую ханскую дочь Гиданну.
Изæри усми æ даргъ хæтæлæй
Мæгур Мæхæмæт ку ниццæгъдидæ,
Уæд хани кизгæ Гиданнæ-рæсугъд
Бæрзонд мæсугæй сах нийгъосидæ.
Уарзт райгъал уидæ уæд йе 'взонг зæрди,
Хори тунау йин барохс кæнидæ
æ рæсугъд æнгас, æ рæсугъд цæсгон.
Разъяренный хан отсекает Махамату его чернокудрую голову (æ саудзикко сæр) и насаживает ее на кол: пусть все видят, чем кончается любовь холопа к ханской дочери:
— Базонетæ нур, куд фæууарзунцæ
Гъонгæсти фурттæ хани кизгутти!
Но хан просчитался. Он не учел, что как ни велико его могущество, оно не властно над силой любви. Прекрасная Гиданна, не желая пережить своего возлюбленного, пронзает свое сердце булатными ножницами...
Говоря о роли музыки и музыкантов в романтической поэзии Малиева, не могу не сказать о музыкальности самих стихов поэта. Она — уникальна в дигорской поэзии. Именно Малиев, и только он, сумел раскрыть и показать во всей полноте, какие красоты ритма, напевности, свободного и плавного течения таит в себе дигорская речь.
Вот несколько наудачу взятых отрывков.
Ци кæнуй, цума, ме 'лхуйнæ,
Ку нæбал зелуй дзæбæх?
Мæ цæститæбæл гъазунцæ
Сау нимæт æма сау бæх.
(«æ л х у й н æ»)
Или: Нæй Дзулей зæрдæ æнцойнæ,
Йе æ фагæ нæ хуссуй —
æд æхсæвæ æд-æ-бонæ
И мæсугæй фæлгæсуй.
(«Д з у л е»)
Или: Куд ниххаудтæй мард и донмæ,
Уой æстъалутæ уидтонцæ...
Уой цæхъалтæ кæрæдземæн
Десæ-дзорæ фæккодтонцæ...
(«Д з а н д з и р а х ъ>.)
Или: Сах не ' ркалдзæнæй хебари
Кедæр кизгæ цæети суг,—
Дæ фæсмæрдæ номи кадæн
Гъæу не сдаедзæнæй мæеуг.
(«Г у д з у н а»)
Или: И фарни тунæ
æрфелауидæ,—
Уарзондзийнадæ
æрфедар уидæ.
(«Т æ х о д у й, æ н а...»)
Вслушайтесь в эти стихи. Раньше чем доходит до сознания их смысл, они уже покоряют своим чарующим ритмом и звучанием. Когда читаешь такие стихи, невольно приходят на память слова Белинского, сказанные им о стихе Пушкина: «Что это за стих! Он нежен, сладостен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как кристалл...»
До Малиева па дигорском диалекте писал выдающийся поэт Блашка Гурджибеев. Богатство его языка изумительно. Но музыку дигорского стиха он еще не постиг. Немало стихов на дигорском диалекте написано и после Малиева. Многие из них отмечены несомненным талантом. Но и в них уже не слышится рокот волны. Нет в них и прозрачности кристалла. Видимо, эту тайну, тайну певучего дигорского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу...
23 марта 1973
В. А б а е в, профессор, лауреат
Государственной премии СССР
Мы в долгу перед Георгием Малиевым...
(Речь на открытии памятника Г.Малиеву
в г.Владикавказе 12 апреля 1999 г.)
Дорогие друзья!
Сегодня мы являемся свидетелями события, глубоко волнующего всех нас, и в первую очередь нашу литературную общественность, события, значимого в духовной жизни, в литературной и исторической биографии республики.
Мы сегодня воздаем должное выдающемуся таланту поэта, с большой благодарностью называем имя Георгия Малиева. Мы в долгу перед ним, потому что его мысли, его представления о том, каким должно быть человечество, какое место должен занимать каждый человек в обществе, какой должна быть культура и какой внутренней культурой должен обладать каждый, сегодня, к сожалению, еще не претворены в жизнь. Должен признаться, что уже здесь, у памятника, мы начали договариваться о добрых хороших делах.
Я надеюсь, что ежегодно у памятника Георгию Малиеву будут проводиться поэтические, литературные чтения, что молодежь будет проявлять постоянный интерес к его наследию.
Согласитесь, памятник выполнен прекрасно, в своеобразной манере нашего известного скульптора Лазаря Гадаева, чьи работы украшают города России, государств Содружества и многих стран мира. Но, как я чувствую по его собственному настроению, особенно он горд от того, что создал образ Георгия Малиева — не монументального, абстрактного, отдаленного от нас с вами, а наоборот - он наделил его ему, Малиеву, свойственными чертами человечности, внутреннего сопереживания, глубокомыслия во всем облике. От имени руководства республики выражаю большую признательность автору.
В добрый путь всем нашим добрым делам: литературным, политическим, нравственным! И на этом пути — с нами творения замечательных мастеров пера Осетии, среди которых одно из первых мест принадлежит Георгию Малиеву.
А. С. ДЗАСОХОВ,
Президент Республики
Северная Осетия—Алания
ВЕЛИКИЙ СВЯТОМУЧЕНИК
Георгий Гадоевич Малиев родился в селении Христиановское 23 октября (по старому стилю) 1886 г.
Согласно родословного древа фамилии, составленного в 1910 г. однофамильцем Георгия Гадоевича, священнослужителем, ее родона-чальником был Ахсауат (æхсæуæт), которого от ныне живущих отделяют 19-20 поколений. Видимо, он и был основателем селения æхсæуæ в горной Дигории, на берегу реки Билаг, поражающей густой голубизной своих быстро несущихся, часто падающих водопадами с крутых склон вод. Ахсауат своему единственному сыну дал имя Аксак-Темур (Ахсахъ-Темур), потомки которого образовали и ныне здравствующие известные дигорские фамилии: Малитæ, Гардантæ, Бузойтæ, Бæлотæ.
Достоверность вышеназванного документа (он был утвержден главой тогдашней местной администрации штабс-капитаном Кочкионовым) в некоторой степени подтверждает и прекрасная древняя легенда, согласно которой однажды в дом Георгиевых (Геуæргиатæ) пожаловал странник, хромающий на одну ногу. Ему было оказано щедрое гостеприимство. Когда пригласили его к столу, накрытому разными яствами, он начал есть дзикка (блюдо из сыра) прямо с середины. Средняя, самая бойкая и красивая из трех дочерей хозяина дома, которые по старинному обычаю стояли в гостиной, засмеялась. На вопрос гостя, почему она смеется, ответила: «Вы кушаете как Аксак-Темур». Мудрый, опытный отец все понял: его гость был никто иной, как сам повелитель мира хромой Аксак-Темур. Понял он также, почему гость начал есть свое блюдо не с краю, как полагается, а с середины: выбор грозного завоевателя пал на среднюю дочь! Хозяин дома предупредил своих семерых сыновей об опасности и строго приказал внимательно следить за каждым шагом незваного гостя. Но коварному Аксак-Темуру все же удалось похитить их сестру. Когда братья в погоне приблизились к нему, он превратился в Полярную звезду (Бонвæрнон) и вознесся к небесам со своей прекрасной добычей. Услышал Бог молитву братьев и их тоже превратил в семь звезд, которые образовали Большую Медведицу (Лæдæртгæ). С тех пор они гонятся за похитителем своей сестры, к утру приближаются к нему, но на рассвете Полярная звезда исчезает. И так будет до скончания века. И не так ли гонится род человеческий за своим призрачным счастьем, которое исчезает при приближении к нему?
Выдающийся знаток народной жизни, фольклорист и просветитель Михал Гарданти почти 100 лет тому назад писал, что Бæлотæ, Бузойтæ, Гардантæ и Малитæ образуют одну большую фамилию — Геуæргиатæ.
Если Родословное древо, о котором шла речь, достоверно, то нетрудно предположить, что род Георгия Малиева восходит к глубокой древности, к самому трагическому периоду нашей истории, когда свирепый Тимур вырезал население Западной Алании, прямых предков дигорцев, за непокорность. «Народ сей (аланы), исповедовавший христианскую веру, был истреблен и выгнан из жилищ своих» — так писал итальянский путешественник Иосафат Барбаро в первой половине XV века. Эту трагедию другой летописец, тоже свидетель этих кровавых деяний Тимура, характеризовал словами, от которых и сегодня холодеет душа: «Живые завидовали мертвым». Впрочем, не менее ярким свидетельством той вечной, словно сгусток крови на незаживающей ране, трагедии осетинского народа является старинная народная песня «Задæлески Нана» — о Спасительнице последних оставшихся в живых аланских детей, потомками которых являются современные осетины.
Наш экскурс в глубь истории, возможно, поможет лучше понять творчество Г. Малиева, которое является вершиной художественной литературы, созданной на дигорском языке. Народная память хранит из поколения в поколение все самое существенное, что происходило и происходит в его материальной и духовной жизни, и это обеспечивает ему преемственность и обновление, определяет соотношение между наследуемым и вновь создаваемым. Но дело в том, что носителем генетической памяти является индивид. И если народ бессмертен, то жизнь индивида краткосрочна. Но наукой доказано, что человек способен вспомнить и остро пережить в определенном душевном состоянии те события, которых не было в его жизни, потому что на изначальную пустоту, которую суждено заполнить эмбриону в материнском чреве, подается генетическая программа, содержащая уже прожитые предками жизни.
Мне кажется, что вся поэзия Г. Малиева, являющаяся высшим художественным выражением вечных идей, побуждений, противоречий, неповторимой индивидуальности, реального духовного опыта дигорского народа, в своей строгой и таинственной красоте освящена и освещена генетической памятью. Здесь, конечно же, осязаемых, конкретных примеров в доказательство моего предположения найти путем литературоведческого анализа невозможно. Но и отрицать то, что поэзия Г. Малиева пробуждает генетическую память читателя, вводя его в определенное душевное состояние, было бы, наверное, заблуждением, ибо «...бессознательное пытается «достучаться» до каждого из нас». (Слова известного психоаналитика В. Качалова.)
В 1865 году из селения Мосга, что расположено в глубине Дигорского ущелья на берегу Ираф (так будет названа и будущая знаменитая книга Г. Малиева) — переселились в селение Христиановское два брата — Малиевы Касболат и будущий отец поэта Гадо. Касполату в ту пору было 24—25 лет, Гадо — 15. Касболат был женат, а подростка Гадо свое счастье ждало впереди. Неизвестно, в каком возрасте он женился, но Бог не миновал его своей милостью в выборе спутницы жизни. И по сегодняшний день в памяти потомков супруга Гадо Кендзе остается светлым символом простой, обаятельной и благоразумной, очень набожной женщины. У них родились дочь Екатерина (1884 г.) и два сына - Георгий (1886 г.) и Темболат (1888 г.). Екатерина умерла в младенчестве. Спустя несколько лет умирает и отец семейства Гадо — тогда его старшему сыну Георгию было не более 6 лет. Младший брат Темболат, проживший более 90 лет, год смерти отца относил ко времени, когда в Осетии свирепствовала чума.
О жизни, о творческой и общественно-политической деятельности Георгия Малиева более или менее подробно рассказано в VI и VII разделах этой книги, поэтому я ограничусь простым напоминанием основных вех из его биографии. В 1902 году он окончил Махческую церковноприходскую школу. В 1903-1907 гг. учился в Александровской Миссионерской духовной семинарии в Ардоне. Однако завершить учебу ему не удалось — в 1907 году был исключен из последнего (четвертого) класса за участие в волнениях учащихся против беззаконных действий администрации. В решении администрации Семинарии было сказано: «Принимая во внимание крайне возбужденное состояние воспитанников, особенно IV и III классов, грозящее тяжелыми осложнениями в жизни заведения и поэтому требующее самых решительных мер, которые не только восстановили бы порядок в настоящем, но предупредили бы его нарушение и в будущем, — удалить из семинарии лиц, наиболее виновных в нынешнем брожении и вызванных ими беспорядками...».
После этого, по воспоминаниям Темболата, Георгий долго скитался по городам царской России, но они оказались безуспешными, и он вернулся в родную Осетию. Этот период жизни поэта вплоть до 1913 г. мало изучен, но по словам того же Темболата, он в основном жил в г. Владикавказе. С 1913 г. по 1914 г. он — корреспондент газеты «Терек». С 1914 г. по 1917 г. давал частные уроки в г. Владикавказе. Острые публицистические статьи и стихи Малиева печатались в газетах «Терек», «Горская жизнь», «Терские ведомости», «Владикавказский листок», «Хабар» и других.
Осенью 1917 года Георгий Малиев, Дебола Гибизов, Николай Кесаев, Саханджери Мамсуров и другие известные революционеры основали осетинскую демократическую партию «Кермен», первым председателем ее ЦК был избран Г. Малиев. 18 ноября 1917 года газета «Правда» опубликовала приветственную телеграмму партии «Кермен» вождю Октябрьской революции В. И. Ленину: «Осетинская революционная демократическая партия «Кермен» приветствует в Вашем лице рабочее и крестьянское правительство, осененное красным знаменем, знаменующее победу над капиталом. Знайте, что и мы, сыны Осетии, жаждем осуществления лозунгов 3-й революции. Председатель Г. Малиев».
В декабре 1917 года Г. Малиев вместе с Н. Буачидзе, Н.Кесаевым, Я. Маркусом, Н. Никитиным, Н. Орахелашвили был избран в состав Владикавказской городской думы. Кандидатуру его выдвинули организация большевиков и партия «Кермен». С 1917 г. по 1918 г. он работал при Совете народных комиссаров Терской области инструктором по организации земельных комитетов.
А. Туаллагов в своей книге «Приговоренные к бессмертию» пишет: «Спорными до настоящего времени остаются причины и мотивы ухода Георгия Малиева из партии «Кермен». Автор совершенно правильно отмечает, что по этому вопросу существуют совершенно разные, а порой и противоположные мнения и предположения, которые, на его взгляд, не содержат объективной истины (см. раздел VII).
Информатор НКВД «Галкин» доносил своим хозяевам: «Малиев в партии «Кермен» оставался до тех пор, пока не было разговоров об объединении партии «Кермен» с большевиками, и он в знак протеста из партии ушел».
«Мог ли Георгий Гадоевич, — пишет Туаллагов в своей книге «Приговоренные к бессмертию», — стать участником назревавшей войны против своих земляков-крестьян, с такой любовью и гениальностью воспетых им? Естественно, нет. Он совершил моральный подвиг — ушел с политической арены. Он никогда не скрывал мотивы своего решения и даже на допросе в НКВД от 8 октября 1937 года на вопрос о его политическом кредо заявил: «...В знак несогласия с практической деятельностью партии «Кермен» в вопросах деления осетинского народа на социально-антагонистические слои я ушел из партии «Кермен».
По всей вероятности, он раньше других понял страшную неотвратимость вечной и неизменной формулы всех революций: «Революцию задумывают идеалисты, совершают фанатики, а ее плодами пользуются подонки». До того, когда он увидел собственными глазами кровавые события Революции и Гражданской войны, он, возможно, был идеалистом — об этом косвенно говорит и стихотворение «Памяти Коста», написанное еще в 1915 году на русском языке, где автор приписывает свое видение миропорядка своему великому старшему собрату, к которому относился с большой любовью:
«Он пел, что правда и любовь
И звезд сияние — свобода —
Живут не там, где льется кровь,
Что в царство высшего сознанья
Нас может весть не грубый меч,
А мысли творческой созданье,
Живая творческая речь.
Но в том же 1915 г. было написано на дигорском языке одно из его великих стихотворений «В ненастье» («Цъифæ рæстæги»), состоящее всего из трех строф, где люди кажутся ему копошащимися в грязи червями, а сам Земной шар — ниже мышиной лапки! И поэт не видит конца этому ненастью, этому грязному, мокрому (буквальный перевод «цъифæ рæстæг» — мокрое время) времени. Ужасающей бессмыслицей жизни, выраженной в этом стихотворении, как бы отрицается вера в то, что в «царство высшего сознанья» может привести «мысли творческой созданье».
Да, Г. Малиев поверил в революцию, как в силу и возможность переустройства этого несправедливого мира, но он поверил в ту революцию, которую нарисовал в своем воображении и которая жила в его душе, вечно ищущей путь к созданию более совершенного общества.
Пережив жестокое поражение своих идеалов о построении свободной и справедливой жизни на земле, он в состоянии глубокого разочарования покидает город Владикавказ и исчезает с политической арены. Он уходит в горы, в свой родной народ, лечить свои душевные раны. Европейский костюм сменяет на национальную одежду. «На голове у него была простая серая пастушеская войлочная шляпа. Обут был в простые осетинские чувяки», - так описывает свою встречу с Георгием Малиевым его друг Васо Абаев, который в 1928 г. совершил первую поездку в селение Дзинага, расположенное в глубине Дигорского ущелья, где тогда жил и учительствовал поэт.
Те, кто близко знал Георгия Гадоевича, характеризуют его как человека веселого нрава, он обладал тонким юмором, а его острословия и до сих пор ходят в народе в виде анекдотов. Он нередко попадал в совершенно смешые, иногда даже не совсем безопасные для него приключения, из которых выходил с достоинством, благодаря тому, что быстро и правильно оценивал ситуацию, а игривый блеск его ума уже доводил дело до благополучной, но всегда смешной развязки. Об этом качестве поэта говорили и писали многие его современники, в том числе Губади Дзагурти и Андрей Гулуев.
Но вместе с тем не остались незамеченными и его задумчивость, его почти религиозное чувство сострадания к ближнему. В свободное от дел время он спешил на берег реки (рыбалка, как бы сегодня сказали, была его хобби) и до темна не возвращался домой. Земляки, иногда случайно забравшиеся в те места (он уходил подальше от людских глаз), находили его печально сидящим на камне над рекой. О чем он думал, что его заставляло так страдать? Конечно, однозначного ответа нет на этот вопрос, ибо человеческая душа, что вселенная, а вселенная полна тайн, которые никогда не будут разгаданы. Но бесспорно то, что он переживал, как было уже сказано, крах своих иллюзий о «царстве высшего сознанья». Боль не стихает в его сердце, и она, хоть и сдерживается нордическим складом его характера, звучит пронзительно в его поэзии, полной, как и реальный мир, солнца, красок и музыки, звучит, как прекрасная и печальная скрипка в оркестре. Подтверждением сказанному служит стихотворение «Была прекрасная пора...» («Адтæй рæсугъд догæ», впервые опубликовано в газете «Растдзинад» в 1923г.). Приведем его в подстрочном переводе: «Была прекрасная пора моя весна, — я пас свое стадо на высоком склоне. Кружились комары надо мной жужжа, звали с собою поиграть и меня. Птички в густой траве (в оригинале — «Фиудзилитæ павзи» — не поддается адекватному переводу) пели прекрасно, на траве возле меня пасся, бывало, мой конь. Что случилось со мной теперь, — врагу своему не пожелаю. Словно сон, прогнана светлая весна далеко. Птичек щебетанье не слышу в траве, комары в своем испуге исчезли куда-то. В хлеву нашем, беспомощно опустив свои уши, оплакивает свой голод мой конь, не обижаясь ни на кого». Подстрочник, естественно, не может передать поэтическую прелесть этого стихотворения, его таинственную музыку, созданную певучей ритмикой, четкими рифмами, определенным сочетанием гласных и согласных звуков, и неизвестно еще чем. Кстати, это относится ко всем его поэтическим произведениям без исключения. В оригинале каждое слово для читателя родное, как материнская песня для ребенка, оно вызывает определенные ассоциации, будит генетическую память. Но сейчас речь не об этом. Мы бы хотели обратить внимание нашего читателя, в каком душевном состоянии находился поэт, когда создавал этот свой шедевр - ведь он почти ничего не говорит о себе. Но, прочитав стихотворение, можно сказать: «Нет повести печальнее...» Автору одинаково дороги и горы, и стадо, и трава, и птички, и даже комары, не говоря уже о коне. Он одинаково тоскует по ним. И хотя конь, который светлой весной пасся на травке, и конь в хлеву, бессильно опустивший свои уши и плачущий от голода, никого не обвиняя и никому не жалуясь, один и тот же, но в прошлом счастливом времени он олицетворял надежду и спокойствие как бы извне, а в настоящем он уже в самом себе несет человеческую тоску и тем самым отождествляется с тем, кто поведал нам эту печальную повесть.
Является ли это стихотворение доказательством того, что поэт оплакивает свои разбитые мечты и надежду, связанные с революцией? На этот вопрос, видимо, надо дать утвердительный ответ (хотя он не удовлетворяет в силу своей упрощенности, если иметь в виду сложность и противоречивость духовного мира поэта). Нам могут возразить, что и дореволюционные произведения Г. Малиева наполнены вселенской скорбью («Не зови, о месяц бледный, Душу в ширь небес: Скорбь царит и там - я знаю - Так же, как и здесь...» — 1913 г. «Не скорбь ли мира там окаменела?» - стихотворение «Горы», 1913 г.). Но здесь даже намека нигде нет о прекрасном прошлом, о светлой весне, что звучит симфонией в первой части разбираемого стихотворения. Это дает основание думать, что действительно первый год революции, год, когда он со своими единомышленниками создал истинно демократическую партию «Кермен», с которой были связаны самые радужные надежды, был «прекрасной порой» и «светлой весной» всей его жизни.
Революция (сегодня ее чаще всего называют Октябрьским переворотом) опрокинула не только мечты и надежды поэта, она разрушает тысячелетний быт, традиции, обычаи, мораль, одним словом, основы народной жизни. И плач домового, проклятого и изгнанного из очагов горцев, разносится в полночь по всему Дигорскому ущелью (стихотворение «Бундори гъарæнгæ», в русском переводе — «Плач домового», написано в 1927 г.). Если учесть, что «домовой» по-дигорски называется Ангелом основы, фундамента, то не трудно догадаться, кто плачет над разрушенными вековыми устоями горской жизни — плачет сам поэт.
Однако, еще раз повторяю, связывать душевное состояние поэта, просвечивающее в глубине произведений, созданных им в послеоктябрьские годы, только с последствиями революции, которая потрясла его своей жестокостью, было бы слишком упрощенным подходом к разгадке тайны его понимания и восприятия исторической, социальной системы не только определенного общества в определенном отрезке времени, а и вообще некоего глубокого смысла бытия. Человеческая жизнь — не рай, и больше всего страданий и горя достается тем, кто свыше призван выражать ее в слове, обладающем всеми цветами, звуками и чувствами, где скрипка боли никогда не умолкает. Вот эта скрипка боли объединяет все произведения Г. Малиева, независимо от времени их написания. В них голос прошлого и настоящего усиливается предчувствиями будущего. Трезвая оценка происходящих в мире событий в сочетании с провидческим даром помогли предсказать поэту надвигающуюся катастрофу — начало Второй мировой войны. В стихотворении «Тæходуй, æна...» («О если бы, мама...») девушка, мечтающая о всеобщем мире среди всех народов, говорит: «Но не верю Я, бедная девушка, Ничему не радуется (буквально: не светится) Мое девичье сердце. Над всем миром Военные тучи Уже опускают Свои кровавые края» (Подстрочный перевод.). И это было написано в 1934 году.
С 1923 г. по 1928 г. Георгий Гадоевич работает в Гуларе (Дзинага) заведующим школой. В начале 30-х годов прошлого века со своей семьей переселился в селение Урсдон, потом в селение Мостиздах.
Начинается сталинский террор, тучи сгущаются над поэтом. Чтобы спасти его, друзья уговаривают, умоляют написать стихи, восхваляющие режим и Сталина лично, но он решительно отвергает всякую возможность компромисса с властью головорезов.
Когда профессор Г. Дзагурти, работавший в 30-е годы директором ОСОНО, обратился к нему с настоятельной просьбой написать произведения на современные темы, он строго ответил: «Я не могу писать по заказу... В современной нашей жизни я не нахожу для себя вдохновляющей темы; меня не могут убедить претензии людей, которые кичатся тем, что они способны, как египетский фараон Хеопс, на великие дела; они охвачены только тщеславием, а на деле они ни к чему не способны, кроме громких фраз, и именно они станут скоро достоянием забвения, им далеко до Хеопса, но и его ведь не миновало забвение, хотя он все-таки хоть потомству оставил память о себе неразгаданной своей пирамидой, носящей его имя».
Нетрудно догадаться, о ком конкретно говорил поэт... Он, по словам его вдовы Зарада, хорошо знал, что ему не избежать кары со стороны кровавого режима, и ждал своего часа с удивительным самообладанием — стал лишь менее разговорчивым...
Мне запомнились слова из когда-то прочитанной статьи врача-кардиолога о том, что для человеческого сердца ничто не проходит даром, все оставляет в нем неизгладимый след, будь то недобрый взгляд или улыбка мимо проходящего незнакомца, не говоря уже о событиях, имеющих для него катастрофические последствия. Тем же самым свойством обладает, видимо, и душа народа. Правда, с еще большей степенью восприимчивости, если иметь в виду несоразмерность ее бытия во времени и пространстве с отпущенным индивиду коротким сроком земной жизни.
Душа народа, породившего Г. Малиева, народа, испытывавшего на продолжении веков физические и нравственные муки, часто смертельные, не могла не жаждать мессии, который олицетворил бы ее в бессмертном божественном слове.
Великий поэт открывает все грани, всю глубь народной жизни, и в этом смысле его знаменитую книгу «Ираф» можно назвать энциклопедией народной жизни.
Ф. Достоевский в своей статье «Пушкин» говорит: «...никогда еще ни один русский писатель ни прежде, ни после его не соединился так задушевно и родственно с народом, как Пушкин». Сказанное можно полностью отнести и к Г. Малиеву, но только с одной поправкой: он не соединился, а всегда был плотью от плоти народной. Эту неразрывную связь его поэзии с народом, эту взаимосвязь, без которой неизбежно было бы омертвение прямого наследника арийского языка — певучей дигорской речи, приговоренной большевистской идеологией к забвению, удивительно тонко уловил поэт-философ и критик X. Дзуццати: «Бессмертие дигорского языка делает бессмертным поэзию Г. Малиева, а поэзия его делает бессмертным дигорский язык».
Подвергать литературоведческому анализу творчество Г.Малиева чрезвычайно трудно, потому что не поддается разгадке его тайна, без чего, естественно, немыслимо полноценное исследование. Почти все, кто о нем пишет, указывают на эту особенность. «Ключ к разгадке тайны поэзии Г. Малиева, — рассуждает народный поэт А. Царукаев, - надо искать в самой его поэзии. Но чтобы найти его, нужны очень большая духовная сила и интуиция. Лично мне не понятна природа воздействия его слова». А вот мнение поэта и критика Ш. Джикаева: «Мы его хором называем мастером художественного слова, но, к сожалению, от общих рассуждений не переходим к разгадке тайны его творчества».
Интересной кажется мысль, высказанная поэтом Сергеем Хугаевым: «Сколько ни читай стихи Г. Малиева, не устаешь наслаждаться. И часто кажется так: вот уже совсем приблизился к той черте, которая отделяет тебя от тайны манящего волшебства, вот-вот постигнешь эту тайну, но нет, она ускользает. Ускользает точно так же, как ускользает прекрасная мечта».
Великий В.И.Абаев вообще считает, что «эту тайну, тайну певучего дигорского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу».
Я не собираюсь добавлять к этим и другим многочисленным высказываниям что-либо от себя, тем более, не ставлю своей целью расшифровывать «код» чарующего малиевского слова. Но если бы меня попросили обозначить одним единственным словом главное свойство его поэзии, я бы, не задумываясь, сказал: «божественность». Безусловно, божественность неотделима от высшего совершенства. Но не только это имеется в виду в данном случае. В Божьем мире испокон века идет борьба добра со злом. Но Бога самого не видно. Он в своей великой уравновешенности спокоен и терпелив. И в мире, созданном великим дигорским поэтом, мы видим схватку добра со злом, но не видим создателя, он растворяется в музыке своих творений, в своих героях. Мне запомнились слова А.Платонова: «Искусство заключается в том, чтобы посредством простейших средств выразить наисложнейшее». Сказанное полностью можно отнести к творчеству Г. Малиева. И все-таки для полного понимания его, конечно, этого далеко недостаточно. Да, действительно, он всегда говорил с народом на его простом и понятном языке, но за этой простотой скрывается та неразгаданная сила, которая и составляет тайну его поэзии. Нет никакого сомнения, что Малиев, создавая свои произведения, входил в такое состояние, когда поднимался над уровнем и интеллекта, и мысли, где начиналось общение с Богом.
П.Верлен, провозглашенный в конце жизни королем поэтов Франции, на вершине своей творческой мощи стремился заменить «живопись» стиха, его парнасскую пластичность на музыку. О том, что поэзия Г. Малиева изначально и естественно музыкальна, что она как бы сама по себе «поет», написано и сказано много, поэтому я ограничусь простым упоминанием этого ее чарующего свойства, лишь отмечу, что книга «Ираф» начинается стихотворением «Песня». Это название символично, как бы являясь «дорожным знаком» на пути в причудливый, но ясный, метафоричный, но реальный, грустный, но все же светлый, песенный мир Малиева, полный высокого накала человеческих страстей, драматических столкновений и трагических событий.
Практически творчеству всех крупных осетинских поэтов в той или иной степени присущи характерные черты экспрессионизма, тень апокалипсической катастрофы витает над их художественным воображением, словно коршун кружит над своей жертвой. Плохо это или хорошо, но речь, конечно же, и о другом. Речь о том, что Г. Малиеву чужда внешне обостренная эмоциональность, субъективная интерпретация действительности, в его поэзии приглушено чувство зависимости от социального бытия. Зато в глубине его слова изумрудным светом горит первозданность духовного начала. И хотя борьба и страстей в его произведениях достигает шекспировской силы, а положительный герой, воплощающий в себе нравственные ценности автора, всегда терпит крушение, поэт, тем не менее, сквозь ужас хаотического бытия приводит своего читателя к свету. И опять возникает вопрос, касающийся тайны его творчества: каким образом удается ему вести своего читателя по пути духовного совершенства, показывая в то же время, что на свете страдания больше, чем счастья, а зла больше, чем добра? На этот вопрос отчасти можно ответить словами индийского мыслителя-философа Вивекананды Свами: «Несчастье — удел того, кто примиряется с миром. Но тысячекратно несчастье человека, который решится отстаивать истину и возвышенные идеалы, кто отвергает животное существование». Наверное, это «тысячекратное несчастье» и есть истинное счастье! Вот к этой мысли, т. е. к духовному самосознанию, ведет Г.Малиев читателя, доказывая верность этого пути не только божественным звучанием слова, судьбами героев своих произведений, но и ценой своей собственной жизни. Поэт в своих творениях не вступает в компромисс с читателем, никогда не старается вызвать в нем жалости, слез, или, что еще хуже, слащавой сентиментальности. Он строг и уравновешен, его воли как бы и нет в его творениях — кажется, что их течение предопределено замыслом Всевышнего, как и человеческая жизнь вообще.
Примером, подтверждающим сказанное, может служить поэма «Дзандзирак». В предельно напряженной и насыщенной форме автор вскрывает глубочайшие внутренние противоречия, конфликты, страсти человеческого мира. Сюжет поэмы вкратце таков: вот уже седьмую субботу подряд собираются каматцы (жители села Камат) на общественный суд. Седые старцы сидят, ища выход из тяжелого положения, молодые стоят наготове с кинжалами: с тех пор как лучшая из каматских женщин, красавица Дзандзирак, гордость и слава села, без вести пропала, прошла седьмая неделя, но ее все никак не могут найти.
Это позор для горцев, пережить такое невозможно. И вдруг мальчик-пастух кричит с вершины:
Гъей, байгъосетæ, хуарз адæм,
Фæууидтон дессаг абони —
Сугъзæрийнæ сурх дзиккотæ
Фелаунцæ далее дони!..
(«Эй, послушайте, люди добрые, Видел чудо я сегодня — Золотые огненные волосы Колышутся вон в реке!» — Подстрочный перевод.)
Пишу эти строки и чувствую невозможность пересказа своими словами поэтических произведений, в особенности же таких шедевров, как «Дзандзирак», чувствую, как серы и далеки мои слова от величавости трагической поэмы, несущей в себе величайшее напряжение, нарастающее с каждой строкой и разразившееся, наконец, молнией, поразившей каматцев: муж погибшей Дзандзирак Кам-болат над телом ее признался, что убийцей является он:
Уой бавдистæй хуæзголдарбæл...
Мæ болат хъæма нинсадтон,
æ циргъ финдзеей æнæхатир
æз тсеккæ зæрдæ ниргъавтон...
Куд ниххаудтæй мард и донмæ,
Уой æстъалутсе уидтонцæ...
Уой цæхъалтæ ксерседземæн
Дессе-дзорсе срæккодтонцæ...
Прекрасный русский поэт В. Казанцев попытался перевести знаменитую книгу «Ираф», но, увы, безуспешно, и в том его вины нет, ибо истинно национальная поэзия непереводима. Но тем не менее приведенный отрывок даем в его переводе: «В тяжком гневе и печали Пережить позор не в силах, Нож булатный наточил я И отточенное жало Прямо в сердце ей вонзил я. Как упало тело в реку, Только звезды лишь видали... Да катящиеся волны Меж собой о том шептали...». Камболат свою жену убил по навету собственного друга, сына Кундзая. И когда Камболат подзывает его, просит, чтобы он встал у тела покойной, сын Кундзая тоже и без колебаний говорит правду всему народу о своем злодеянии: много лет в глубокой тайне он любил Дзандзирак и, наконец, решил во что бы то ни стало завладеть ею. И для этой цели не нашел лучшего средства, чем клевета и навет, представив свою возлюбленную в глазах мужа неверной. Расчет был прост: оскорбленный и опозоренный Камболат выгонит Дзандзирак из своего дома, и тогда сын Кундзая женится на ней. Но он жестоко просчитался: любовь и обман несовместимы так же, как огонь и вода. И вот произошла трагедия: лучшая из женщин Камата погибла от руки ревнивого мужа.
Казалось бы, народ, семь раз подряд собиравшийся по субботам, доведенный до неслыханного возбуждения и гнева, после страшного признания Камболата и Кундзаева сына, вынесет им свой неизбежный приговор. Но ничего подобного не происходит. Люди с почестями похоронили Дзандзирак и разошлись по своим домам, не высказав виновникам трагедии даже слова упрека, оставив их наедине с самими собой и Богом. И здесь внезапно рвется нить сюжета, достигшего крайнего напряжения.
Но это обманчивое затишье. Высший, заключительный, аккорд трагедии прозвучит в конце поэмы: неверная дорога все-таки свела Камболата и Кундзаева сына, и они, вступив в смертельную схватку, погибли оба.
То, что я сконцентрировал свое внимание на поэме «Дзандзирак», не говорит о ее исключительности. Прав профессор А. Гуриев, считающий, что «все произведения Г. Малиева — шедевры». И все же в поэме «Дзандзирак» мне более ярко и четко видится поэтическая радуга Г.Малиева, здесь его могучий темперамент, приведенный к классическому чувству меры, к совершенной гармонии, превращается в поражающую душу и одновременно очищающую и возвышающую ее силу чудотворного искусства слова; здесь осетинский характер встает перед нами в своем величии и низости, здесь все осетинское; эта поэма — доказательство того, что на нашем древнем языке можно творить художественные произведения шекспировской силы.
Невозможно в короткой статье раскрыть все особенности поэмы. Каким-то чудом поэт воспроизводит звуки природы, топот ног бегущего к реке народа, шум ветра и горной реки. Это больше, чем аллитерация. Каким-то чудом делает действие поэмы зримым, заменяя этим народу театр, которого он не имел. И опять же мы не видим руки создателя — все происходит естественно, словно по воле Божьей. И только тогда, когда мы глубоко задумываемся, почему же народ не наказал виновников гибели безвинной, прекрасной Дзандзирак, мы в глубине своего сознания улавливаем грустный, тихий взгляд мудреца, знающего великую истину: зло не победить насилием, земному человеку далеко еще до совершенства. И будет литься кровь, и народы будут воевать друг с другом, и будут погибать в неравной схватке с врагом такие лучшие их сыны, как Темур-Алсак и Гудзуна (поэмы «Темур-Алсак» и «Гудзуна»).
Противник всякого насилия, Г. Малиев не только в своем творчестве, но и в жизни никогда не отступал от своего миропонимания, никогда не искал даже малейшего компромисса со сталинским режимом, погубившим миллионы безвинных душ. В книге А. Туаллагова «Приговоренные к бессмертию» впервые опубликованы подлинные документы из уголовного дела и жизни в ГУЛАГе Г.Малиева. Его не сломил невиданный ни до, ни после Рождества Христова разгул беззакония и беспредела. Документы красноречиво говорят о том, что великий дигорский поэт не был пассивным объектом претерпеваемой им судьбы. Он борется до конца против всесильной и беспощадной репрессивной машины единственным оружием — своей душой высочайшей пробы. Возникает еще один очень важный вопрос: случайно ли падает так часто на великих поэтов черный жребий? Нет, не случайно. В жизни очень часто срабатывают законы трагедии: судьбу людей высокой нравственности определяет не прихоть случая, а несогласуемость их внутренней природы с миропорядком. Об этом еще в древности говорил Сократ, приговоренный к смертной казни:
«Но и тогда, когда угрожала опасность, не находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь — не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, а гораздо скорее предпочитаю умереть после такой защиты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности... От смерти уйти не трудно, о мужи, а вот что гораздо труднее — уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть».
Да, поистине ничто не ново под луной. Вечны на этой земле честь, достоинство, мужество, так же, как и подлость и предательство. В единоборстве с миропорядком великий святомученик Г. Малиев оказался победителем навеки, ибо к нему «нравственная порча» не могла прийти раньше, чем смерть.
Поэзия Г. Малиева — живое и яркое свидетельство творческой силы народа. Она - результат гармонического слияния средств подлинно народной поэзии с мастерством высоко развитой литературы, опирающейся на опыт мировой классики. «Лучшие стихи и поэмы Г.Малиева, — пишет АКодза-ти, — могут составить славу любой великой литературе».
В. ГЕОРГИЕВ
В. АБАЕВ И ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
В сердце Васо Абаева Коста занимает особое, так сказать, первое место. Но если бы ученого спросили о том, кто же занимает второе место, он бы скорее всего назвал имя другого выдающегося осетинского художника слова, имя Георгия Малиева.
О большой любви Абаева к этому удивительно одаренному поэту я знаю с давних пор. Сейчас выдающийся осетинский лингвист заявил об этом во весь голос, хотя своей привязанности к Георгию Малиеву он не скрывал и тогда, когда этого требовали суровые обстоятельства.
Дело в том, что в тридцатых годах Георгий Малиев невинно пострадал, а что касается его произведений, то они не издавались до середины пятидесятых годов. Однако В.И. Абаев упорно продолжал широко цитировать их в своих лингвистических работах. Если заглянуть в Историко-эти-мологический словарь, то нетрудно будет заметить, что львиная доля дигорского иллюстративного материала взята из книги «Ирæф» Г. Малиева. А ведь первый том словаря был готов и сдан в печать в 1954 году, а подготавливался он еще с 20-х годов.
В. И. Абаев чрезвычайно скуп на высказывания по поводу кого бы то ни было. Поэтому я долгое время не отваживался спросить его о Георгии и о его творчестве. Но однажды обстоятельства сложились так, что мой «запрос» к ученому был совершенно естественным и вполне приличествовал обстановке...
А дело было так. После утомительной экскурсии по живописным местам Горной Дигории Василий Иванович и сопровождающая его небольшая группа близких ему людей находилась у одного гостеприимного хозяина в ауле Дзинага.
— Василий Иванович, Вы, кажется, здесь, на родине Георгия Малиева, бывали и раньше, не приходилось ли Вам с ним встречаться? — спросил я, когда наполнили бокалы, а вокруг заблагоухал аппетитный запах уалиба-хов (пирогов с сыром) — украшения осетинского национального стола.
К словам моим ученый отнесся благожелательно. Он спокойно и торжественно встал (а вместе с ним и мы все), обратил свой взор через открытую дверь на величественные скалы, покрытые тонкой вуалью вечерних сумерек, и начал произносить свой тост, который можно было бы назвать «Словом о Георгии Малиеве».
Я почувствовал, что Василий Иванович говорил сейчас о том, что десятилетиями жило в его душе, и говорил так, как может говорить только поэт-мыслитель, к которому пришло вдохновение под впечатлением всего увиденного за день. Я слушал и думал о том, что сказанное в данный момент едва ли можно будет в дальнейшем воспроизвести в таком же виде. О, как был прав Маяковский, говоря:
Бывают события —
случаются раз,
из сердца
высекут
фразу
и в годы
не выдумаешь
лучше фраз,
чем
сказанная
сразу.
Я хотел начать записывать за оратором, но было неловко вскакивать из-за стола, вытаскивать карандаш и бумагу... Я осторожно, едва уловимым движением дал понять одному из младших наших спутников включить магнитофон, который он все время носил с собой. Оказалось, что и сам он уже думал об этом, но не решался отойти от стола (к счастью, незыблемы еще во многом величественно-суровые правила приличия за осетинским столом). Получив «разрешение» от старшего, тот спокойно отошел в угол комнаты и начал возиться со своим аппаратом, но тот, как назло, так и не заработал...
Оставалось слушать и слушать как можно внимательнее, стараться запомнить тост — поэму, рождающуюся на глазах в честь одного из самых замечательных осетинских художников слова.
Ученый начал с воспоминаний о том, что почти сорок лет тому назад, в 1928 году, он совершил первую свою поездку в Дигорское ущелье. Конечным пунктом путешествия было селение Дзинага, где впервые он встретился с Георгием Малиевым.
Василий Иванович застал этого сельского учителя, человека среднего роста, очень смуглого, плотного сложения, на ныхасе (место, куда собирались мужчины решать какой-либо вопрос). По одежде (войлочная шляпа, простые осетинские чувяки) Георгий ничем не выделялся из толпы.. «Но в этой скромной оболочке простого горца-пастуха, — вспоминает ученый, — скрывался вдохновенный поэт-романтик и великий мечтатель».
Поэт звал молодежь к свету и подвигу:
Дружно к свободе идите,
Громко зовите ее.
Честь и отвагу любите,
Имя прославьте свое!
Он мечтал о времени, когда народы побросают оружие и будут жить как братья (и тут ученый вновь декламирует стихи Геора, великолепно владея дигорским диалектом).
Особенно восхищается Абаев звучанием стихов Малиева, через которые проходит красной нитью вера в чудодейственную, облагораживающую, преображающую силу музыки, песни.
— Перед взором поэта, — говорил Абаев, — носился образ прославленного героя осетинского эпоса, дивного музыканта и певца Ацамаза, чья игра на свирели одушевляла и преображала всю природу, собирала зверей и людей в одно ликующее братство. Поэт мечтал о новом Ацамазе, песня которого овладеет душами людей и заставит их забыть вековую вражду и навсегда расстаться с оружием...
Абаев не скрывает своего восхищения и изумления музыкальностью малиевского стиха: «Говоря о роли музыки и музыкантов в романтической поэзии Малиева, не могу не сказать о музыкальности самих стихов поэта. Она — уникальна... Именно Малиев, и только он, сумел раскрыть и показать во всей полноте, какие красоты ритма, напевности, свободного и плавного течения таит в себе дигорская речь». Ученый каждую свою мысль иллюстрирует стихами Георгия, произведения которого — я не раз в этом убеждался — он знает наизусть.
— Вслушайтесь в эти стихи, — призывал Абаев и голосом и жестом, - раньше чем доходит до сознания их смысл, они уже покоряют своим чарующим ритмом и звучанием. Когда читаешь такие стихи, невольно приходят на память слова Белинского, сказанные им о стихе Пушкина: «Что это за стих! Он нежен, сладостен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как кристалл...»
Довольно долго ожидал я подходящего момента, чтобы обратиться с просьбой к самому ученому: опубликовать «Слово о Георгии». Но случай представился сам. Издательство «Ир» готовило к публикации сочинения Г.Ма-лиева в русских переводах. Работники издательства обратились с просьбой к В. И. Абаеву написать предисловие к книге Г. Малиева. Ученый положительно воспринял просьбу издательства и действительно почти дословно воспроизвел свой рассказ в Дзинага. Так появилась статья «О Георгии Малиеве», которой открывается новое издание книги поэта «Ирæф» (Орджоникидзе, 1973).
После всего сказанного невольно может возникнуть вопрос: «Чем же вызван интерес В.И.Абаева к Георгию Малиеву, как случилось, что наиболее глубокую и разностороннюю характеристику творчества поэта дал лингвист?»
Как мне кажется, «секрет» здесь кроется в гармонической разносторонности выдающегося исследователя, в эстетической тонкости его натуры. Для него лингвистика никогда не была оторвана от искусства слова - и в этом одна из основных причин эффективности, плодотворности его изысканий.
Лингвист В. И. Абаев великолепно знает осетинскую литературу. Однажды в разговоре со мной он посетовал на то, что уже «не успевает» прочитывать все то, что выходит в Осетии, как это он делал раньше. Думаю, однако, что ни одно значительное явление осетинской литературы не остается неизвестным ему. Я неоднократно убеждался в том, что он превосходно знаком с литературным процессом как в Южной, так и в Северной Осетии.
Что касается Г. Малиева, то интерес Абаева к нему был вызван прежде всего редким лирико-романтическим талантом поэта.
Наряду с другими выдающимися качествами В. И. Абаева как человека и ученого (непоколебимая принципиальность, несокрушимая воля, титаническая работоспособность, доброта и др.), хочется особо отметить и такое, мало кому известное свойство его натуры, как тонкий лиризм.
У него изысканный поэтический вкус, он знает наизусть большое количество стихов (в основном, лирических) Пушкина и Гете, Лермонтова и Тютчева, Блока и Есенина и мн. др. Глубокому пониманию поэзии способствует и наличие у Абаева прекрасного музыкального слуха. Василий Иванович страстно любит музыку Моцарта и Россини, Глинки и Чайковского, многих грузинских и осетинских композиторов. Он любит и поет украинские, русские, осетинские и грузинские народные песни.
ЦÆРУКЪАТЫ Алыксандр
***
Национ фольклоры хъæздыг æвæрæнтæй нæ курдиатджын поэттæй алчидæр йæхирдыгонау пайда кодта, йе сфæлдыстадон хæс æмæ йын йæ поэтикой удыхъæд куыд амыдтой æмæ дзы куыд домдтой, афтæ. Поэзийы дойны басæттынæн фольклор цахæм бæркадджын суадон у (æцæг поэт æм куы 'ргуыбыр кæны æмæ йын йæ сыгъдæгæй йæ зæрдæйы фæндиаг куы бануазы, уæд), уымæн ирд æвди-сæн у Малиты Геуæргийы сфæлдыстад.
***
Поэт фольклоры равзæрста, йæ курдиат æмæ йæ уды æрдзон гъæдæн æхцондæр, æмбæлондæр, хæстæгдæр, адджындæр чи уыд, уыцы арф, зæрдæсæттæн, зæрдæца-гъаргæнæн романтикой лиризм. Равзæрста йæ, райста йæ æмæ дзы йæ зæрдæйы уаг æмæ хуызмæ гæсгæ сфæлдыста йæ уацмыстæ, уыцы нымæцы æмæ, сæйраджы сæйраг, сылгоймаджы тыххæй цы æмдзæвгæтæ ныффыста, уыдон дæр. Уæлæнгай æркæсгæйæ цыма традицион сты сæ фольклорон хъуьщыгæнынад æмæ уынынадæй, сæ цардуагон реалитæ æмæ ситуацитæй, фæлæ сын зæрдæнцойæ, æнæтыхегæйæ кæсæн нæй.
***
Дыгурон æвзаг æмæ дыгурон адæмон поэзийы сусæгдзинад æмæ йæхи, сæрмагонд курдиаты сусæгдзинад Малиты Геуæрги кæрæдзийæн хицон, тугхæстæг кæй скодта æмæ сæ йæ уацмысты арæхстджынæй, дæсныйæ кæй равдыста, уый йын радта хæдхуыз, хæдбындур æнæиумæйаг-дзинад.
***
Геуæргийы романтикой лиризм гуманистон кæй у, уый йын дæтты канд национ нæ, фæлæ ма интернацион ахадындзинад дæр.
***
æвæццæгæн, сразы уæвæн нæй ахæм хъуыдыимæ, зæгъгæ, Геуæргийы поэмæтæн сæ мидис у ирд фольклорон, сæ формæйæн та фылдæр ис индивидуален ахает. Фольклоримæ абаргæйæ, Геуæргийы поэмæтæн сæ мидис дæр æмæ сæ формæ дæр - æддæг-мидæг ауайгæйæ, иу цардæ-гас организм аразгæйæ — сты ног, хæссынц поэты индивидуален курдиат æмæ дуджы характерен дамгъæ.
***
Геуæргийы идæдз —
æрыгонæй баззад
æд сидзæртæ йæ фæстæ -
æхсай азы фæстæ загьта:
«Цæй, цæуон æм...
Хæрзбон, мæ зæнæг, мæ бæстæ!»
æмæ нæ асагъæс кодта:
«Куынæуал мæ базона?
æгæр кæд нæ аивтон?
Куы нал ис сæ кой дæр
мæ кæддæры фидауц-аивтæн».
Нæ асагъæс кодта.
Зыдта йæ, базондзæн æй
уарзты хъæлæсæй, —
Уарзты хъæлæс нæ ивы
азты фыдуæзæй, азты къæс-къæсæй.
Бакæн æй дурты бын,
дар æй æдзухдæр
сырдты 'хсæн, ихты 'хсæн, —
Ахæм æндæр хъæлæс нæй,
иунæг — йæхи хуызæн.
æмæ уыцы хъæлæс
дæлæуон дунейы
куы айхъуыст, куы атахт, —
Уайтагьд йæ идæдзы базыдта,
атыхет ыл уайтагьд.
æмæ йын загьта: «Диссаг!
Айсæфтысты мæ хъыгтæ, мæ зынтæ...
æниу...
Мæ удæмбал,
куыд тагьд мæм фæзындтæ?
æгæртагъд...
Ныр иумæ куы уæм,
дæлæуон дунейы иумæ,
Мæ зæрдæ уæд тынгдæр
æхсайдзæн нæхимæ, нæхимæ!»
1995.10.11
***
Георгийы индивидуален æрмдзæф æппæтæй ирддæрæй рабæрæг йæ лирикон æмдзæвгæты... æвдисæн — «Цъифæ рæстæги»:
Цъифæ боны сеппун неци
æз мæхемсе æркæсун,
'Ма нæ фендеун мæ деси
Уалæ арвмæ искæсун.
Мæ кæрдзин æма мæ цæнхæ
æз феууелун уæд зиндæр, —
Фæккæсуй мæмæ нæ зæнхæ
Мисти къахæй ниллæгдæр.
Ацы аст рæнхъы дзаг ысты социалон мидисæй, зæрдæбын сагъæсæй, психологон лыстæг фæзилæнтæй, цæстыл-уайгæ бæлвырд фæлгонцтæй. Ассоциативон цæгтæй бает сты цъыф боны зæрдæцъæхгæнæн нывтæ æмæ дуджы æбуалгъ уавæр... æмдзæвгæйы тексты фæсаууон цы ис, уæлдай ахеджиаг нын уый у. Лирикон хъайтар йæ зæрдæмæ арф аиста адæмы тæригъæд, утæхсæн кæны, баххуыехъом сын кæй нæу, ууыл. Ахæм хъизæмæрттæ уыныны бæсты разы у цæргæсау дардмæ атæхыныл. Фæлæ йын нæй ба-зыртæ: йæ зонд, йæ фæндтæ йæхи бар не сты. Афтæ рай-гуырди сæрибармæ тырныны мотив. Уæлдай тыхджындæр
мæм кæсы, «фæккæсуй мæмæ нæ зæнхæ мисти къахæй ниллæгдæр», зæгъгæ, уыцы фæлгонц.
Георгийы æмдзæвгæтæ музыкалон æгъдауæй æнаипп кæй сты, уый бирæтæ бафиппайдтой. Поэт дзырдтæ æвзары биноныгæй. Дыууæ дзырды кæрæдзиуыл аныдзæвын кæн-гæйæ, авторæн йæхи чи хъæуы, йæ хъуыды, йе 'нкъарæн-ты змæлд ын æппæтæй ирддæрæй чи æвдисы, ахæм азæлд куы нæ раттынц, уæд аппары сæ иуы кæнæ сæ дыууæйы дæр, баивы сæ æндæртæй. Афтæмæй дзырдæн канд йæ нысаниуæг нæ, фæлæ йæ азæлд дæр свæййы хъуыдыйæн ахъазгæнæг тых. Зæрватыккæн йæ базыртæ цы сты, Малиты Георгийы поэзийæн дæр дзырдты музыкæ у уый: базырджын кæны, хæссы уацмысы идейон-эмоцион-фæл-гонцон буар... Диссаг у йæ чысыл лирикон æмдзæвгæ «Зар». Чиныгкæсæг, æвæццæгæн, æнцонæй бафиппайдзæни, поэт дзырдтæн æппындæр тых кæй нæ кæны. Адæймаг кæуыл фæкъуыхцы уа, ахæм æмхъæлæсон къордтæ дзы нæй, иу дзырд иннæйы нæ цъист кæны, фæлæ дзы ронбæгъд дæр ничи у. «Ур», «æр», «ар», «ор», «ер», «ри», «рæ»-тæ æм-дзæвгæйы арæх кæй сты, уый йын æрмæст пайдайы хос у: йæ юмористон уаг ын арфдæр кæнынц, адæмон зарджы-ты арæх кæуыл æмбæлæм, уыцы «уæрæйдæ» кæнæ «уæри-рæ»-йы мыртæм æввахс лæууынц («Зар» дæр æй хуымæ-тæджы не схуыдта поэт).
* * *
Поэт дзырды руаджы цы диссаджы фæлгонцтæ æмæ гармони саразы, уыдонæн сæ бындуры вæййы æвирхъау хъизæмæрттæ, марой, рис. Уыцы æнахуыр уавæр цыбыр æмæ бæлвырдæй загъта даниаг философ Серен Кьерке-гор: «Чи у, цы у поэт? Судзгæ-уыраугæ удхæрттæ кæй уд февдæрзынц, ахæм æнамонд адæймаг: дзыназын æмæ æр-диаг поэты комы фестынц алæмæты музыкæ, æмæ йæм дзыллæтæ æрыхъусынц».
Ахæм поэтуыди Малиты Гæдойы фырт Геуæрги. ...Кæд-дæр Николай Тихонов афтæ загъта, мæнæй, дам, поэт скодта Октябры революци. Сразы уæвæн ис ацы лæгимæ, æрмæст йæ ныхас фæрастдæргæнинаг у. Хъуамæ афтæ загъ-таид: мæнæй литературой босс-бодз революци скодта. Цæстмæхъус ныхас дæр æй уый тыххæй бахъуыди, цæ-мæй ног цардæвæрды хицæутты зæрдæ балхæдтаид æмæ сбодз, счиновник уыдаид. Партитæ æмæ алы идеологитæ поэттæгæнæг не сты — фылдæр хатт поэтмарджытæ вæй-йынц. Большевикты системæ дæр Геæуæргийæн фыццаг йе 'ууæнк амардта, стæй та - йæхи. Малийы-фырт дæр куы загьтаид, æз «революцийы сконд поэт» дæн, зæгъгæ, уæд, чи зоны, йæ уд аирвæзын кодтаид, фæлæ уыйхыгъд æнæмæнг стъæлды фæуыдаид йæ курдиат, амардаид куыд поэт (ахæм хабæрттæ сæдæтæ-минтæй нымайгæ сты). Фæлæ Геуæрги мæнгтæ дзурын йæ сæрмæ не 'рхаста, йæхиуыл ком-дзог рацæуыны бæсты цæхгæр æрлæууыди, фьщæнхъæл æй чи фæкодта, уыцы системæйы ныхмæ æмæ æргомæй загъта: «Нырыккон царды нæ арын, чи мæ сцырындзæг кæна, ахæм темæ». Ома, Поэты ном нывондæн æрхæссыны бæсты нывондæн æрхаста йæхи. Уæдæ ма сгуыхт цы вæййы!
Бирæ сфæлдыстадон бынтæ нæ баззади Геуæргийæн — йæ фыстытæй ма нæм æрхæццæ, йе 'рцахсыны размæ джиппы уагьд чи 'рцыд, æрмæст уыдон. Уыцы уацмысты гуырæнтæ сты йæ иубæстон адæмы удысконд, зондахаст, се 'рвылбоны фыдæбон, сæ цинтæ, сæ ристæ, сæ бæллицтæ. Уымæ гæсгæ сæ адæм дæр сæ зæрдæмæ айстой арф, зыдтой сæ æнæ чиныгмæ кæсгæйæ. Поэты къухы æфтыди дуне, æхсæнад, æрдз æмæ удгоймаджы 'хсæн вазыгджын ахастытæ ирдæй æвдисын. Сæ хъуыдыты æмæ æнкъарæнты тых, сæ музыкалон нывæст æмæ сæрибар улæфтæй Геуæргийæ æмдзæвгæты æмæ кадджыты хуыздæртæ кад скæниккой цавæрфæнды номдзыд литературæйæн дæр («Зар», «Цъи-фæ рæстæги», «Гурусхæ», «Дзирасгæ», «Дзандзирахъ» æмæ æндæртæ).
ХЪОДЗАТЫ Æхсар
«ЙЕХХ, КУ УАЙДÆ МÆБАЗУРТÆ...»
Фондз æмæ ссæдз азæй йыл, æвæццæгæн, фылдæр цæудзæн, афтæ Малиты Георгийы фырт Васоимæ фыццаг хатт бафтьщтæн Стыр Дыгурмæ. Нæ фысым дæр уьщи Малитæй — æрæхман (рухсы фæбадæд!). Куыннæ зыдтон, Георгийæн Ирыстоны стыр кад æмæ рад и, уый та, фæлæ, сæттын ыл, хуымæтæг адæмы 'хсæн бынтон ахæм уарзон æмæ номдзыд у, уый æнхъæл нæ уыдтæн. Уыйфæстæ уыцы хъуыддагыл сахуыр дæн, фæлæ йыл уæды заман тынг дис фæкодтон: кæимæдæриддæр базонгæ дæн уыцы балцы рæстæг Дыгургомы, уыдонæй, зæгъæн ис, æмæ, иу дæр ахæм нæ разынди, æмæ-иу, ныхас рауайгæйæ, Малиты Георгийы рæн-хъытæ æнæ чиныгмæ кæсгæйæ иттæг зæрдæбынæй чи нæ радзырдтаид. æмæ мын уæд гуырысхойаг нал уыд: Ирыстоны пехуымпар Хетæгкаты Къостайы фæстæ Малиты Георгийæ рæбинагдæр бынат ничима скодта йæ адæмы зæрдæйы. Цы ма уа уымæй тæхудиагдæр хъысмæт нывгæнæгæн!
æниу, уым æнæнхъæлæджы хабарæй дæр цы ис: Георги у йæ адæмимæ æмтуг, æмыстæг, се 'хсæн равзæрди, йæ курдиаты хъандзал базыртыл стахти бæрзонд арвыцъæх-мæ æмæ та фæстæмæ йæ райгуырæн уæзæгмæ æрыздæхти — йæ алæмæты æмдзæвгæтæ æмæ кадджыты фæрцы.
Фыдæлтыккон таурæгътæ æмæ æмбисонды хабæрттæ канд Георги кæм фехъуыстаид. Фæлæ, дам, цад цаддоны фидауы, фæрв та — цъалайы. Йæ адæмы хъæбулы уарзтæй чи уарзы, йæ дзыхæйдзургæ сфæлдыстад дæр ын уый исы æввахс йæ зæрдæмæ. Уымæн æмæ фольклор у кæцыфæнды адæмæн дæр йæ иу хай, стæй ноджы — йæ ахъаззагдæр хай. Ацы фактор поэты æппæт аивадыл дæр — канд йæ эпикон уацмыстыл нæ! - арвау бæрæг дары æмæ йын дæтты егъау фидыц. Георги æрзæты хуымæтæг къæртт райсы йæ адæ-мæй, йæ бæрзонд курдиаты хъомысæй йæ, цыкурайы фæрдыгау, тæмæнтæ скалын кæны æмæ йæ афтæмæй фæстæмæ йæ дзыллæйыл сæмбæлын кæны: «Дзандзирахъ», «Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт», «Темур-Алсахъ», «Уæхадæги фурт мингий Гуйман» æ. а. д.
Георгийæн йæ эпикон уацмыстæн дæр, йæ лирикæйæн дæр сæ тых уый мидæг ис, æмæ фидар æнцой кæнынц царды фидар æмæ æнæфæцудгæ фæткыл — карз æнæба-фидаугæ тох Фарн æмæ Фыдæхы 'хсæн. Уый та кæддæриддæр уьщис æцæг нывгæнæджы сфæлдыстады астæумагъз.
Дисы æфтауы, ацы хъуыддаг суанг йæ фыццаг æмдзæвгæтыл дæр кæй зыны, уый:
Цьифсе боны æппун неци
æз мæхемæ серксесун
'Ма нæ фендеун мæ деси
Уалæ арвмæ исксесун.
Мæ кæрдзин æма мæ цæнхæ
æз феууелун уæд зиндæр, —
Фæккæсуй мæмæ нæ зæнхæ
Мисти къахæй ниллæгдæр.
Нæлтæ, силтæ, уо мæгуртæ,
Над нæмунцæ золкъитау...
Йехх, ку уайдæ мæ базуртæ, —
Фæттæхинæ цæргæсау.
(Цъифæ рæстæги)
Георгийы поэтикой уацмыстæн сæ музыкæ, сæ азæлд æмбисондæн хæссинаг кæй у, уый алчи дæр зоны. Фæлæ уыцы иу рæстæг æддаг бакаст (формæ) æмæ мидис вæййынц æмбаст кæрæдзиуыл, цæвынц иу нысанмæ — автор йæ уацмысæй цы зæгъынмæ хъавы, уый ирддæрæй æмбæ-ла чиныгкæсæджы зæрдæйыл. Чи зоны, æппæты фыццаг банысан кодта не стырдæр лæгтæй иу — Тыбылты Алык-сандр: «Облеченные в изящную форму стихотворения Малиева проникнуты неподдельным чувством, полным неуловимой прелести и грации». (Ирыстоны зонад-ирта-сæг институты уацмысты 1-аграуагъд. 1925. Дзæуджыхъæу).
Цы зæгъæн ис ам? Дзырд дæр ыл нæй, гæнæн æмæ фадат уæвгæйæ, хъуамæ фыссæг йæ мадæлон æвзагыл уæлæхох ма кæна, нæ критикæн дæр хорзæй дарддæр йæ цæст ницы уарзта. Фæлæ æз мæхи хъуыды зæгъдзынæн (стæй, æвæццæгæн, уый канд мæ хъуыды нæу): Малиты Георгийы сфæлдыстады, «Горские мотивы», зæгъгæ, ахæм хай абон куынæ уаид (ацы уацмыстæ та, куыд зонæм, афтæмæй Георги ныффыста уырыссагау, æмæ 1924 азы Берлины рацыдысты хицæн чиныгæй), уæд бæлвырд къа-хыр уаид поэты иумæйаг сфæлдыстадон фæлгонц (афтæ зæгъæн ис Къостайы уырыссагау фыст уацмысты тыххæй дæр). Георгийы уырыссагау фыст æмдзæвгæтæ ма нын но-джыдæр иу хатт зæгъынц: æцæг курдиат кæддæриддæр вæййы алывæрсыг. æмæ ахæм курдиаты гакк бæрæг дары «Горские мотивы»-йы бирæ æмдзæвгæтыл, уæлдайдæр та -«Сфинкс», «Путевая песня», «Цветы высот», «Памяти Коста» æмæ иннæтыл. æмæ сыл кæд уырыссаг классикой поэзийы æндæвдад иуцасдæр фæзынди, уæддæр сты Георгийы курдиатæн йæ иу тигъ, сты ирон культурæйы стъæлфæнтæ, æмæ сыл стырзæрдæ кæнын нæ хъæуы.
Малиты Георги йæ фыццаг мыхуыргонд æмдзæвгæ «Цæхъал» куы ныффыста, уæд ыл, æвæццæгæн, ссæдз азы дæр нæма цыдаид. Диссаг у, æвæдза: адæймаг Хуыцауы зынгæй хайджын куы вæййы, уæд уыцы зынг риуы бирæ нæ фæстиат кæны, æрвæрттывдау бæстæ æваст ныррухс кæны; æмæ гуырысхойаг нал вæййы: дунемæ фæзынд, ныронг цы нæма фендæуыди, ахæмтæ зæгъынхъом гуырд. Ацы хабарæн æвдисæн сты нæ хуыздæр фысджыты биографитæ - рагонæй, нырыкконæй. Уæдæ сразы уæм: Уæлæрвты комулæфт лæгмæ куы вæййы, уæд йæ хъомысæн нæй æнæ фæзынгæ суанг тæккæ фыццаг фæлварæнтыл дæр, мæнæ, зæгъгæ, нæй, уæд та — «нæй — дурæй хъæбæрдæр», лæгдыхæй æмæ йæ кары æххуысæй ничи ссардзæн.
«Цæхъал» поэты фыццаг поэтикой уацмысыл нымад кæй у, æрмæст уый тыххæй нæ ракодтон йæ кой. Тынгдæр уымæн, æмæ мæм афтæ кæсы, цыма уацмыс канд æбæ-рæг бæлццоны æбуалгъ хъысмæтыл фыст нæу — ис ын символикой нысаниуæг. Иуæй, æмдзæвгæ-балладæйы æп-пæт фактурæйыл бæлвырдæй зыны, фидæны стыр ныв-гæнæг йе сфæлдыстады ныфсджын æмæ фидарæй кæй æрлæууыди сæйраджыдæр эпикон, героикон-романтикон фæндагыл; иннæмæй та, уацмысæн рахонæн ис Георги-йæн йæхи трагикон хъысмæты фыдохы рагфидиуæг...
* * *
Малиты Георгийы сфæлдыстады кой кæнгæйæ, Абай-ты Васо æрымысы, Белинский Пушкины тыххæй цы ны-хæстæ загьта, уыдон: «Что это за стих! Он нежен, сладостен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как кристалл...» æмæ дарддæр номдзыд академик йæхицæй бафтауы:
«До Малиева на дигорском диалекте писал выдающийся поэт Блашка Гурджибеев. Богатство его языка изумительно. Но музыку дигорского стиха он еще не постиг. Немало стихов на дигорском диалекте написано и после Малиева. Много из них отмечены несомненным талантом. Но и в них уже не слышится рокот волны. Нет в них и прозрачности кристалла. Видимо, эту тайну, тайну певучего дигорского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу...»
Сæрыхъуынтæ арц слæууынц ацы ныхæстæ кæсгæйæ. Фæлæ, æнæмæнг, царды диалектикæ кæндзæн йæхиуæттæ. Дыгурон фольклор, Бласка, Созыр, Георгийы æнæ-мæлæт уацмыстæ бындур цы литературæйæн басгуыхтыс-ты, уымæн йæ фидæн дæр уыдзæн бæллиццаг.
ХОДЫ Камал
ДЗАСОХТЫ Музафер
æрттиваг стъалы фестад цъыфы къуыбар. Ам нæй поэтикой зæлынад, нæй дзы нывæфтыд ныхас. Фæлæ диссаг уый нæу. Диссаг уый у, æмæ хæххон лæппу æппæлы йæхицæй: базонид сир фыцын. Йæ бæллиц у фаг бахæрын. Афтæмæй нæ герой агæпп ласта пъовырæй, разынд — дæлæмæ дæр, уæлæмæ дæр — гуыбындзæл. Фехæлд мидис, æмæ фехæлд национ характер.
Цы зæгъы поэтæн йæхи герой та? Уæддæр цæмæты бæллыд, уыдон куы 'рцæуиккой, уæд фырдиссагæй сир ефы-цид, афтæ бирæ дзы бахæрид, кæуинаг куыд фæуа. Цы сты уыцы митæ, цы нысан кæнынц? Лæппуйæн стыр амондæй йæ сæр разилид, æмæ кæнид æрра митæ. Сир у сылгоймæгты хæринаг, кодтой йæ зиууонтæн. Сиры хæрдæй лæппу февзæр, уæд уый æцæгдæр кæуинаг хъуыддаг у, фæлæ, Есенины загьдау, «хмельному от радости пересуду нет». Сæрыстыр, уæздан лæппу ахæм æрра митæ кæныныл разы кæй у, уый дзуры йе стыр уарзондзинадыл. Хиуылхæцгæ хæххон лæппуйы æрмæст æгæрон амонды цырв ахизын кæндзæн хæххон этикæйы арæнтыл. Уыцы адæмон миниуæг æцæгæлон уыд уырыесаг тæлмацгæнæгæн, уый нæ бамбæрста ныхæсты нысан æмæ зыгъуыммæ рацарæзта уацмысы мидис.
Поэты лирикæйæ æрхастам æрмæст дыууæ цæвиттоны -дыууæ æмдзæвгæйы. Уыдонæн дæр нæ равзæрстам се 'ппæт аивадон ахорæнтæ, йæхæдæгдæр у сæрмагонд куыстаг (Иу дæнцæг мырты фæлхатæнтæй: Зæгъæм, æмдзæвгæйы музыкален зæлынад цæй руаджы æвзæры, уый: «æрхæссидæ мин лæвари æрхи агæ æд рæхис»). Фæлæ ацы æмдзæвгæты зыны поэты дæсныйад, йæ адæмондзинад. Уыдон нын æвдисынц, национ æууæлтæ поэзийæн йæ дарæс нæ, фæлæ йæ уд æмæ йæ туг кæй сты, уыцы æцæгдзинад.
ДЖЫККАЙТЫ Шамил
МАЛИТИ ГЕУÆРГИ – ПОЭТ ÆВИ ГЕНИАЛОН ПОЭТ?
(Скъуддзæгтæ монографийæй)
Къоста æма Геуæрги хумæтæги æмвæрстæ æвæрд нæ цæунцæ нæ национ литератури историй. Дууæ генийæн ци бантæстæй цубур царди, е некæмæнбал уой фæсте. Цардгьон литературой традици не 'рæййафгæй, етæ куд исхиз-тæнцæ Парнаси бæрзондмæ, уотæ неке. æвæццæгæн, ирон æма дигорон адæммæ æма сæ фиддæлтæмæ мингай, сæдæгай æнзти æндæргьи медæггон энерги æрæмбурд æй, фал дуйней рохсмæ равдесун ке нæ бафæразтонцæ, уой не 'сфæлдесæг Хуцау дууæ поэтемæн балæвар кодта. æма нæ фæррæдудæй - сæ дууæ дæр исарæхстæнцæ еугур адæми номæй иедзорунмæ, æгас дзиллити зæрдæ бавдесунмæ...
Геуæрги, уæддæр куд загътон, уотæ гъæздуг литературой фæткитæ не 'рæййафта, цæттæ хуми нæ ниггæлста нæмуг, къанаувæди нæ рауагьта дон, фал алци дæр æхецæн гæнгæ рауадæй — хумæ дæр, таугæ дæр, æхсæдгæ дæр. æма нæ фæттарстæй, æ байуантæ не 'ркалдæнцæ. Айдагъ лирики нæ фес-къухтæй, æрмæст уоми не 'схизтæй поэзии цъоппитæмæ, фал ма е 'стур искурдиадæ æхе исбæрæг кодта эпикон жанри дæр. Нæ бон уотæ зæгъун æй, æма Геуæргийæй раздæр ирон æма дигорон финсгутæй æ мадæлон æвзагбæл классикой поэмæ ниффинсунмæ æ нифс неке бахаста. Къостай «Фатимæ» уруссагау финст адтæй, æма уой нæ нимайдзинан.
Поэти 'сфæлдистадæ æвзаргутæ раст исбæрæг кодтонцæ. Мах дæр æй фездæх кодтан уæлдæр: финсæги уадзимистæн сæ фулдæр æнгом бает æнцæ дигорон фольклор æма эпоси хæццæ. Еци бастдзийнадæ берæвæрсуг æй. Зиннуй æмдзæвгитæ æма кадæнгити сюжеттæбæл, сæ композицией æма ритмикой арæзтбæл, лексикæбæл, иннæ поэтикой мадзæлттæбæл. Фал фольклорон варианте ку рабарæн, поэти сеси бунæй ка рацудæй, еци уадзимисти хæццæ, уæдта æхе равдессæнæй, Геуæрги си æхе уодæй куд берæ байвардта, ейæ. Ци аййев адтæнцæ, уомæй сæ нигги зæрдесгæдæр ке фæккодта, римæхстаг æгириддæр нæй. Уой уæлæмхасæн литературой варианттæн фæффедардæр æй сæ логикон арæзт, конкретон бæрцæбарæнти фæрци иси-рæзтæй сæ музыкалондзийнадæ, дзæвгарæ фæййирддæр æнцæ архайгути фæлгонцтæ, фæттухгиндæр æй се 'хсæнадон игъусунадæ.
Малити Геуæрги æ кадæнгитæ «Темур-Алсахъ» æма «Гу-дзуна» ку финста, уæд цудæй 1934-аг анз. Арв хæмбохъулатæ кодта, æрттевæги æрттивта, е 'нахур гур-гур уæззау тас æфтудта зæрдитæбæл. Адæмæй беретæ се 'мбæрцæ иси-стун æма рацæун не 'ндиудтонцæ, нимпулдæнцæ сæхе медæги, нимминкъий æнцæ сæ аси, сæ нифс сæ хурфи ниммардæй, гъæр æма æргом дзорун нæбал зудтонцæ, нæбал сæ фæндадтæй. Алке æхе уоди сагъæс кодта. Фæт-кæбæл некебал худтæй æма кудтæй - æрмæстдæр цæстæ-мæ гæсгæ... Фуддзаман, фуддогæ æркодта...
Фал еугур дзиллæ æмхузæн некæд адтæнцæ. Сæ астæу уæхæн лæгтæ разиндтæй, кæцитæ нецæмæ æрдардтонцæ рæстæги æверхъаудзийнадæ æма ин æ коммæ нæ бакастæнцæ, нæ раййивтонцæ сæ алли бони уаг, сæ зундрахаст-дзийнадæ. Раздæр куд, уотæ реуæмбæрцæ, сæрбæрзонд æма нифегунæй цудæнцæ сæ равзурст надбæл. Арви æрттевагæ æма гур-гури хæццæ æдзо кодтонцæ. Арв, бæрзонддæр ци бæлæстæ фæуунцæ, уони цæвагæ ке æй фиццагидæр, е дæр си феронх æй. Нæ сæ евдалдæй лæуунмæ æма тæрсунмæ — цард искæсæ æма никкæсæ ке 'й, уой лæдæргæй, тагьд кодтонцæ адæймаги ном исцитгин кæнунмæ æма бæрзонд исесунмæ, дуйнемæ федауцæ æрхæссунмæ. Еци ефстаг лæгтæй адтæй Малити Геуæрги дæр — гениалон поэт æма æвзаги дæсни, зингæ æхсæнадон архайæг, революционер æма демократ, рохеитауæг æма зингзæрдæ патриот.
Зæрдæбæл æрлæуунцæ францусаг поэт Жоашен Дю Беллей рæнгъитæ. Раст цума сæрмагондæй Геуæргий ном иссеруни туххæй финст адтæнцæ, уоййау рауадæнцæ:
«Блажен, кто устоял и низкой лжи в угоду
Высокой истине не шел наперекор,
Не принуждал перо кропать постыдный вздор,
Прислушиваясь к тем, кто делает погоду...»
Малити Геуæргимæ — демократ, гуманист æма рохеи-тауæгмæ - адæймаги хъазарæн неци адтæй. æ цийнæй — цингун, æ мастæй — хопъалæмæ, уотемæй рарвиста æ бон-тæ Дигори Зарæггæнæг. Бæлдтæй ин æ нивгундæр федæн-мæ. Фал цардамондæн æнæ дуйней сабурдзинадæй ниф-федар уæн ке нæййес, уой дæр лæдæрдтæй æма гузавæ кодта исони бонбæл. Куд гениалон поэт, уотæ идарддæр-мæ уидта, æ зунд фулдæр ахæста иннетæй.
* * *
Æппæлæн дæ æнггæтемæй,
Фæйнæ хузи æстауæн.
Ка хонуй дæ æцæг гений,
Ка — уæлæрвтæй нистауæн...
Ка уинуй ди - нæбал уогæй,
Курдиадгундæр поэт,
Нури цардмæ евгъуд догæй
æнихæлгæ федар хед...
Уотемæй ба дин дæ зæрдæ,
Де 'сфæлдистадæн æ сæр
Неке лæдæруй лæдæргæ
Берæ зонгитæй еу дæр.
Арви реубæл рохс æндурæ
æй е 'мбæрцæ куд уинддуг,
Ду уоййасæбæл устур дæ,
'Ма уойбæрцæбæл гъæздуг.
Идзаг мæйæ форди сæрмæ
Куд фæззиннуй рæсугъддæр,
А дуйнебæл æд æфсæрмæ
Уотæ федудтай ду дæр.
Нæ дæ зонæн. æндæр æнцæ
Дæ меддуйне 'ма дæ нет...
Гъе уомæн дæ æнæ дæнцæ,
Некæмæ æнгæс поэт...
* * *
«Счастлив тот, чьи были чисты думы и стремленья,
Кто на этот мир не бросил ни малейшей тени».
Амир Хосров Дехлеви
Изæд адтæ. æрцудтæ уæларвæй,
æнгъалдтонцæ дæу ба адæймаг,
Уотæ зæнхон уидæ дæ гузавæ,
Уотæ зæнхон зиннидæ дæ уаг...
Фæццудæй дæ зæрдæмæ Дигорæ,
«Дессаг хуарз æй, - загьтай, - бунатæн,
Рохсдæр бæстæ нæййес æ ниххори,
Кæдзосуоддæр нæййес, нæ, адæм.
æрмæстдæр æййафуй уарзтгъæуагæ,
Рæстдзийнадæ гъæуй си фулдæр»...
Ниййагайдтай цæрунтæ.
Дæ фагæ Фæууидтай арфи бæсти фудтæ.
Рохс идауæг, зудтай айдагъ уарзун,
Ду раттунмæ арæхстæ æрмæст.
Дæ бон ку нæ бацæй рартасун,
Кæми 'знаг, кæми 'рвадæ æнхæст...
Нæ - хахур, нæ козбау нæ лæдæрдтæ,
Ду базур нæ уагьтай æстудæй,
'Ма не 'схъал дæ цардæн æ лæвæрттæй, —
Дæ уодбæл уаддумгæй æрцудæй...
Сæхемæ дæ 'систонцæ уæлæрвтæ,
Уæддæр ма махæрдæмæ кæсис,
Уæддæр нин ниййирд кæнис не 'хсæвтæ,
Ду нæ сæрти рохсгæнгæ тæхис.
БАБОЧИТИ Руслан
ПОЭЗИИ СУГЪДæГ САУæДОНæ
Малити Геуæргий сфæлдистадæ æй поэзии сугъдæг са-уæдонæ. Нæ номдзуд курухон поэт æхуæдæг хуæнхаг сауæдонæй йе 'мдзæвгæ «Дзирасги» куд загьта:
Сур-сур кæнуй Дзирасгæ
Зæнхи бунæй рæсог.
Гъсейдæ, бселццон, ниуазгæ,
Фетинг кæнæ дæ тог.
æгас дуйне нисгарæ, —
Амæн æмбал нæййес.
Ниуазгæ, щей, ме 'нгарæ,
Фесæфдзæнæй дæ нез...
уоййау æ поэзи дæр игуруй зæрди арф уедæгтæй æма адæй-магæн унгæг бони феронх кæнуй æ незтæ, æ катайтæ. Батавуй зæрдæ цидæр æнахур æхцæуæндзийнадæй. Геуæргий поэзии хæццæ еухатт ка базонгæ уа, уомæй некæд-бал иронх кæнуй æ рамæлæти уæнгæ дæр. Абони хузæн нур дæр ма цæститæбæл рагъазуй, йе сфæлдистади хæццæ фиццагидæр кæд æма кутемæй базонгæ дæн, йе. Уæд Фидибæсти Устур тугъд немуцаг фашистти нихмæ адтæй æ тæккæ карзи. Кæд æгудзæг, тухст дзаман адтæй, уæддæр махæн, Лескени скъолай ахурдзаутæн, нæ уæгæ нæ мардæй колхози саугустити дæр æма ахури дæр. Еу уæхæни нин нæ ахургæнæг Сагети Рамазан фегъосун кодта, чиколайаг, Ирæфи райони газет «Социалистон Дигори» косæг, æригон поэт Кертанти Тъæхирæй райстон цубур рæстæгмæ æмгъудæй Малити Геуæргий киунугæ «Ирæф» æма уин æй фæсуроктæ бакæсдзæн, зæгъгæ. Уой уæнгæ дæр ма цидæртæ фегъустан нæ хестæр фæлтæрти дзубандитæй Геуæргий алæмæттагг уадзимисти туххæй æма нин хъæбæр æхцæуæн адтæй ещи хабар. Рамазан æй айдагь литературой къуари иуæнгтæн бакæсунмæ гьавта, уæди рæстæги Геуæрги æхуæдæг доæр æма æ киунугæ дæр ахæст ке адтæнцæ, æнæ еу ести фудгинæй, уомæ гæсгæ. Фал уайтагьддæр рахабар æй, æзма устур къласи къох бакæнæн дæр нæбал адтæй, уойбæрцæ адæм æримбурдæй. Нæ зæрдæмæ уотæ хъæбæр фæзццудæй, æма 'й къохæй рафинстан цалдæремæй. Уогæз, аци хабари туххæй ма Рамазан æхуæдæг дæр финста айдразмæ. Еци киунугæ ма дугкаг хатт дæр нæ къохи бафтудæй уæди рæстæги ахурдзау æма нури зундгонд журналист Амилахуанти Хизири фæрци. Уæддæр бабæй æй къохæй рафинстонцæ беретæ.
Цæй медæгæ æй Геуæргий сфæлдистади еци æхемæ æлвасундзийнадæ, уобæл саагъæс кæнгæй, тæгкæ фиццагидæр зæрдæбæл æрлæуунцзе номдзуд В. Г. Белинскийи гъудитæ поэзии туххæй. Кæдздæриддæр йе литературой уадзимиси ахсгиагдæр æма хуаездæр минеугутæй еуебæл, устур скурдиади бæрæггæнæнйэæл нимадта æ хумæтæг, æнцон лæдæрундзийнадæ. æняæмæнгæ, уæхæн скурдиадæй хайгин адтæй Геуæрги дæр. Цийфæнди уадзимис дæр ку райсæн поэти сфæлдистадгей, уæд ин фиццагидæр рахатæн æ хумæтæг æнцонлæдæрзен æма зæллангдзийнади муртæ. Дзурдтæ сауæдони цæхъэлти сæр-сæрау, мæлгъи заруни хузæн, зæрбатуги цъæбаар-цъубурау æгъзæлунцæ æма зæрдæ агайунцæ. Уæхæн адæвмон поэти дæсниадæмæ бæлдтæй æхуæдæг дæр, æма æнæмæнгæ æ къохи бафтудæй еци ацъагъуæ. æрхæсдзæнæн æршæстдæр еунæг цæведтон Геуæргийæн æхе æмдзæвгæ «Ъæходуй, æна»-æй.
Нæ бон зæгъун æй, поэзи æма музыкæй адæмон сфæлдистади хуæздæр минеугутæ æма адæми рохс бæллæнтæ Геуæргий сфæлдистади баеу æнцæ, зæгъгæ. Уой уæлæмха-сæн ба ма æ уадзимисти устурдæр ахуадундзийнадæ æй сæ арф гъудитæ, зæрдæ агайæг æнкъарæнтæ æма актуалон-дзийнади. Цардæй поэт иста æхсæнади сæйраг фарстатæ æма син аргъ кодта демократон цæстæнгаси бундорбæл æнцойнæ кæнгæй. Е сфæлдистади тæгкæ зингæдæр бунат ахæссунцæ социалон уавæрти хæццæ æнгом бает фарстатæ. Еци минеуæгæй хайгин æнцæ йе 'мдзæвгитæ, поэмитæ æма радзурдтæ се 'гас дæр. Дзурдæн райсæн æ фиццагдæр æмдзæвгитæй еу — «Цæхъал» (1907-аг анз). Уæлæнгай ба-кастæй бангъæлæн ее, цума æрдзи нивтæбæл финст æй, зæгъгæ. Лæмбунæгдæр æркæсгæй ба ами символикой æгъ-дауæй æвдист цæунцæ хуæнхаг фæллойнæгæнæг адæми унгæг, тухст уавæртæ æма сæребарæмæ бæллундзийнадæ. Поэт мæйи фæлорс рохс хонуй сæребари фæззинд, фал ма уæддæр фæллойнæгæнæг адæм Терки хузæн, унгæг коми уæхери кæнгæй, сæ цæстисугтæ æгъзалунцæ:
Гъулсег неуй дæлбун коми
æхсæйвон цæхъал,
Цæвуй æхе æмир къуми
Дорин къæдзæхбæл...
Пурф кæнунцæ сæ фурмæстæй
Листсег тъинггитæ,
Цума хауй есге цæстæй
Ирд цæстисугтæ.
Геуæргий сфæлдистади бафеппайæн ее уæхæн хуарз минеуæг. æрдзæ æма царди фæззиндтитæ арæх фæрсæй-фæрстæмæ æвдесуй аййев нивæфтудти. Еци поэтикой фæззелæни (параллелизм) фæрци адæми унгæг æма тухст цард хуæздæр багъаруй киунугæкæсæгмæ. æрдзæ цæйбæрцæ рæсугъддæр æма сугъдæгдæр æй, уойбæрцæ бæлвурддæ-рæй зиннунцæ царди медæгæ галеудзийнæдтæ.
Геуæргий уадзевзитæ æнцæ тæккæ «бунæй есгæ — сæрæй ахедгæ», адæмон æма адæмæнуарзон. Сæ уедæгтæй ниххизтæнцæ Дигори историй гъæздуг зæнхи, дигорон адæйма-ги зæрдихатти; уотæ зонгæ, хецон ин æнцæ, уотæ æнæгурус-хæй арази æй лæг сæ хæццæ, æма имæ хатгай, хебæраги сæ аргъаугæй, фæззиннуй уæхæн гъуди, дума куддæриддæр гъудæй, уотемæй хегъæдон цæттæ хæзнатæ кæцæйдæр райвул-дæнцæ, рагулф кодтонцæ, уæдта син нæ уæн, кенæ æндæр-хузи уæн дæр н' адтæй. Фал Хуцау лæвар æма цæттæй неци дæдтуй. Малити Геуæргиæн е 'стур скурдиадæ - тæрази еу фарсæй, е 'гас цард æма æ бийнонти гъезæмарæ ба иннер-дигæй æривæргæй, — æмуæзæ æнцæ. æ тæнæг фæрстæй ин æгъатир карнæ æнхæстæй исласта е стур лæгигъæдæ.