МАЛИЕВ ГЕОРГИЙ ГАДОЕВИЧ
Я знал Георгия Малиева с ученических лет, помню его, как семинариста, ровесника и своего односельчанина; известно, что родители его до 1910 года, т. е. до основания селения Ахсарисара, жили некоторое время в селении Христианском, как временно проживающие, в качестве неполноправных членов Христианского сельского общества. Я не раз встречался с Георгием Малиевым и имел с ним беседы на разные темы; я относился к нему, как и все, кто когда-либо с ним сталкивался, с большой симпатией, как к весьма одаренной и оригинальной личности. У меня в памяти о нем сохранилось ряд неизгладимых воспоминаний. А так как в жизни больших поэтов, — а он, безусловно, был настоящим, одаренным от природы, большим поэтом, — все интересно, то мои воспоминания могут помочь в понимании его, как личности и поэта.
Я не могу вспомнить, при каких обстоятельствах я впервые столкнулся с Георгием, но зато хорошо помню памятные события 1905—1906 гг., которые бурно проходили в родном моем селении Христианском. Известно, что к этим годам в с. Христианском насчитывалось несколько студентов и значительное количество учащихся средних учебных заведений, гимназистов, реалистов и семинаристов. Они все были в той или иной степени вовлечены в бурные революционные события 1905—1906 гг. Средние учебные заведения временно были закрыты, а потому христиановцы, обучавшиеся в средних учебных заведениях Владикавказа, Пятигорска и Ставрополя, а также ардонские семинаристы, оказались у себя дома в родном селении Христианском, которое уже было охвачено революционным брожением. Революционная решимость крестьянства вышла из берегов и была направлена против низовых царских властей (сельского старшины, лесных стражников) и местных землевладельцев, дигорских баделят.) Помню один из летних бурных дней 1906 года, когда, охваченные гневом граждане, собравшиеся на сельский общественный сход, двинулись всей массой к церкви, где проходило воскресное богослужение, чтобы отнять у старшины села знак его власти — старшинскую цепь на шее и передать ее новому старшине, избранному самим народом, учителю Амурхану Собиеву; при выходе из церкви старшина Батманов Дрис был окружен со всех сторон сельчанами, от него потребовали добровольной сдачи старшинской цепи, но он ответил категорическим отказом и заявил по-дигорски: «Цепь я получил не от вас и не вам ее отдам» (хецауи рæхис мин сумах нæ равардтайтæ, 'ма 'й сумахæн нæ ратдзæнæн).
Тогда из среды разгневанной и бушующей народной массы худощавый и на вид болезненный Царай Кесаев подскочил к нему и силой сорвал цепь с его шеи; смертельно перепуганного старшину спасли его ноги: он бежал от народной расправы и скрылся в доме богатея Фацбая Такоева и его братьев. Горский дедовский адат о святости и неприкосновенности гонимого и преследуемого в его убежище заставил массу отступить от дома Такоевых; если бы на пути не стал горский адат, то ненавистный народу царский сельский старшина Батманов Дрис поплатился бы жизнью. Разгневанный народ не ограничился одним отнятием старшинской цепи; старшина вырвался живым из рук революционного народа и нашел надежное убежище, и вот тогда-то разбушевавшаяся масса решила отомстить своему угнетателю в другой форме: решили разгромить дом его. Всей массой направились к дому старшины, и дом был разгромлен (крыша, окна, двери).
В этих событиях активное участие принимали учащиеся средних учебных заведений, оказавшиеся дома, а в том числе и Георгий Малиев, ардонский семинарист.
В эти же годы учащиеся средних школ встречались и сходились очень часто, устраивали и собрания; местом встречи обычно бывала старая школа, что рядом с церковью, а по воскресеньям прицерковный сад и двор; одно из таких собраний происходило в одной из классных комнат нижнеквартальной школы; на нем страстно обсуждался вопрос об открытии явочным порядком сельской общественной библиотеки-читальни, а для этого нужны были книги, газеты и журналы. Книги решено было собрать у отдельных граждан села, у которых имелись домашние библиотеки. У нас была своя значительная библиотека, которая составилась из ежегодных приложений к журналу «Нива». Часть книг, с разрешения отца, брат мой Дзаххо и я отдали в организуемую общественную библиотеку. Помещение для нее было найдено бесплатное; я уже всех подробностей не помню, помню только, что библиотека просуществовала недолго; с наступлением реакции и подавлением революции, явочно открытая библиотека, как революционный, с точки зрения царских властей, очаг, была закрыта: позже она при других обстоятельствах и другими лицами была открыта, но через короткое время по тем же мотивам снова закрыта. (См. об этом материалы в Государственном историческом архиве СО АССР. Имеется в архиве специальное дело — переписка об открытии библиотеки-читальни в с. Христианском.)
Георгий Малиев принял активное участие, как в обсуждении вопроса об открытии библиотеки, так и в сборе книг для библиотеки от отдельных граждан села.
С Георгием Малиевым у меня связано и другое воспоминание тех лет. Часто наши разговоры касались осетинского языка в целом, в связи с общим нашим предметом почитания и любви — Коста Хетагуровым, а в частности и дигорского языка, на котором в предреволюционные годы (1902—1903 гг.) впервые появились в печати произведения Блашка Гуржибекова, зачинателя художественной литературы, на дигорском языке — «Сахи рæсугъд», «Дигорон уадзимистæ» и «æдули».
Возникал спор, кто лучше знает дигорский язык-диалект и так далее в словарном отношении. Кто-либо из нас называл редкое дигорское слово, а другие должны были объяснить, что оно означает. В этих спорах первенство оставалось всегда за Георгием Малиевым: он называл большое количество редких дигорских слов; он черпал их из своего родного горно-дигорского языка и фольклора; часто бывало так, что никто не мог дать объяснение значения слова, и Г. Малиев в таких случаях чаще всех разъяснял нам значение редкого дигорского слова. К сожалению, я не помню всех слов, предлагавшихся нам Г. Малиевым; мои же познания в дигорском языке в то время, несмотря на мою любовь и интерес к устному народному творчеству, были настолько поверхностны, что мне не были еще знакомы такие слова, как «галауан» (башня), «зæппадзæ» (склеп) и др., которые больше были связаны с далекой, отошедшей в прошлое, жизнью наших предков. Знание Г. Малиевым дигорского языка было более глубоким, чем мое, и это возвышало его в моих глазах и усиливало мою симпатию к нему.
В течение своих студенческих лет и пребывания в Восточной Сибири (1907—1917 гг.) я был лишен возможности встреч и личного общения с Георгием Малиевым, но интереса к нему я не терял. Мне известны были отдельные его стихотворения (на дигорском, а больше на русском языках), которые разновременно появлялись на страницах осетинской периодической печати (газеты «Ног цард», «Хабар» и др.), а также его перевод на дигорский язык из Вл. Короленко. Этот перевод был издан в 1914 году Осетинским издательским обществом «Ир» в электротипографии А. Г. Габисова под названием «Енцег» (Полное заглавие таково: Издание Осетинского издательского общества «Ир». Вл. Короленко. Перевод Г. Малиева «Енцег» (Таус). Цена 15 коп. Владикавказ. Электротипография А. Г. Габисова. 1914 г. В переводе 24 страницы. Тираж неизвестен. Нет и других паспортных данных издания.). Перевод представляет значительный интерес, а потому попутно, чтобы не возвращаться к нему, я должен несколько остановиться на нем. Прежде всего надо было установить, какое именно произведение Вл. Короленко было переведено Г. Малиевым и названо им по-дигорски «Енцег», что по-русски значит «воспитанник, воспитанница, приемыш». Розыски привели к следующему: Вл. Короленко в период своего проживания в Нижнем Новгороде совершил поездку по Ветлужскому обширному и лесистому краю, где в прошлом в непроходимых лесных чащобах спасались от преследований царских властей русские раскольники в своих скитах и монастырях. Жизнь этих раскольников красочно описана русским писателем П. И. Мельниковым-Печерским в романах «В лесах» и «На горах», который, как царский чиновник, в то же время был, как удостоверяет Вл.Короленко, «жестоким гонителем» этих же раскольников и «разорителем» их скитов и монастырей. Путевые впечатления своей поездки по Ветлуге и Карженцу Вл. Короленко оформил в виде отдельных очерков (I—VIII) и дал им общее название «В пустынных местах» (Из поездки по Ветлуге и Керженцу)». (См. Полное собрание сочинений В.Г. Короленко. Том пятый. Изд. Т-ва А. Ф. Маркса в Петербурге. 1914 г. Приложение к журналу «Нива» на 1914 г., стр. 222—317.) Из восьми очерков внимание Г. Малиева привлек к себе очерк III — «Приемыш», в котором Вл.Короленко воссоздает встреченный им в своих странствиях по Ветлужскому краю незабываемый образ неутешно горюющей матери, потерявшей своего единственного сына в младенческих летах. Образ неутешной в неизбывном своем горе матери, вместе с которой безвременно состарился от горя и ее муж Степан, вызвал в душе поэта-гуманиста Малиева сочувствие к ней. Образ горюющей матери ему был близок, так как таких матерей, да к тому же вдов, он мог знать и наблюдать в родной ему с детства дигорской народной жизни. Образ русской матери, от горя исходящей в слезах, мог ему напомнить и хорошо знакомый ему образ матери — вдовы пятерых сирот, которой нечем было кормить своих беспомощных детей и которая, чтобы успокоить их ожиданием ужина, варила им, вместо фасоли, камни; художественный образ, созданный народным осетинским поэтом Коста Хетагуровым (стихотворение «Сидзæргæс» — «Вдова»). Образ этот, очевидно, преследовал творческое воображение поэта, и он, познакомившись с очерком В. Короленко, решил перевести его на свой материнский дигорский язык, которым он так блистательно владел, и этим, так сказать, избавиться от его преследований. Что писатели таким именно путем часто избавляются от овладевшего их воображением образа, этому в истории литературы есть много примеров.
Для подтверждения я ограничусь только ссылкой на свидетельство одного И.С. Тургенева. Вот что передает Я.Боесен в своих воспоминаниях «Визит к Тургеневу» со слов самого Тургенева: «Когда я заинтересовываюсь каким-либо характером, он овладевает моим умом, он преследует меня днем и ночью, не оставляет меня в покое, пока я от него не отделаюсь. Когда я читаю, он шепчет мне на ухо свое мнение о прочитанном; когда я иду гулять, он высказывает свои суждения обо всем, что бы я ни услышал и ни увидел. Наконец, мне приходится сдаваться — я сажусь и пишу его биографию. Я спрашиваю себя: кто были его отец и мать, что за люди они были, какого рода семью представляли, каковы были их привычки и т. д. Затем я перехожу к истории воспитания моего героя, к его наружности, к местности, где он провел годы, в которые формируется характер. Иногда я иду даже дальше, как, например, это было с Базаровым. Он так завладел мной, что я вел от его имени дневник, в котором он высказывал свое мнение о важнейших текущих вопросах, религиозных, политических и социальных. То же самое я проделал относительно одного из второстепенных характеров в «Накануне» («И. С. Тургенев в воспоминаниях современников в двух томах». Изд. «Художественная литература». М., 1969. Том второй, стр. 355—356, из воспоминаний Я. Боесена «Визит к Тургеневу». Боесен (Бойзен) Хоялмар Хьорд (1848—1895) — американский писатель, по национальности норвежец).
Г. Малиев в основу своего перевода положил очерк «Приемыш», но он в то же время использовал и IV очерк под названием: «На Сеже». Перевод Г. Малиева был первым случаем перевода прозаического произведения русского писателя на осетинский язык (точнее: на дигорский), и в этом отношении Г. Малиева можно считать переводчиком-пионером.
Как же Г. Малиев, пионер в переводческом деле, осуществил свой перевод? Анализ перевода, сверка его с русским оригиналом дает такие результаты: Г. Малиев подверг два очерка Вл. Короленко основательной творческой переработке; он сохранил название третьего очерка «Приемыш» (по-дигорски: «Енцег»), но из двух очерков он выбрасывал все то, что ему казалось лишним, малопонятным или недоступным осетинскому читателю (целые страницы, целые предложения, отдельные слова), переносил отдельные фразы с одного места на другое, чтобы ярче обрисовать образ матери, взявшей в своем безысходном горе внебрачно рожденную девочку, на которую она перенесла всю свою нерастраченную материнскую любовь; но все-таки она не может забыть своего сыночка, которого она продолжает вспоминать и часто видеть в своем беспокойном и мятежном сне.
Свой перевод Г. Малиев разбил на 3 главы, чего нет в очерке «Приемыш» Вл. Короленко, причем «Приемыш» составил две главы, а «На Сеже» — III главу. Он так сделал потому, что хотел попутно создать полную картину взаимного понимания между матерью и отцом безвременно умершего ребенка. Бросается в глаза и то, что Г. Малиев свой перевод назвал дигорским словом таус, что в переводе на русский язык означает повесть, повествование, рассказ.
Творчески переработанный перевод двух очерков Вл. Короленко, в особенности же IV очерка, осуществленный Г. Малиевым, производит цельное художественное впечатление; по простоте и совершенству языка он доступен пониманию рядового дигорского читателя, в те времена весьма немногочисленного и мало еще искушенного в чтении художественных произведений русских писателей на родном языке за их пока полным отсутствием. Язык перевода подтверждает то, о чем я уже выше говорил: глубокое и блистательное знание Г. Малиевым своего материнского языка, владения им в совершенстве.
Перевод замечателен и той орфографией, которой Г.Малиев придерживался. В те времена еще не было твердо установленной орфографии осетинского языка в целом, а, в частности, и дигорского. Поэтому в осетинских изданиях поначалу придерживались Шегреновской орфографии, а затем более усовершенствованной Миллеровской; в осетинской орфографии существовал полный разнобой и хаос, которые продолжают иметь место и в настоящее время. В осетинском языке существует фонетический закон, имеющий силу общеосетинского фонетического закона; он остался вне поля внимания Вс. Миллера, игнорируется он и советскими лингвистами-осетиноведами, и в принятой осетинской орфографии установлено правило, стоящее в полном противоречии с действующим в языке фонетическим законом. Этот закон гласит: осетинский язык не терпит в слове стечения двух глухих звуков, второй в этом случае становится звонким, поэтому Г. Малиев (Ш. Абаев, Д. Бердиев и др. в своих рукописях) руководствуется слухом и последовательно придерживается в своем переводе «Енцег»; вот примеры этого: 'рбакасдæй, фегъусда и т. д.
В этих случаях, в нарушение фонетического закона, в правилах осетинской орфографии установлено написание двух глухих, например: бакастæй, фегъуста и др. Это-то миллеровское написание в основном сохраняется в общепринятых правилах осетинской орфографии.
Должен обратить особое внимание и на то, что Г. Малиев переосмыслил идейную направленность очерков Вл. Короленко. Идея же очерков Вл. Короленко выражена ясно в следующих словах (в конце III очерка): «За окном чирикала какая-то вечерняя пташка, и, казалось, последний луч солнца медлил сходить из избы, золотя белокурую голову ребенка, заливая ярким багрянцем раскрасневшееся лицо поздней красавицы, любовью и болью сердечной завоевавшей себе новое материнство...» (Вл. Короленко. Цит., стр. 262). Подчеркнутые мной двумя чертами слова в переводе опущены.
Я ограничиваюсь этими замечаниями и не вхожу в дальнейший анализ перевода Г. Малиева, а также в обсуждение того, насколько допустим такой вольный перевод с одного языка на другой, носящий явно характер основательной переработки. Перевод заслуживает особого, более детального изучения во всех отношениях. К этому, не боясь преувеличения, можно добавить, что Г. Малиев обладал, с моей точки зрения, всеми данными, которые необходимы высококвалифицированному переводчику, но при всем этом переводческий опыт не лишен и недостатков таких, как буквальный перевод русского текста, например, на стр. 7: «арси къуру къум» («глухой, медвежий угол») и др.
Особо должен отметить, что 1907 год в жизни Георгия Малиева является переломным в том отношении, что он был грубо лишен возможности закончить курс Ардонской духовной семинарии, этой, — при всех ее вопиющих недостатках, — кузницы осетинской дореволюционной интеллигенции. Дело, на основании архивных данных, которые теперь стали доступны, представляется в таком виде: семинаристы всех классов, за исключением V и VI классов, по взаимной договоренности, предъявили Правлению семинарии категорическое требование об увольнении семинарского эконома некоего Колбасенко «за грубое обращение с семинаристами» (См. Госархив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии. Фонд 150, дело 140, лист 140, из протокола Педагогического собрания Правления Ардонской духовной семинарии N 5 от 12.IV. 1907 г. или см. Дзагуров Г. А. «Материалы к словарю осетинских писателей, культурных и политических деятелей», 1967 г., том IV).
Это было 10 апреля 1907 года по ст. ст., а 12 апреля уже состоялось заседание педагогического собрания Правления семинарии, на котором был заслушан доклад инспектора семинарии «О происшедших в семинарии 10—12 апреля беспорядках». По этому докладу было принято такое постановление: «Принимая во внимание крайне возбужденное состояние воспитанников, особенно IV и III классов, грозящее тяжелыми осложнениями в жизни заведения и поэтому требующее самых решительных мер, которые не только восстановили бы порядок в настоящем, но предупредили бы его нарушение и в будущем, — удалить из семинарии лиц, наиболее виновных в нынешнем брожении и вызванных ими беспорядках, а для этого IV и III классы до конца учебного года закрыть, всех воспитанников этих классов считать уволенными и выдать им свидетельства об окончании III и II классов, с оценкой их поведения по степени участия в последних беспорядках. Ввиду того, что учебный курс в этих классах почти по всем предметам закончен, тех из них, которые подадут прошения об обратном приеме в семинарию и признаны будут достойными приема, подвергнуть испытаниям для поступления в V и IV классы после летних каникул» (Дзагуров Г. А. — «Материалы к словарю осетинских писателей, культурных и политических деятелей, том IV, 1967 (рукопись), стр. 118 или 141-143, 146-152).
Постановление было направлено на утверждение епархиального епископа, которому Ардонская духовная семинария непосредственно подчинялась.
Епархиальный епископ пожелал встретиться с семинаристами, охваченными волнениями, чтобы воздействовать на них в желательном духовному начальству духе. Такая встреча состоялась 2 мая 1907 г., но она не дала ожидаемых духовной властью результатов; семинаристы продолжали волноваться и настаивать на своих требованиях; и тогда епископ Владикавказской епархии Гедеон утвердил постановление педагогического собрания Правления семинарии о закрытии IV и III классов и об увольнении всех учеников этих классов из семинарии (Дзагуров Г. А. — там же, стр. 159—165).
Делу был придан политический характер; в него вмешались представители Терской областной власти, в лице начальника области, начальника Владикавказского (Осетинского) округа, пристава 3 участка и старшины Ардонского селения, а, кроме того, еще и представители Терской областной жандармской власти.
Терская областная администрация не забыла революционного брожения среди семинаристов в 1905 году и аттестовала Ардонскую семинарию перед епархиальным епископом и прокурором Святейшего Синода Победоносцевым, — этим верным псам царизма и столпам реакции, — как рассадник революции, а не как учебное заведение, готовящее нужные и преданные царизму кадры (попов, чиновников и т. д.). Епархиальный епископ и правление семинарии заявили по этому поводу даже «протест», их поддержал ревизор Учебного комитета Св. Синода Острогорский (Дзагуров Гр. А. — «Материалы к словарю...», стр. 175-189).
IV и III классы, — Малиев Георгий состоял учеником III класса, — были признаны мятежниками. Обратный прием в соответствующий класс (V и IV) был обусловлен жестоким условием, прежде всего, благопристойного, с точки зрения семинарского начальства, поведения и сдачи экзаменов осенью. Все уволенные ученики, почти без исключения, подали заявления об обратном приеме в семинарию со сдачей экзаменов по предметам преподавания того класса, в котором каждый из них состоял до своего увольнения. Среди этих семинаристов была проведена жесткая чистка, остальные были допущены до экзаменов. Был допущен к экзаменам и Георгий Малиев, но на экзаменах он провалился; ему предстояло второгодничество в III классе, этого он не хотел, а потому просил ректора семинарии об условном приеме — переводе в IV класс. Он подал 1 сентября 1907 года на имя ректора семинарии весьма характерное для него заявление следующего содержания, именуя при этом себя бывшим учеником III класса Ардонской семинарии (тогда носившей название Александровской миссионерской духовной семинарии): «Ввиду того, что по причине крайне бедного положения ни в коем случае нельзя мне остаться в III классе на второй год, я с величайшей просьбой и с величайшей надеждой обращаюсь к вашему высокопреподобию пропустить меня в следующий IV класс, с условием, что я буду заниматься по всем предметам вполне удачно — в том порука мне бог и совесть!
Если же я не буду соблюдать данного условия — удалить меня из семинарии через месяц. Остаться в III классе я не в состоянии и не намерен. Возлагаю глубокую надежду на вас, что сочувственно отнесетесь к моему положению и не лишите меня возможности продолжать свое образование под кровом обители этой... Разрешите мою судьбу!» (Госархив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии. Фонд 150, дело 107, лист 142. Заявление написано характерным для Георгия Малиева почерком и грамотно).
Заявление говорит о безвыходности положения Георгия Малиева, его растерянности и в то же время об его полной житейской неопытности. Жандармы в рясах меньше всего думали о его судьбе; они и предполагать не могли, что перед ними — начинающий поэт божьей милостью, талантливо владеющий своим родным дигорским языком. Они считали его, по его успехам в семинарских науках, человеком весьма посредственных способностей.
Просьба его осталась гласом вопиющего в пустыне. Георгий Малиев остался вне стен семинарии и без каких-либо возможностей продолжать свое образование. В общей сложности, считая год учения в приготовительной школе, Георгий Малиев проучился в Ардонской миссионерской духовной семинарии с августа 1903 года по май 1907 года, т. е. четыре неполных года, и получил свидетельство об окончании им полного курса 2 классов миссионерской семинарии от 7 ноября 1907 года за N 645.1 (Госархив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии, фонд 150, дело 107, лист 145).
С 1907 года по 1917 год, как я уже говорил выше, я мало встречался с Георгием Малиевым. В течение этих 10 лет он больше проживал в городе Владикавказе, где я его застал при своем возвращении весной 1917 года из Забайкалья на родину. Помню его присутствие на I Всеосетинском учительском съезде в июле 1917 года.
Нужда заставляла Георгия Малиева временами устраиваться на службу то в качестве писаря в сел. Ахсарисаре, то учителем начальной школы. Сохранилась фотокарточка осетинских учителей и учительниц тех лет на маевке, среди них легко можно узнать и молодого поэта Георгия Малиева.
Общеизвестно, что Георгий Малиев был одним из организаторов партии «Кермен», что приветственная телеграмма от ее имени на имя Ленина послана за его подписью.
Однако, через некоторое время он вышел из партии, но причина выхода его из партии в точности не известна. По словам же Георгия Елекоева, старого кермениста, хорошо знавшего всех организаторов партии «Кермен», выход его из партии вызван якобы столкновением с известным большевиком Карамурзой (Кириллом) Кесаевым; при обсуждении какого-то вопроса на партийном собрании Карамурзе Кесаеву якобы не понравилось выступление Г. Малиева, и он как будто его обругал, пригрозив расправой с ним. В ответ на это Георгий Малиев встал и возмущенно заявил якобы так: «Мы боролись против царей и алдаров и свергли их, а теперь явился новый алдар, который диктует всем и в партии в целом, свою волю и угрожает расправой всякому, кто не согласен с ним! Раз такие, как Карамурза Кесаев, будут диктовать партии свою волю, то я не хочу оставаться в такой партии, которая терпит в своих рядах новых алдаров».
Георгий Елекоев уверял меня (летом, незадолго до своей смерти 28 сентября 1962 года), что Георгий Малиев только по этой причине вышел из партии «Кермен». Но, конечно, причина выхода Георгия Малиева из партии кроется глубже: в противоречивости его мировоззрения интеллигента-разночинца, воспитанного на гуманистических идеях русской литературы, не понявшего всей необходимой беспощадности и суровости революции, остроты классовой борьбы, которую он отрицал в условиях Дигории и Осетии в целом. Это видно из его статей: «К статье К. Бугаева» (См. статью в газете «Коммунист», № 96 от 31 июля 1920 года, стр. 2) и «Историки», а также из всей полемики с К. Бугаевым (См. в приложении статьи К. Бугаева: «Предпосылки классовой борьбы в Осетии» (в газете «Коммунист» от 27 июля 1920 года), «Ворон ворону глаз не клюет» (в газете «Коммунист», № 105 от 11 августа 1920 года, стр. 2. Подвал). Он не понял и не разделял вследствие противоречивости своего мировоззрения интеллигента-гуманиста революционной решимости дигорских трудящихся, как только они, под руководством партии «Кермен» с оружием в руках выступили против своих вековых угнетателей в лице дигорских баделят, а заодно и против кулаков; их земли были конфискованы и переданы трудовому народу, баделята вместе с тем были изгнаны из Дигории. Он, глубоко заблуждаясь, отрицал классовую борьбу и классовую структуру в осетинском обществе, и в этом, по-моему, кроется основная причина его ухода из партии «Кермен», одним из организаторов которой он был.
С восстановлением Советской власти на Тереке материальное положение Г. Малиева несколько улучшилось: он получил работу в литературной секции Осетотдела Народного Образования (ОсОНО), а затем некоторое время числился запасным учителем ОсОНО, и это давало ему возможность отдаваться поэтической работе на дигорском и русском языках. Произведения его печатались в газете «Растдзинад» и в других изданиях. Однако, и такое положение не удовлетворяло Г. Малиева, и он решил перейти на постоянную учительскую работу в дигорской начальной школе (сел. Дзинага, Гул ар в Горной Дигории).
Из встреч с Георгием Малиевым наиболее ярко мне запомнилось следующее:
1. Однажды он явился ко мне в ОсОНО, как учитель Гуларской школы, за получением зарплаты. Это было в годы НЭПа. Советское государство, выйдя из гражданской войны, залечивало свои раны и быстрыми темпами выходило из хозяйственной разрухи, причиненной ему затяжными империалистической и гражданской войнами. Экономическое положение страны оставалось тяжелым: нехватка была во всем, а в том числе и в денежных знаках; по этой причине школьным работникам зарплата выдавалась с большими перебоями и запаздыванием обычно на три месяца, а то и больше. В тот момент, когда Георгий Малиев явился в ОсОНО в своем красочном облике горского пастуха (шапка-кубанка, чуть ли не из козьего меха, короткая черкеска из домотканого сукна, пояс тонкий, на нем небольшой кинжал, скорее подобие его, горские ноговицы и чувяки) за получением причитающейся ему за несколько месяцев зарплаты, я смущенно заявил ему, что денежных знаков в данный момент в госбанке нет, а потому он не оплачивает наши ассигновки. Дальше между нами произошел такой разговор на дигорском языке:
Геуæрги: — Мадта нур ци бакæнон, тухст ку дæн, æма цæугæ дæр идардæй ку ракодтон мæ фуртухстæй?
æз: — Нæ зонун, Геуæрги, ци дин зæгъон? Аци сахат банк нæ ассигновкитæбæл æхца нæ дæдтуй, уæдта нин кæд радтдзæнæй, йе дæр бæрæг нæй.
Геуæрги: - Мадта дæ йеу гъуддагæй фæрсун.
æз: — Бафæрсæ!
Геуæрги: - Мæнæ мæмæ йеу цалдæр сугъзæрини йес, 'ма син ци бакæнон?
æз: - Цæй сугъзæринтæ? Равдесай сæ, кæми дин æнцæ?
Геуæрги: — Мæнæ мæ бæрцитæй йеуеми.
И он достает из одного из двух газырей пять или шесть золотых пятирублевых монет чеканки царского времени. Я почувствовал какое-то облегчение и сказал ему: - Мадта гъæздуг ку дæ, гъæздуг! Кæми дин адтæнцæ, кæ? Цо дæлæ торгсинмæ, æма дæ ци гьæуа, уони дин дæ сугъзæриндтæбæл радтдзæнæнцæ.
Геуæрги: - Ас адæмæй кедæрти ахур кодтон, 'ма мæмæ уонæй æрбафтудæнцæ.
От меня он направился прямо в торгсин, о котором он до этого и представления не имел, и на свои золотые монеты он получил все то, в чем он испытывал острую нужду.
Сиповский, например, нагло заявлял, что «осетины все берут мертвой хваткой», что «нельзя допустить того, чтобы осетины в деле просвещения опередили русских», а Корноухов подпевал ему в том духе, что «осетины хотят все получить за счет других горцев области, чего никак нельзя допустить», что якобы «вопрос об автономии осетинской школы компетентно может разрешить только Учредительное собрание» и т. д. (См. об этом в Госархиве СО АССР, фонд: архив дирекции Народных училищ Терской области).
Вот с этим Сиповским, белым попечителем Кавказского учебного округа, Георгий Малиев имел такой случай встречи. Сиповский жил в бывшем здании Терской дирекции народных училищ (угол улиц Ватутина и М. Горького, № 54-58); там же помещались Кавказский Учебный округ, Терская дирекция народных училищ и Северо-Осетинский Училищный совет; там же в нижнем этаже (в сторону улицы М. Горького) две комнаты были отведены для приезжающих в город Владикавказ народных учителей. В одной из этих комнат обосновался, с помощью своего друга Георгия Кокиева, и Георгий Малиев. На наем собственной квартиры у него денег не было, а между тем из города никуда не уезжал и не хотел уезжать, но продолжал носить звание бывшего учителя. Неизвестно даже, на какие именно средства он существовал, он терпел нужду во всем.
Однажды Г. Малиев возвратился к себе в неурочное время, его впустили в помещение, при входе в него со второго этажа навстречу ему спускался Сиповский. Заметив Г. Малиева, незнакомого ему человека, он спрашивает его:
— Кто идет?
Георгий Малиев ответил: — Человек с Парнаса!
Этот случай встречи Г. Малиева с Сиповским был широко известен среди осетинской интеллигенции, обычно об этом случае рассказывали в комическом духе; ответ Георгия не вызывал ни у кого удивления, считали, что реплика его на слова Сиповского дана вполне в духе характера, которым он был вообще наделен от природы.
4. Точной даты не помню, но помню хорошо, что Георгий однажды явился ко мне в Отдел Народного Образования. Не помню в подробностях разговор, который произошел между нами. Разговор носил дружеский характер; мне известно было, что Георгий перестал выступать со своими произведениями на страницах печати; были на него нападки в числе других осетинских писателей старшего поколения в печати за то, что он не воспевает современность, не служит художественным пером своим созидательному делу революции. У нас завязалась на эту тему оживленная беседа в таком порядке (на русском и дигорском языках):
Я спросил его: — Отчего ты, Георгий, ничего не пишешь, почему муза твоя молчит? В чем дело?
Он ответил мне взволнованно и в то же время с улыбкой на устах: — Я не могу писать по заказу!
Я: — А кто тебя заставляет писать по заказу? Ты, как поэт, свободен писать на любую тему, ведь ты же не отрицаешь той простой истины, что поэт своим творчеством должен служить народу, быть полезным гражданином общества. Вспомни любимых тобой поэтов Пушкина, Лермонтова и того же нашего Коста!
Он: — Да, что верно, то верно: поэт должен служить своему народу, быть ему полезен, но в современной нашей жизни я не нахожу для себя вдохновляющей темы; меня не могут убедить претензии некоторых людей, которые кичатся тем, что они способны, как египетский Фараон Хеопс, на великие дела; они охвачены только тщеславием, а на деле они ни к чему не способны, кроме громких фраз, и имена их скоро станут достоянием забвения, им далеко до Хеопса, но и его ведь не миновало забвение, хотя он все-таки хоть потомству оставил память о себе неразгаданной своей пирамидой, носящей его имя.
Я: — По-моему, Георгий, ты стоишь на неправильных позициях, нельзя исходить из того, что тебя кто-то обидел или что-то тебе не нравится в нашем неустроенном пока сегодняшнем дне. Ты не находишь вдохновляющей тебя темы в современности, а я мог бы тебе подсказать, если только ты согласишься со мной в одном, что настоящее связано с прошлым, что прошлое помогает нам понимать настоящее, а из настоящего вырастает будущее.
Он: — Я согласен с тобой, но что вытекает из твоих слов, к чему ты клонишь свой разговор?
Я: — А вот к чему: у нашего трудового народа, верными сынами которого мы все себя считаем, есть драгоценный памятник прошлого — нартский эпос. Займись поэтическим переводом на русский язык хотя бы одного пока сказания «Бесподобный танец нартов», который опубликован в записи Михала Гарданти и в моем прозаическом переводе на русский язык. Я думаю, что ты знаком со 2 выпуском «Памятников народного творчества осетин», изданным недавно Северо-Осетинским научно-исследовательским институтом; в нем опубликовано указанное сказание в дигорском оригинале и в моем переводе на русский язык. Что ты на это можешь сказать?
Он: - С этим изданием я знаком, я знаю и самого Михала Гарданти еще со времен его учительства в Махчесской двухклассной церковно-приходской школе, которую я окончил в 1902 году. Нартское сказание «Бесподобный танец нартов» меня восхищает, вообще я — горячий поклонник нашего богатейшего фольклора, а в частности и нартского эпоса. Я попробую обработать рекомендуемое тобой народное сказание на русском языке. Я: — Ну, вот и прекрасно! Когда же ты порадуешь своим переводом нас, всех друзей и поклонников твоей музы?
Он: — В самом скором времени.
Он ушел от меня в приподнятом настроении. Прошло немного времени, и Георгий явился опять в ОблОНО с рукописью художественной обработки на русском языке сказания «Бесподобный танец нартов». Этот художественный перевод я считаю блестящим, выполненным вдумчиво, на высоком уровне художественности, с проникновенным сохранением внутреннего духа и аромата оригинала. При первом же ознакомлении с переводом, тут же, в присутствии самого Георгия, я был восхищен им и поздравил его с большим творческим успехом.
Георгий не страдал честолюбием, но доброе слово по своему адресу от своих товарищей он принимал охотно и радостно, при этом, что характерно для него, без какого-либо даже признака поэтического чванства.
5. Георгий Малиев страдал одним качеством, которым страдали многие поэты (напр., знаменитый шотландский народный поэт Берне): большой доверчивостью и вместе с тем и необычайной рассеянностью. Он легко расставался со своими рукописями, отдавал их другим лицам и забывал об их существовании. Известно, что у него был готов в рукописи сборник его произведений на дигорском языке: он, не долго думая, опрометчиво вручил свой сборник московскому рабфаковцу Елекоеву, который уверил его, что в Москве он легко добьется его издания. Рукопись сборника Г. Малиева Елекоев положил в свой чемодан, но чемодан был украден по дороге в Москву, и бесценная рукопись Г. Малиева навсегда потеряна для осетинской литературы. Так как у Г. Малиева не было привычки сохранять копии своих произведений, то он не смог восстановить свой сборник; известно только лично с его слов и со слов близко знавших его лиц, что сборник состоял из стихотворений и поэм на дигорском языке; была в нем и какая-то пьеса.
Что он не дорожил своими рукописями и легко с ними расставался, это я могу подтвердить и мне лично самому известным фактом. Не помню точно даты, но однажды он опять был у меня в Северо-Осетинском ОблОНО. Во время разговора он мне поведал, что написал на дигорском языке новую поэму «Сын пастуха удалой Махамат» («Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт») и что хотел бы познакомить меня с ней. Я был, во-первых, рад новому его произведению на дигорском языке, во-вторых, его доверием к себе и сказал ему, что охотно выслушаю новую его поэму в авторском чтении. Он достал из кармана рукопись на 4-х страницах в полный лист. Поэма была написана на белой бумаге мелким, характерным для Георгия, почерком, без всяких помарок; очевидно, рукопись представляла из себя беловик. Георгий прочитал свою поэму с большим, можно сказать, вдохновенным подъемом. Читал он так: в левой руке он держал лист с текстом поэмы, а высоко поднятой правой рукой он как бы дирижировал самим собой. Он то повышал, то понижал голос соответственно содержанию. После окончания чтения поэмы Георгий вопросительно уставился в меня своими крупными глазами, в которых еще не погас огонь вдохновения, охватившего его снова при чтении своей поэмы, и ожидал моей оценки. Поэма на меня произвела очень большое впечатление своей музыкальностью, глубиной идейного содержания, художественным совершенством формы, народностью своей. Я поздравил Георгия, нашего «человека с Парнаса», как он сам себя называл, с новым блестящим творческим успехом. Я боялся, что Георгий потеряет свою рукопись, и просил его оставить ее у меня; я обещал ему поместить ее в хрестоматию по осетинской литературе для осетинской средней школы, которую я готовил к изданию. Он охотно оставил ее у меня, и я впервые опубликовал ее в указанной хрестоматии. С тех пор эта поэма сделалась общим достоянием и не сходит со страниц школьных хрестоматий.
6. В двадцатых годах Северная Осетия входила, как отдельный округ, в состав Терской области, а затем в состав Горской АССР и не имела своей собственной полиграфической базы, не было возможности издавать что-либо на осетинском языке, а между тем, осетинские писатели старшего поколения имели в рукописи значительное по тому времени количество произведений. Не было и осетинской газеты, и только с 1923 года стала выходить газета «Растдзинад» (и то не ежедневно, а в неделю несколько раз. И только с ликвидацией Горской АССР и разделом ее имущества в 1924 году Северо-Осетинская Автономная Область получила свою небольшую типографию, которая обслуживала потребность и нужды областных газет на осетинском языке («Растдзинад», «æригон большевик» и др.). В этих условиях ничего не оставалось, как воспользоваться предложением некоего Гутнова Елбыздыко, уроженца Северной Осетии, владельца типографии в Берлине. Этот Гутнов издал сборник Цомака Гадиева на осетинском языке «Волны жизни» («Царды фæйлауæнтæ») и сборник Георгия на русском языке «Горские мотивы» (1923 год, Берлин), «Ирон фæндыр» Коста и еще кое-что. В сборнике Г. Малиева всего 26 стихотворений и «Симд нартов», о котором речь шла выше (из цикла нартовских сказаний).
«Симд нартов» состоит из 10 глав в 524 строчки, дата написания 1922 год. Стихотворения сборника охватывают период с 1913 года по 1916 год.
Насколько я помню, в издании сборника большую помощь Г. Малиеву оказали Сармат Косирати, верный друг его и почитатель, ОсОНО и Наркомпрос Гор.АССР. Переписка с Гутновым Елб. поддерживалась через Наркомпрос Гор.АССР. Издание сборника доставило Г. Малиеву большое моральное удовлетворение. По этому поводу между нами произошла такая беседа в ОсОНО, у меня в кабинете.
Я: — Поздравляю тебя с изданием сборника твоего. Жаль только, что в нем нет твоих произведений до 1913 года, ведь ты же писать начал гораздо раньше.
Он: — Я писать начал на русском языке только в свои семинарские годы, а на дигорском языке, еще будучи учеником начальной школы. Но мои первые опыты как на русском, так и на дигорском языке не сохранились. Тебе же известно, что сборник, подготовленный мной на дигорском языке, я отдал московскому рабфаковцу Елекоеву и больше не получил его обратно. Елекоев через большой промежуток времени написал мне, что чемодан его, в котором была и моя рукопись, у него украли по дороге в Москву. Берлинское издание моего сборника, не сочти за хвастовство, меня радует.
В августе 1928 года я был освобожден новым областным партийным руководством от занимаемой должности заведующего Севером Осетинским ОблОНО, и с этого же времени прекратились мои непосредственные связи с Г. Малиевым, тем не менее я продолжал следить за всеми выступлениями его на страницах печати с новыми своими художественными произведениями. От этого времени я только помню, что в особо близких дружеско-товари-щеских отношениях он был с Сарматом Косирати; от него я знал, что Георгий Малиев удачно женат, что у него имеются дети; он проживал в селе в самый острый момент ломки вековечного крестьянского уклада жизни. Георгий Малиев, как человек, происходивший из беднейшего слоя трудового крестьянства, как верный сын своего народа, жил одной жизнью с породившим его народом; в народе он пользовался большой любовью.
...Его творчество в целом - большой шаг вперед в художественном развитии осетинского народа в целом, а в частности — дигорского народа. По сравнению со своим предшественником, которым является Блашка Гуржибеков, Георгий Малиев в своем творчестве пошел неизмеримо далеко вперед, поднял дигорскую ветвь осетинской литературы на более высокую ступень во всех отношениях.
ДЗАГУРТИ Губади
ВЗВОЛНОВАННЫЕ ВСТРЕЧИ
В 1916 году мой дядя Магомет Дзодзаев собрался по своим делам ехать во Владикавказ и взял меня с собой, чтобы показать мне, сельскому мальчику, город. Время было летнее, я был свободен от школьных занятий, родители не возражали, и мы поехали. Все здесь казалось мне необычным — широкие улицы с тротуарами, с электрическим освещением, высокие, кирпичные дома, бульвары и множество людей — словом, впечатлений было много.
В первый день нашего пребывания в городе мой дядя управился со своими делами. На второй день с утра он мне сказал, что ему еще нужно выполнить поручение своего соседа Гадарби Токазова — вручить его сыну Казбеку, который учится здесь, во Владикавказе, письмо и передать деньги. По адресу, написанному на конверте, мы без особого труда отыскали его. Казбек оказался на квартире и не один, а с товарищем, с которым они вместе снимали квартиру.
Казбек Токазов был нам очень рад и представил своего товарища: «Это мой друг Георгий Малиев». Он был среднего роста, плотного сложения, широкоплечий, смуглый. Проявил к нам интерес, расспрашивал, как мы живем, перечислил всех родственников, живущих в нашем селе, и справился об их благополучии. Поинтересовался также, учусь ли я в школе и в каком классе и каковы мои успехи. Я отвечал на его вопросы, а сам рассматривал книги. Меня удивляло их большое количество, они больше не вмещались в широкий шкаф, а были на подоконнике, лежали на столе. Георгий Малиев перехватил мой взгляд и сказал: «Книги — самое дорогое сокровище. В них все наши знания о жизни». Затем он подошел к шкафу, выбрал одну из книг и протянул мне. На обложке ее было написано: «И. А. Крылов. Басни».
Эта книга стала первой в моей библиотеке. Я читал ее товарищам и гордился тем, что у меня есть собственная, а не библиотечная книга, берег ее и выучил несколько басен наизусть. Это было первое мое знакомство с Георгием Малиевым. Я всегда помню и ясно представляю его во всех деталях. Но встреча эта оказалась не последней.
Через год, т. е. летом 1917 года, Георгий Малиев приехал в наше село с поручением областного руководства провести перепись населения. Увидев, я подбежал к нему, и он тоже узнал меня. Очень хотелось хоть чем-нибудь помочь ему в успешном проведении своего поручения, и я сопровождал его во время подворного обхода, узнавал, дома ли хозяева.
В сентябре того же, 1917 года, произошла моя третья встреча с Георгием Гадоевичем на дороге. Я был верхом, путь держал в Дигорское ущелье в селение Донифарс, а он ехал на бедарке в сел. Ахсарисар, и мы встретились у выезда из с. Чикола. Сразу же узнали друг друга и радости нашей не было предела. Георгий предложил мне привязать мою лошадь рядом с его лошадью, а самому сесть с ним в бедарку. Так и сделали. Рысью доехали до Ахсарисара. Здесь к приезду Георгия Малиева все мужское население было в сборе. На этом собрании он организовал первичную организацию партии «Кермен». Несколько позже я узнал, что Георгий был одним из организаторов осетинской революционно-демократической партии «Кермен». А потом я прочитал в газете, что председателем партии «Кермен» был избран Георгий Малиев и за его подписью послана телеграмма на имя В. И. Ленина, в которой приветствовалась Великая Октябрьская социалистическая революция и ее вождь В. И. Ленин.
С 1924 по 1928 год я учился в Осетинском педтехникуме во Владикавказе. В эти годы все областные учительские совещания и конференции проводились в актовом зале педтехникума. В это время Г. Малиев работал в Дигорском ущелье заведующим Гуларской общеобразовательной школой и на всех учительских совещаниях и конференциях принимал самое активное участие. Я несколько раз слушал его выступления. Это был человек большой культуры и образованности.
Георгий Гадоевич настолько умело и доходчиво преподавал и настолько методически верно вел обучение учащихся, что все его выпускники успешно выдерживали экзамены в педтехникум и другие учебные заведения.
Многие из них, получив среднее образование, стали известными людьми, комсомольскими, партийными и советскими работниками, крупными военачальниками. Например, Николай Койбаев стал секретарем Северо-Осетинского обкома ВЛКСМ, секретарем Северо-Кавказского крайкома ВЛКСМ, работником коммунистического интернационала молодежи - КИМ. Его именем названа одна из улиц гор. Орджоникидзе. Виктор Гацолаев, генерал-лейтенант, чьи артиллеристы беспощадно громили немецко-фашистские войска в Великую Отечественную войну, Мухарбек Тамаев — бывший секретарь Махческого и Дигорского РК КПСС и многие другие.
После окончания педтехникума в 1928 году, я работал зав. отделом газеты «Растдзинад». В то время Георгий Малиев часто приезжал в редакцию, привозил не только стихотворения, но и публицистические статьи и заметки, которые отдавал редактору Сармату Косирати и литсотруднику Андрею Гулуеву. Статьи его регулярно публиковались в газете и с интересом воспринимались читателями.
Вот таким и запомнился мне замечательный просветитель, талантливый поэт и публицист, прекрасный педагог Георгий Гадоевич Малиев.
Георгий Гадоевич Малиев был не только замечательным поэтом, но и настоящим мастером педагогического дела. Я хорошо еще помню старую, покосившуюся саклю, кое-как отремонтированную всем аульным миром, куда мы, босоногие мальчишки, сбегались по утрам, сзываемые звоном старой железной кочерги о кусочек чугунного бруска на кривой, сучковатой деревянной подпорке.
В небольшой классной комнате в два подслеповатых окошка рассаживались мы за простыми, даже неструганными, длинными деревянными столами, и начиналось мудреное постижение науки. Изумительный рассказчик, Георгий Гадоевич умел зажечь детские сердца любознательностью и шаг за шагом вводил в чудесный мир знаний. Он очень часто рассказывал нам о недавних, но уже овеянных легендой, героических делах своих соратников-керменистов. Затаив дыхание, слушали мы его рассказы о героических походах керменистов, о личной отваге и бесстрашии Колка Кесаева, Георгия Цаголова и многих других.
Работая почти бесплатно, Георгий Гадоевич никогда не нормировал свое рабочее время. Вот пробил дежурный ученик старой кочергой по бруску, возвещая конец последнего урока. Веселая ватага мальчишек с самодельными тряпичными мешочками-сумками разбегается по домам, чтобы вновь часа через два-три собраться в маленьком школьном дворике.
Эти послеобеденные часы были особенно любимы нами. Весной и осенью мы отправлялись «в природу»: или на берег Уруха, или в сосновую рощу, летом же уходили в лес по ягоды в Хускадаг. А иногда по узкой извилистой тропе поднимались в аул Гулар, чудом держащийся на крутом склоне горы. И, затаив дыхание, слушали рассказы любимого учителя, рассказы и о прошлом, но чаще о будущем, о том, какая будет жизнь в горах, эдак лет через десять-двадцать.
Царды вæййы ахæм адæймæгтæ, æмæ сыл иу хатт куы сæмбæлай, стæй семæ куы базонгæ уай, куы сын бамба-рай сæ хъуыдытæ, сæ тырнындзинæдтæ, сæ бæллицтæ, сæ хуымæтæг æмæ раст зæрдæйы уаг, уæд сæ никуыуал ферох кæндзынæ, кæддæриддæр уайдзысты дæ цæстытыл. Ахæм æнæферохгæнгæ адæймаг уьщи поэт Малиты Георги дæр.
Кæм федтон фыццаг хатт Малиты Георгийы? Уый уьщи 1907-æм азы фæззæджы. Уæд бацыдтæн ахуыр кæнынмæ æрыдоны семинармæ. Уыцы рæстæджы байдьщтон æмдзæвгæтæ фыесын дæр, фыстон дыгуронау æмæ уырыесагау. Семинары нæ уьщ исты хуызы хъæппæрисадон къордтæ, ахуыргæнинæгтæ сæ æрдзон курдиат кæм равдыстаиккой, ахæмтæ. Нæ дзы уыди литературой къорд дæр.
Уæд мæхинымæр хъуыды кодтон: «æвæццæгæн, ме 'мдзæвгæтæ лæмæгъ сты æмæ искæмæ равдисыны аккаг не сты». Фæлæ къласы ахуыргæнинæгтæй иуæй-иутæ загьтой: «Уæртæ æртыккаг къласы ис, æмдзæвгæтæ чи фыссы, ахæм ахуыргæнинаг; уый поэт у æмæ йæм равдисæм де 'мдзæвгæтæ, кæддæра цы зæгъид». æз сразы дæн æмæ радтон ме 'мдзæвгæ. Бæлвырд нал хъуыды кæнын, цавæр æмдзæвгæ уыди, уый. æвæццæгæн, уыд дыгуронау фыст. Ме 'мбæлттæ æмдзæвгæ равдыстой Малиты Георгимæ. Уый йæ бакаст æмæ мын куыд радзырдтой, афтæмæй загъта. «æмдзæвгæйы автор поэт у, хорз фыедзæн». Кæй зæгъын æй хъæуы, уыцы ныхæстæ мæнæн æхсызгон уыдысты, уымæн æмæ зыдтон, Малиты Георги калакаг газет «Ног Цард»-ы йе 'мдзæвгæ «Цæхъал» кæй ныммыхуыр кодта æмæ йын йæ быны «Геомал», зæгъгæ, кæй бафыста, уый. (Уыцы æмдзæвгæ, мæнмæ гæсгæ, уыд йæ фыццаг мыхуыргонд æмдзæвгæ). Фæлæ уыцы рæстæджы мæхæдæг Георгиимæ никуы ныхас кодтон, чи зоны, кæстæр кæй уыд-тæн æмæ æфсæрмы кæй кодтон, уый тыххæй.
1908-æм азы, сæрды каникулты рæстæг, уæззау рын-чын фæдæн æмæ семинармæ раздæхтæн æрмæст зымæджы. Георги ме ссыдмæ семинары нал уыд. Куыд дзырд-той, афтæмæй, 3-аг къласæй 4-æм къласмæ экзаментæ дæт-гæйæ, экзамен не сфæрæзта æмæ ацыд. Экзамен дæтгæйæ, дам, æй семинары инспектор-моладзан бафарста: «Радзур-ма наизусть куывд «Отче наш» («Мах фыд»). Фæлæ йæ Георги нæ радзырдта. Уæд, дам, ын инспектор афтæ: «Гъы, Байрон, Пушкин æмæ Лермонтовы æмдзæвгæтæ наизусть зоныс, фæлæ дины куывд «Отче наш» нæ зоныс. Уый хорз нæу, афтæ не 'мбæлы».
Георги мын фæстæдæр, 1915-æм азы, куыд радзырдта, афтæмæй семинары ахуыргæнинæгтæй иукъорд лæппуйы æрбакодтой Дзæуджыхъæумæ Терчы облæсты хицаумæ, «бунтгæнджытæ» стут, зæгъгæ: «Къæнцыларæй инæлары ка-бинетмæ фæцæйцæугæйæ, æз мæ худ нæ систон. Уæд иу æфсæддон чиновник бадти стъолы цур, уый æваст фæгæпп кодта йæ бынатæй æмæ мыл тызмæгæй фæхъæр кодта: «Дæ худ сие!» «Дæ дзыхыл хæц, уыры!» — загьтон ын æз».
Георги семинарæй куы ацыди, уæд уырыесаг æвзагыл ныммыхуыр кодта дзæуджыхъæуккаг газеты дыууæ æмдзæвгæйы, сæ иу — «Под новый год», иннæ — «Между прочим». Кæм мыхуыргонд уыд фыццаг æмдзæвгæ, уый нал хъуыды кæнын, фæлæ дыккаг — «Между прочим» — рацыд газет «Хабар»-ы. Газет «Хабар» цыди дыууæ æвзагыл — иронау æмæ уырыесагау.
Уыцы æмдзæвгæтæ мах, семинары ахуыргæнинæгтæ, бакастыстæм тынг æхсызгонæн. æмдзæвгæ «Между прочим» уæд тынг фæцыд мæ зæрдæмæ. Абон дæр ма мæ зæрдыл лæууы.
Йæ материалон фадæттæм гæсгæ, Георгийæн йæ бон нæ уыди исты скъоламæ ахуыр кæнынмæ бацæуын æмæ йын тынг зын уыд, æнæбары кæй ныууагъта йæ ахуыр, уый. Зæрдæрыстæй ныффыста семинары дурзæрдæ хицæуттæ-«хъомылгæнджыты» ныхмæ йе 'мдзæвгæ æмæ йын скод-та ахæм кæронбæттæн:
Солнце весело смеется,
Миру счастье шлет с небес.
Песня птичек раздается,
Этой песне вторит лес.
Лишь у стен «святого храма»
Песен звонких не слыхать.
Для чего вся эта драма ?
Отзовись, наука-мать!
(«Между прочим», газ. «Хабар», № 8, 1909-æм аз).
Малиты Георги æнæ 'хцайæ, æнæ царды фæрæзтæй, æнæ бынатæй бирæ фæрахау-бахау кодта хъæутæ æмæ го-рæттыл. Уый бæлвырд зыны йе 'мдзæвгæйæ. Революцийы агъоммæйы дзæуджыхъæуккаг газет «Терское эхо»-йы æви æндæр цавæрдæр газеты Георги ныммыхуыр кодта æмдзæвгæ «Возвращение». æмдзæвгæйæ ма хъуыды кæнын ахæм рæнхъытæ:
Вот блеснул аул мой сквозь вечерний дым...
Изнемог, устал я, роком злым гонимый,
Средь людей, мне чуждых, в дальней стороне.
Истомили душу долгие скитанья,
Нет во мне уж больше прежнего огня.
Как цветы, увяли жизни упованья,
Загубил их рано холод бытия.
Иукъорд азы фæстæ, советон рæстæджы, æз ныффыстон статья Георгийы сфæлдыстады тыххæй æмæ йæ ныммыхуыр кодтон. Ме статьяйы фыстон, Георги йе 'мдзæвгæты æмбырдгондмæ æмдзæвгæ «Возвращение» нæ бахаста, зæгъгæ. Уыйфæстæ Георгийыл куы сæмбæлдтæн, уæд æй бафарстон: «Де 'мдзæвгæйы рæнхъытæ дын раст ныффыстон?» (Ныффыстон сæ чиныгмæ нæ кæсгæйæ.) Уый мын афтæ: «Раст сæ ныффыстай, фæлæ мæнмæ уыди: «Изнемог, устал я».
1915-æм азы æз хорз базонгæ дæн Георгиимæ, уæд цар-ди Дзæуджыхъæуы, «Степная», зæгъгæ, кæй хуыдтой, уыцы уынджы, цæттæ кодта иу-2—3 лæппуйы цавæрдæр экзамен-тæм. Фæлæ йын йæ ахуыргæнинæгтæ цы хъуамæ бафыста-иккой, кæд сæхæдæг дæр цыбыркъух уьщысты, уæд! Арæх-иу ыл федтон æндæр æмæ æндæр уæлæдарæс. Куы-иу æй бафарстон, кæм и дæ тужуркæ, зæгъгæ (кæнæ хæдон, кæнæ хæлаф), уæд-иу, бахудгæйæ, дзуапп радта: «Ауæй йæ кодтон æмæ асламдæр балхæдтон. Цы æхца ма мæм баззад, уымæй та базары, «обжоркæйы», исты ахæрдзынæн». Арæх-иу æмбæлдыстæм Георгиимæ æмæ ныхас кодтам литера-турæйы тыххæй, кастыстæм кæрæдзийæн не 'мдзæвгæтæ.
Георги уьщи тынг хæдæфсарм адæймаг, уæлдайдæр та сылгоймæгтимæ. æрцыди йыл ахæм цау: бауарзта иу дзæу-джыхъæуккаг чызджы, йемæ зонгæ нæ уыд, афтæмæй. Йæ номыл ын ныффыста æмдзæвгæ дæр. Чызг бамбæрста, Георги йæ уарзгæ кæй кæны, уый.
Георги агуырдта фадат йемæ сæмбæлынæн. Сæмбæлдысты: чызг уынджы фæцæйцыд, Георги цыди йæ фæстæ. Фæрсуынгмæ куы бахæццæ чызг, уæд æрлæууыд. Георги йæм хæстæг бацыд, слæууыд йæ цуры, фæлæ исты зæгъын не сфæрæзта, йе 'мдзæвгæ дæр нал радта чызгæн, афтæмæй фæстæмæ раздæхт.
æрцыд ма иу ахæм хъуыддаг дæр: уæлдæр кæй кой ракодтам, уыцы чызг уыди æви æндæр чызг, уый бæлвырд нæ зонын. Фæлæ Георги радзырдта йæ иу æмбалæн цавæр-дæр чызджы тыххæй, йæ зæрдæмæ тынг цæуы, зæгъгæ. Уый йын хъазгæйæ загьта: «æмæ ууыл та цы тыхсыс? Кæд дæ фæнды, уæд тæккæ райсом (уал æмæ уал сахатыл) уыдзæн мæ фатеры, æрбацу æмæ йæ фендзынæ!» Георги не 'ууæндыд уыцы ныхæстыл. Фæлæ уæддæр иннæ бон ацыд йе 'мбалмæ. Уатмæ бацæуæны ауыдта ауыгьдæй чызджы палто æмæ шляпæ. Георги аздæхт фæстæмæ. Уыйфæстæ иу-дыууæ-æртæ мæйы дæргъы дзургæ дæр нал скодта йе 'мбалмæ. Йе 'мбалмæ цы чызг æрбацыди, уый та уыди, гимназы чи ахуыр кодта, ахæм æндæр чызг — Георгийы æмбалы зонгæ. Георги кæмæй загьта, уыцы чызг дæр гимназы ахуыр кодта, æмæ дыууæ чызгæн дæр сæ палтотæ æмæ шляпæтæ æмхуызæттæ уыдысты.
æнæхин æмæ æууæндаг адæймаг уьщ Георги. Иухатт æй бафæндыди Терчы йæхи ныннайын. Ацыд доныбылмæ, раласта йæ уæлæдарæс æмæ сæ ныууагъта доныбыл. Фæлæ йæхи куы цынадта æмæ фæстæмæ куы 'рбацыд, уæд йæ дзаумæттæ уым нал уыдысты: цавæрдæр къæрных ын сæ адавта.
Хъазаг уыди Георги æмæ-иу ыл худæджы цаутæ дæр æрцыди.
Йæхæдæг куыд радзырдта, афтæмæй иухатт изæрдалынгты кæйдæр агуырдта æмæ иу хæдзармæ дзæнгæрæг бацагъта. Бакодта йын дуар иу лæг æмæ йæ бафарста:
Иухатт газеты ныммыхуыр кодтон æмдзæвгæ «Явись, певец!». Тæккæ уыцы бон райсомæй фæцæйцыдтæн проспекты. Кæсын æмæ дын Георги мæнæ ссæуы (уыцы райсом хъæуæй æрбацыд). Мæн куы ауыдта, уæд йæ къух уæлæ-мæ сдардта (афтæ-иу кодта, искæуыл-иу куы сæмбæлд йæ зонгæтæй, уæд). Бахудти æмæ загьта: «Ды фæсидтæ зарæггæнæгмæ, фæзын, зæгьгæ, æмæ, кæс, æз фæзындтæн!»
Окруджы æххæсткомæй Георгийæн Дзæуджыхъæуы радтой æвдисæндар йæ кары тыххæй. æвдисæндары уьщи пункт «Особые приметы», зæгъгæ. Уым ын чидæр хъазгæйæ ныффыста: «Смуглолиц, как нарт Батрадз». Георги-иу уыцы фыстыл бирæ фæхудти.
Георги хъæууон ахуыргæнæгæй куы куыста, уæд æз ныммыхуыр кодтон газет «Рæстдзинад»-ы æмдзæвгæ «По-этæн»; ныффыстон æй Георгийы номыл. Георги мын куыд радзырдта, афтæмæй, райсомæй скъоламæ куы фæцæйцыд, уæд скъоладзаутæ, газет тилгæйæ, цингæнгæ рауадысты йæ размæ æмæ хъæр кодтой: «Мæнæ, Георги, газета дæу туххæй финсунцæ!»
Дзæуджыхъæуы, проспекты (ныр Сабырдзинады проспект) ,уыди чингуытæ æмæ къæнцылары дзаумæтты дукани. Йæ хицау — фыссæг Хъороты Дауыт — Георгимæ радта иу-цалдæр тетрады æмæ кърандасы. Бафæдзæхста йын, цæмæй сæ уый ауæй кæна базары. Георги ацыд базармæ, фæлæ йæ милиционер баурæдта, спекуляци кæныс, зæгъгæ. Георги бæргæ дзырдта, æз спекулянт нæ дæн, зæгъгæ, фæлæ йæм чи хъуыста! Акодтой йæ мидхъуыддæгты комиссариатмæ. Уым тыргъы фæцæйцыди комиссар йæхæдæг. Уый Малийы фырты хорз зыдта æмæ йæ афарста: «Ды та ам цы ми кæныс?» Георги йын хабар радзырдта. Комиссар радта дзырд, цæмæй йæ æвæстиатæй суæгъд кæной.
Георги мын дзырдта: «Чырыстонхъæуы (ныр горæт Дигорайы) уыдтæн æмæ хорхъуаг азы нартхорхъуаг уыдыстæм. æз ныффыстон курдиат æмдзæвгæтæй æмæ йæ балæвæрдтон хъæууон советы сæрдармæ. Сæрдары резолю-цимæ гæсгæ мын радтой нартхор».
Революцийы аъоммæ-иу Георги кæд искуы-иу хатт ныммыхуыр кодта йе 'мдзæвгæтæ, уæддæр æй бирæтæ зыдтой курдиатджын поэтæй... Хъуыды кæнын, (æнхъæл-дæн) журнал «Кавказские курорты», зæгъгæ, уым Георгийы æмдзæвгæтæ схуыдтой, денджыз йæ бынæй йæ былмæ цы налхъуыт-налмас раппары, ахæм хæзнатæ.
Иухатт Бетъырбухæй æви Мæскуыйæ ссыд иу ахуыргонд литературовед æмæ бакаст лекци Байроны сфæлдыс-тады тыххæй. Лекцийы фæдыл раныхас кодтой бирæтæ: ахуыргæнджытæ, адвокаттæ, ахуыргæнинæгтæ æмæ æндæртæ. Байроны сфæлдыстады фæдыл радзырдта Георги дæр. Йæ кæронбæтгæн ныхасы лектор загьта Георгийы тыххæй: «Ацы æрыгон лæппуйæ арфдæр ничи бацыд Байроны сфæлдыс-тадмæ æмæ йæ амæй хуыздæр ничи бамбæрста».
1917-æм азы революцион змæлдæн хæхбæсты разамынд лæвæрдтой революцион æхсыст кусджытæ — коммунист-тæ С. М. Киров æмæ Серго Орджоникидзе. Уыдон раза-мындæй Ирыстоны арæзт æрцьщи революцион къорд «Кер-мен». Уыцы партийы уæнг уыди Малиты Георги дæр æмæ дзы куыста активонæй.
Советон рæстæджы Георги мыхуыр кодта йе 'мдзæвгæтæ альманах «Малусæджы», газет «Рæстдзинад»-ы, журнал «Мах дуджы» æмæ æндæр рæтты. 1934-æм азы рауагъ-та дыгурон диалектыл хицæн чиныгæй йе 'мдзæвгæтæ, по-эмæтæ æмæ чысыл радзырдтæ («Ирæф»). 1924-æм азы уырыссаг æвзагыл рауагъта йæ аивадон уацмысты æмбырд-гонд «Горские мотивы».
1922-æм азы Цæгат Ирыстоны ахуырады хайады (литературой коллегийы æрбадты) Георги бакасти йæ драматикон стыр поэмæ «Буря» («Уад»). Поэмæ уыди романтикой. Куыд ма хъуыды кæнын, афтæмæй дзы ныхас цыди хæххон абырджыты тыххæй. Уыдон тох кодтой паддзахы хицæутты ныхмæ, фæллойгæнæг адæмы æфхæрджыты ныхмæ æмæ цардысты хъæдты. Паддзахы æфсæдтæ сæм куы бабырстои, уæд семæ хъæбатырæй схæцыдысты. Георги тынг уарзта йæ поэмæ, хицæн рæнхъытæ-иу дзы наизусть дæр радзырдта, каста йæ къухфыстæй, мыхуыргонд не 'рцьщ. Хъыгаг у, уыцы зынаргъ поэмæ нырмæ кæй никуы разынди, уый.