М О Я    О С Е Т И Я



Воспоминания

МАЛИЕВ ГЕОРГИЙ ГАДОЕВИЧ

Я знал Георгия Малиева с ученических лет, помню его, как семинариста, ровесника и своего односельчани­на; известно, что родители его до 1910 года, т. е. до осно­вания селения Ахсарисара, жили некоторое время в селе­нии Христианском, как временно проживающие, в ка­честве неполноправных членов Христианского сельско­го общества. Я не раз встречался с Георгием Малиевым и имел с ним беседы на разные темы; я относился к нему, как и все, кто когда-либо с ним сталкивался, с большой симпатией, как к весьма одаренной и оригинальной лич­ности. У меня в памяти о нем сохранилось ряд неизгла­димых воспоминаний. А так как в жизни больших по­этов, — а он, безусловно, был настоящим, одаренным от природы, большим поэтом, — все интересно, то мои воспоминания могут помочь в понимании его, как лич­ности и поэта.
Я не могу вспомнить, при каких обстоятельствах я впер­вые столкнулся с Георгием, но зато хорошо помню па­мятные события 1905—1906 гг., которые бурно проходили в родном моем селении Христианском. Известно, что к этим годам в с. Христианском насчитывалось несколько студентов и значительное количество учащихся средних учебных заведений, гимназистов, реалистов и семинари­стов. Они все были в той или иной степени вовлечены в бурные революционные события 1905—1906 гг. Средние учебные заведения временно были закрыты, а потому христиановцы, обучавшиеся в средних учебных заведениях Владикавказа, Пятигорска и Ставрополя, а также ардонские семинаристы, оказались у себя дома в родном селе­нии Христианском, которое уже было охвачено револю­ционным брожением. Революционная решимость крес­тьянства вышла из берегов и была направлена против ни­зовых царских властей (сельского старшины, лесных страж­ников) и местных землевладельцев, дигорских баделят.) Помню один из летних бурных дней 1906 года, когда, охваченные гневом граждане, собравшиеся на сельский общественный сход, двинулись всей массой к церкви, где проходило воскресное богослужение, чтобы отнять у стар­шины села знак его власти — старшинскую цепь на шее и передать ее новому старшине, избранному самим наро­дом, учителю Амурхану Собиеву; при выходе из церкви старшина Батманов Дрис был окружен со всех сторон сельчанами, от него потребовали добровольной сдачи стар­шинской цепи, но он ответил категорическим отказом и заявил по-дигорски: «Цепь я получил не от вас и не вам ее отдам» (хецауи рæхис мин сумах нæ равардтайтæ, 'ма 'й сумахæн нæ ратдзæнæн).
Тогда из среды разгневанной и бушующей народной массы худощавый и на вид болезненный Царай Кесаев подскочил к нему и силой сорвал цепь с его шеи; смер­тельно перепуганного старшину спасли его ноги: он бе­жал от народной расправы и скрылся в доме богатея Фацбая Такоева и его братьев. Горский дедовский адат о свя­тости и неприкосновенности гонимого и преследуемого в его убежище заставил массу отступить от дома Такоевых; если бы на пути не стал горский адат, то ненавистный народу царский сельский старшина Батманов Дрис по­платился бы жизнью. Разгневанный народ не ограничился одним отнятием старшинской цепи; старшина вырвался живым из рук революционного народа и нашел надежное убежище, и вот тогда-то разбушевавшаяся масса решила отомстить своему угнетателю в другой форме: решили раз­громить дом его. Всей массой направились к дому старши­ны, и дом был разгромлен (крыша, окна, двери).
В этих событиях активное участие принимали учащиеся средних учебных заведений, оказавшиеся дома, а в том числе и Георгий Малиев, ардонский семинарист.
В эти же годы учащиеся средних школ встречались и сходились очень часто, устраивали и собрания; местом встречи обычно бывала старая школа, что рядом с церко­вью, а по воскресеньям прицерковный сад и двор; одно из таких собраний происходило в одной из классных ком­нат нижнеквартальной школы; на нем страстно обсуж­дался вопрос об открытии явочным порядком сельской общественной библиотеки-читальни, а для этого нужны были книги, газеты и журналы. Книги решено было со­брать у отдельных граждан села, у которых имелись до­машние библиотеки. У нас была своя значительная биб­лиотека, которая составилась из ежегодных приложений к журналу «Нива». Часть книг, с разрешения отца, брат мой Дзаххо и я отдали в организуемую общественную библиотеку. Помещение для нее было найдено бесплат­ное; я уже всех подробностей не помню, помню только, что библиотека просуществовала недолго; с наступлени­ем реакции и подавлением революции, явочно открытая библиотека, как революционный, с точки зрения царс­ких властей, очаг, была закрыта: позже она при других обстоятельствах и другими лицами была открыта, но через короткое время по тем же мотивам снова закрыта. (См. об этом материалы в Государственном историческом архиве СО АССР. Имеется в архиве специальное дело — переписка об открытии библиотеки-читальни в с. Христианском.)
Георгий Малиев принял активное участие, как в об­суждении вопроса об открытии библиотеки, так и в сборе книг для библиотеки от отдельных граждан села.
С Георгием Малиевым у меня связано и другое воспо­минание тех лет. Часто наши разговоры касались осетин­ского языка в целом, в связи с общим нашим предметом почитания и любви — Коста Хетагуровым, а в частности и дигорского языка, на котором в предреволюционные годы (1902—1903 гг.) впервые появились в печати произ­ведения Блашка Гуржибекова, зачинателя художествен­ной литературы, на дигорском языке — «Сахи рæсугъд», «Дигорон уадзимистæ» и «æдули».
Возникал спор, кто лучше знает дигорский язык-диа­лект и так далее в словарном отношении. Кто-либо из нас называл редкое дигорское слово, а другие должны были объяснить, что оно означает. В этих спорах первенство ос­тавалось всегда за Георгием Малиевым: он называл боль­шое количество редких дигорских слов; он черпал их из своего родного горно-дигорского языка и фольклора; ча­сто бывало так, что никто не мог дать объяснение значе­ния слова, и Г. Малиев в таких случаях чаще всех разъяс­нял нам значение редкого дигорского слова. К сожале­нию, я не помню всех слов, предлагавшихся нам Г. Мали­евым; мои же познания в дигорском языке в то время, несмотря на мою любовь и интерес к устному народному творчеству, были настолько поверхностны, что мне не были еще знакомы такие слова, как «галауан» (башня), «зæппадзæ» (склеп) и др., которые больше были связаны с далекой, отошедшей в прошлое, жизнью наших предков. Знание Г. Малиевым дигорского языка было более глубоким, чем мое, и это возвышало его в моих глазах и усиливало мою симпатию к нему.
В течение своих студенческих лет и пребывания в Вос­точной Сибири (1907—1917 гг.) я был лишен возможнос­ти встреч и личного общения с Георгием Малиевым, но интереса к нему я не терял. Мне известны были отдельные его стихотворения (на дигорском, а больше на русском языках), которые разновременно появлялись на страни­цах осетинской периодической печати (газеты «Ног цард», «Хабар» и др.), а также его перевод на дигорский язык из Вл. Короленко. Этот перевод был издан в 1914 году Осе­тинским издательским обществом «Ир» в электротипог­рафии А. Г. Габисова под названием «Енцег» (Полное заг­лавие таково: Издание Осетинского издательского обще­ства «Ир». Вл. Короленко. Перевод Г. Малиева «Енцег» (Таус). Цена 15 коп. Владикавказ. Электротипография А. Г. Габи­сова. 1914 г. В переводе 24 страницы. Тираж неизвестен. Нет и других паспортных данных издания.). Перевод представ­ляет значительный интерес, а потому попутно, чтобы не возвращаться к нему, я должен несколько остановиться на нем. Прежде всего надо было установить, какое имен­но произведение Вл. Короленко было переведено Г. Мали­евым и названо им по-дигорски «Енцег», что по-русски значит «воспитанник, воспитанница, приемыш». Розыс­ки привели к следующему: Вл. Короленко в период своего проживания в Нижнем Новгороде совершил поездку по Ветлужскому обширному и лесистому краю, где в про­шлом в непроходимых лесных чащобах спасались от пре­следований царских властей русские раскольники в своих скитах и монастырях. Жизнь этих раскольников красочно описана русским писателем П. И. Мельниковым-Печерским в романах «В лесах» и «На горах», который, как цар­ский чиновник, в то же время был, как удостоверяет Вл.Короленко, «жестоким гонителем» этих же расколь­ников и «разорителем» их скитов и монастырей. Путевые впечатления своей поездки по Ветлуге и Карженцу Вл. Ко­роленко оформил в виде отдельных очерков (I—VIII) и дал им общее название «В пустынных местах» (Из поездки по Ветлуге и Керженцу)». (См. Полное собрание сочине­ний В.Г. Короленко. Том пятый. Изд. Т-ва А. Ф. Маркса в Петербурге. 1914 г. Приложение к журналу «Нива» на 1914 г., стр. 222—317.) Из восьми очерков внимание Г. Малиева привлек к себе очерк III — «Приемыш», в котором Вл.Ко­роленко воссоздает встреченный им в своих странствиях по Ветлужскому краю незабываемый образ неутешно го­рюющей матери, потерявшей своего единственного сына в младенческих летах. Образ неутешной в неизбывном своем горе матери, вместе с которой безвременно состарился от горя и ее муж Степан, вызвал в душе поэта-гуманиста Малиева сочувствие к ней. Образ горюющей матери ему был близок, так как таких матерей, да к тому же вдов, он мог знать и наблюдать в родной ему с детства дигорской народной жизни. Образ русской матери, от горя исходя­щей в слезах, мог ему напомнить и хорошо знакомый ему образ матери — вдовы пятерых сирот, которой нечем было кормить своих беспомощных детей и которая, чтобы ус­покоить их ожиданием ужина, варила им, вместо фасо­ли, камни; художественный образ, созданный народным осетинским поэтом Коста Хетагуровым (стихотворение «Сидзæргæс» — «Вдова»). Образ этот, очевидно, преследо­вал творческое воображение поэта, и он, познакомив­шись с очерком В. Короленко, решил перевести его на свой материнский дигорский язык, которым он так бли­стательно владел, и этим, так сказать, избавиться от его преследований. Что писатели таким именно путем часто избавляются от овладевшего их воображением образа, это­му в истории литературы есть много примеров.
Для подтверждения я ограничусь только ссылкой на свидетельство одного И.С. Тургенева. Вот что передает Я.Боесен в своих воспоминаниях «Визит к Тургеневу» со слов самого Тургенева: «Когда я заинтересовываюсь ка­ким-либо характером, он овладевает моим умом, он пре­следует меня днем и ночью, не оставляет меня в покое, пока я от него не отделаюсь. Когда я читаю, он шепчет мне на ухо свое мнение о прочитанном; когда я иду гу­лять, он высказывает свои суждения обо всем, что бы я ни услышал и ни увидел. Наконец, мне приходится сда­ваться — я сажусь и пишу его биографию. Я спрашиваю себя: кто были его отец и мать, что за люди они были, какого рода семью представляли, каковы были их при­вычки и т. д. Затем я перехожу к истории воспитания мое­го героя, к его наружности, к местности, где он провел годы, в которые формируется характер. Иногда я иду даже дальше, как, например, это было с Базаровым. Он так завладел мной, что я вел от его имени дневник, в кото­ром он высказывал свое мнение о важнейших текущих вопросах, религиозных, политических и социальных. То же самое я проделал относительно одного из второсте­пенных характеров в «Накануне» («И. С. Тургенев в воспо­минаниях современников в двух томах». Изд. «Художествен­ная литература». М., 1969. Том второй, стр. 355—356, из воспоминаний Я. Боесена «Визит к Тургеневу». Боесен (Бойзен) Хоялмар Хьорд (1848—1895) — американский писатель, по национальности норвежец).
Г. Малиев в основу своего перевода положил очерк «Приемыш», но он в то же время использовал и IV очерк под названием: «На Сеже». Перевод Г. Малиева был пер­вым случаем перевода прозаического произведения рус­ского писателя на осетинский язык (точнее: на дигорский), и в этом отношении Г. Малиева можно считать перевод­чиком-пионером.
Как же Г. Малиев, пионер в переводческом деле, осу­ществил свой перевод? Анализ перевода, сверка его с рус­ским оригиналом дает такие результаты: Г. Малиев под­верг два очерка Вл. Короленко основательной творческой переработке; он сохранил название третьего очерка «При­емыш» (по-дигорски: «Енцег»), но из двух очерков он выбрасывал все то, что ему казалось лишним, малопо­нятным или недоступным осетинскому читателю (целые страницы, целые предложения, отдельные слова), пере­носил отдельные фразы с одного места на другое, чтобы ярче обрисовать образ матери, взявшей в своем безысход­ном горе внебрачно рожденную девочку, на которую она перенесла всю свою нерастраченную материнскую любовь; но все-таки она не может забыть своего сыночка, которо­го она продолжает вспоминать и часто видеть в своем бес­покойном и мятежном сне.
Свой перевод Г. Малиев разбил на 3 главы, чего нет в очерке «Приемыш» Вл. Короленко, причем «Приемыш» со­ставил две главы, а «На Сеже» — III главу. Он так сделал потому, что хотел попутно создать полную картину взаим­ного понимания между матерью и отцом безвременно умер­шего ребенка. Бросается в глаза и то, что Г. Малиев свой перевод назвал дигорским словом таус, что в переводе на русский язык означает повесть, повествование, рассказ.
Творчески переработанный перевод двух очерков Вл. Короленко, в особенности же IV очерка, осуществлен­ный Г. Малиевым, производит цельное художественное впечатление; по простоте и совершенству языка он досту­пен пониманию рядового дигорского читателя, в те вре­мена весьма немногочисленного и мало еще искушенно­го в чтении художественных произведений русских писа­телей на родном языке за их пока полным отсутствием. Язык перевода подтверждает то, о чем я уже выше гово­рил: глубокое и блистательное знание Г. Малиевым своего материнского языка, владения им в совершенстве.
Перевод замечателен и той орфографией, которой Г.Ма­лиев придерживался. В те времена еще не было твердо ус­тановленной орфографии осетинского языка в целом, а, в частности, и дигорского. Поэтому в осетинских издани­ях поначалу придерживались Шегреновской орфографии, а затем более усовершенствованной Миллеровской; в осе­тинской орфографии существовал полный разнобой и хаос, которые продолжают иметь место и в настоящее время. В осетинском языке существует фонетический за­кон, имеющий силу общеосетинского фонетического за­кона; он остался вне поля внимания Вс. Миллера, игно­рируется он и советскими лингвистами-осетиноведами, и в принятой осетинской орфографии установлено пра­вило, стоящее в полном противоречии с действующим в языке фонетическим законом. Этот закон гласит: осетин­ский язык не терпит в слове стечения двух глухих звуков, второй в этом случае становится звонким, поэтому Г. Ма­лиев (Ш. Абаев, Д. Бердиев и др. в своих рукописях) руко­водствуется слухом и последовательно придерживается в своем переводе «Енцег»; вот примеры этого: 'рбакасдæй, фегъусда и т. д.
В этих случаях, в нарушение фонетического закона, в правилах осетинской орфографии установлено написание двух глухих, например: бакастæй, фегъуста и др. Это-то миллеровское написание в основном сохраняется в обще­принятых правилах осетинской орфографии.
Должен обратить особое внимание и на то, что Г. Ма­лиев переосмыслил идейную направленность очерков Вл. Ко­роленко. Идея же очерков Вл. Короленко выражена ясно в следующих словах (в конце III очерка): «За окном чири­кала какая-то вечерняя пташка, и, казалось, последний луч солнца медлил сходить из избы, золотя белокурую голову ребенка, заливая ярким багрянцем раскрасневше­еся лицо поздней красавицы, любовью и болью сердеч­ной завоевавшей себе новое материнство...» (Вл. Королен­ко. Цит., стр. 262). Подчеркнутые мной двумя чертами сло­ва в переводе опущены.
Я ограничиваюсь этими замечаниями и не вхожу в даль­нейший анализ перевода Г. Малиева, а также в обсужде­ние того, насколько допустим такой вольный перевод с одного языка на другой, носящий явно характер основа­тельной переработки. Перевод заслуживает особого, бо­лее детального изучения во всех отношениях. К этому, не боясь преувеличения, можно добавить, что Г. Малиев об­ладал, с моей точки зрения, всеми данными, которые необходимы высококвалифицированному переводчику, но при всем этом переводческий опыт не лишен и недостат­ков таких, как буквальный перевод русского текста, на­пример, на стр. 7: «арси къуру къум» («глухой, медвежий угол») и др.
Особо должен отметить, что 1907 год в жизни Георгия Малиева является переломным в том отношении, что он был грубо лишен возможности закончить курс Ардонской духовной семинарии, этой, — при всех ее вопиющих не­достатках, — кузницы осетинской дореволюционной интеллигенции. Дело, на основании архивных данных, которые теперь стали доступны, представляется в таком виде: семинаристы всех классов, за исключением V и VI классов, по взаимной договоренности, предъявили Прав­лению семинарии категорическое требование об увольне­нии семинарского эконома некоего Колбасенко «за гру­бое обращение с семинаристами» (См. Госархив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии. Фонд 150, дело 140, лист 140, из протокола Педагогического собрания Правления Ардонской духовной семинарии N 5 от 12.IV. 1907 г. или см. Дзагуров Г. А. «Материалы к словарю осетинских писателей, культурных и политических деяте­лей», 1967 г., том IV).
Это было 10 апреля 1907 года по ст. ст., а 12 апреля уже состоялось заседание педагогического собрания Правле­ния семинарии, на котором был заслушан доклад инс­пектора семинарии «О происшедших в семинарии 10—12 апреля беспорядках». По этому докладу было принято такое постановление: «Принимая во внимание крайне воз­бужденное состояние воспитанников, особенно IV и III классов, грозящее тяжелыми осложнениями в жизни за­ведения и поэтому требующее самых решительных мер, которые не только восстановили бы порядок в настоя­щем, но предупредили бы его нарушение и в будущем, — удалить из семинарии лиц, наиболее виновных в нынеш­нем брожении и вызванных ими беспорядках, а для этого IV и III классы до конца учебного года закрыть, всех вос­питанников этих классов считать уволенными и выдать им свидетельства об окончании III и II классов, с оцен­кой их поведения по степени участия в последних беспо­рядках. Ввиду того, что учебный курс в этих классах почти по всем предметам закончен, тех из них, которые подадут прошения об обратном приеме в семинарию и признаны будут достойными приема, подвергнуть испытаниям для поступления в V и IV классы после летних каникул» (Дза­гуров Г. А. — «Материалы к словарю осетинских писате­лей, культурных и политических деятелей, том IV, 1967 (рукопись), стр. 118 или 141-143, 146-152).
Постановление было направлено на утверждение епар­хиального епископа, которому Ардонская духовная се­минария непосредственно подчинялась.
Епархиальный епископ пожелал встретиться с семи­наристами, охваченными волнениями, чтобы воздейство­вать на них в желательном духовному начальству духе. Та­кая встреча состоялась 2 мая 1907 г., но она не дала ожи­даемых духовной властью результатов; семинаристы про­должали волноваться и настаивать на своих требованиях; и тогда епископ Владикавказской епархии Гедеон утвер­дил постановление педагогического собрания Правления семинарии о закрытии IV и III классов и об увольнении всех учеников этих классов из семинарии (Дзагуров Г. А. — там же, стр. 159—165).
Делу был придан политический характер; в него вме­шались представители Терской областной власти, в лице начальника области, начальника Владикавказского (Осе­тинского) округа, пристава 3 участка и старшины Ардонского селения, а, кроме того, еще и представители Тер­ской областной жандармской власти.
Терская областная администрация не забыла револю­ционного брожения среди семинаристов в 1905 году и аттестовала Ардонскую семинарию перед епархиальным епископом и прокурором Святейшего Синода Победо­носцевым, — этим верным псам царизма и столпам реак­ции, — как рассадник революции, а не как учебное заве­дение, готовящее нужные и преданные царизму кадры (попов, чиновников и т. д.). Епархиальный епископ и прав­ление семинарии заявили по этому поводу даже «протест», их поддержал ревизор Учебного комитета Св. Синода Ос­трогорский (Дзагуров Гр. А. — «Материалы к словарю...», стр. 175-189).
IV и III классы, — Малиев Георгий состоял учеником III класса, — были признаны мятежниками. Обратный прием в соответствующий класс (V и IV) был обусловлен жестоким условием, прежде всего, благопристойного, с точки зрения семинарского начальства, поведения и сда­чи экзаменов осенью. Все уволенные ученики, почти без исключения, подали заявления об обратном приеме в се­минарию со сдачей экзаменов по предметам преподава­ния того класса, в котором каждый из них состоял до своего увольнения. Среди этих семинаристов была прове­дена жесткая чистка, остальные были допущены до экза­менов. Был допущен к экзаменам и Георгий Малиев, но на экзаменах он провалился; ему предстояло второгодни­чество в III классе, этого он не хотел, а потому просил ректора семинарии об условном приеме — переводе в IV класс. Он подал 1 сентября 1907 года на имя ректора се­минарии весьма характерное для него заявление следую­щего содержания, именуя при этом себя бывшим учени­ком III класса Ардонской семинарии (тогда носившей название Александровской миссионерской духовной се­минарии): «Ввиду того, что по причине крайне бедного положения ни в коем случае нельзя мне остаться в III классе на второй год, я с величайшей просьбой и с вели­чайшей надеждой обращаюсь к вашему высокопреподо­бию пропустить меня в следующий IV класс, с условием, что я буду заниматься по всем предметам вполне удачно — в том порука мне бог и совесть!
Если же я не буду соблюдать данного условия — удалить меня из семинарии через месяц. Остаться в III классе я не в состоянии и не намерен. Возлагаю глубокую надежду на вас, что сочувственно отнесетесь к моему положению и не лишите меня возможности продолжать свое образование под кровом обители этой... Разрешите мою судьбу!» (Госар­хив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии. Фонд 150, дело 107, лист 142. Заявление написано характерным для Георгия Малиева почерком и грамотно).
Заявление говорит о безвыходности положения Георгия Малиева, его растерянности и в то же время об его полной житейской неопытности. Жандармы в рясах меньше всего думали о его судьбе; они и предполагать не могли, что пе­ред ними — начинающий поэт божьей милостью, талант­ливо владеющий своим родным дигорским языком. Они считали его, по его успехам в семинарских науках, челове­ком весьма посредственных способностей.
Просьба его осталась гласом вопиющего в пустыне. Ге­оргий Малиев остался вне стен семинарии и без каких-либо возможностей продолжать свое образование. В общей сложности, считая год учения в приготовительной шко­ле, Георгий Малиев проучился в Ардонской миссионер­ской духовной семинарии с августа 1903 года по май 1907 года, т. е. четыре неполных года, и получил свидетельство об окончании им полного курса 2 классов миссионер­ской семинарии от 7 ноября 1907 года за N 645.1 (Госар­хив СО АССР. Архив Ардонской духовной семинарии, фонд 150, дело 107, лист 145).
С 1907 года по 1917 год, как я уже говорил выше, я мало встречался с Георгием Малиевым. В течение этих 10 лет он больше проживал в городе Владикавказе, где я его застал при своем возвращении весной 1917 года из За­байкалья на родину. Помню его присутствие на I Всеосетинском учительском съезде в июле 1917 года.
Нужда заставляла Георгия Малиева временами устраи­ваться на службу то в качестве писаря в сел. Ахсарисаре, то учителем начальной школы. Сохранилась фотокарточка осетинских учителей и учительниц тех лет на маевке, сре­ди них легко можно узнать и молодого поэта Георгия Малиева.
Общеизвестно, что Георгий Малиев был одним из орга­низаторов партии «Кермен», что приветственная телеграм­ма от ее имени на имя Ленина послана за его подписью.
Однако, через некоторое время он вышел из партии, но причина выхода его из партии в точности не известна. По словам же Георгия Елекоева, старого кермениста, хо­рошо знавшего всех организаторов партии «Кермен», выход его из партии вызван якобы столкновением с извест­ным большевиком Карамурзой (Кириллом) Кесаевым; при обсуждении какого-то вопроса на партийном  собрании Карамурзе  Кесаеву якобы не понравилось выступление Г. Малиева, и он как будто его обругал, пригрозив рас­правой с ним. В ответ на это Георгий Малиев встал и воз­мущенно заявил якобы так: «Мы боролись против царей и алдаров и свергли их, а теперь явился новый алдар, который диктует всем и в партии в целом, свою волю и угрожает расправой всякому, кто не согласен с ним! Раз такие, как Карамурза Кесаев, будут диктовать партии свою волю, то я не хочу оставаться в такой партии, которая терпит в своих рядах новых алдаров».
Георгий Елекоев уверял меня (летом, незадолго до своей смерти 28 сентября 1962 года), что Георгий Малиев толь­ко по этой причине вышел из партии «Кермен». Но, ко­нечно, причина выхода Георгия Малиева из партии кро­ется глубже: в противоречивости его мировоззрения ин­теллигента-разночинца, воспитанного на гуманистичес­ких идеях русской литературы, не понявшего всей необ­ходимой беспощадности и суровости революции, остро­ты классовой борьбы, которую он отрицал в условиях Дигории и Осетии в целом. Это видно из его статей: «К статье К. Бугаева» (См. статью в газете «Коммунист», № 96 от 31 июля 1920 года, стр. 2) и «Историки», а также из всей полемики с К. Бугаевым (См. в приложении статьи К. Бугаева: «Предпосылки классовой борьбы в Осетии» (в газете «Коммунист» от 27 июля 1920 года), «Ворон воро­ну глаз не клюет» (в газете «Коммунист», № 105 от 11 августа 1920 года, стр. 2. Подвал). Он не понял и не разде­лял вследствие противоречивости своего мировоззрения интеллигента-гуманиста революционной решимости дигорских трудящихся, как только они, под руководством партии «Кермен» с оружием в руках выступили против своих вековых угнетателей в лице дигорских баделят, а заодно и против кулаков; их земли были конфискованы и переданы трудовому народу, баделята вместе с тем были изгнаны из Дигории. Он, глубоко заблуждаясь, отрицал классовую борьбу и классовую структуру в осетинском обществе, и в этом, по-моему, кроется основная причи­на его ухода из партии «Кермен», одним из организаторов которой он был.
С восстановлением Советской власти на Тереке мате­риальное положение Г. Малиева несколько улучшилось: он получил работу в литературной секции Осетотдела Народного Образования (ОсОНО), а затем некоторое вре­мя числился запасным учителем ОсОНО, и это давало ему возможность отдаваться поэтической работе на дигорском и русском языках. Произведения его печатались в газете «Растдзинад» и в других изданиях. Однако, и такое положение не удовлетворяло Г. Малиева, и он решил пе­рейти на постоянную учительскую работу в дигорской начальной школе (сел. Дзинага, Гул ар в Горной Дигории).
Из встреч с Георгием Малиевым наиболее ярко мне запомнилось следующее:
1. Однажды он явился ко мне в ОсОНО, как учитель Гуларской школы, за получением зарплаты. Это было в годы НЭПа. Советское государство, выйдя из граждан­ской войны, залечивало свои раны и быстрыми темпами выходило из хозяйственной разрухи, причиненной ему затяжными империалистической и гражданской войнами. Экономическое положение страны оставалось тяжелым: нехватка была во всем, а в том числе и в денежных знаках; по этой причине школьным работникам зарплата выдава­лась с большими перебоями и запаздыванием обычно на три месяца, а то и больше. В тот момент, когда Георгий Малиев явился в ОсОНО в своем красочном облике горс­кого пастуха (шапка-кубанка, чуть ли не из козьего меха, короткая черкеска из домотканого сукна, пояс тонкий, на нем небольшой кинжал, скорее подобие его, горские но­говицы и чувяки) за получением причитающейся ему за несколько месяцев зарплаты, я смущенно заявил ему, что денежных знаков в данный момент в госбанке нет, а пото­му он не оплачивает наши ассигновки. Дальше между нами произошел такой разговор на дигорском языке:
Геуæрги: — Мадта нур ци бакæнон, тухст ку дæн, æма цæугæ дæр идардæй ку ракодтон мæ фуртухстæй?
æз: — Нæ зонун, Геуæрги, ци дин зæгъон? Аци сахат банк нæ ассигновкитæбæл æхца нæ дæдтуй, уæдта нин кæд радтдзæнæй, йе дæр бæрæг нæй.
Геуæрги: - Мадта дæ йеу гъуддагæй фæрсун.
æз: — Бафæрсæ!
Геуæрги: - Мæнæ мæмæ йеу цалдæр сугъзæрини йес, 'ма син ци бакæнон?
æз: - Цæй сугъзæринтæ? Равдесай сæ, кæми дин æнцæ?
Геуæрги: — Мæнæ мæ бæрцитæй йеуеми.
И он достает из одного из двух газырей пять или шесть золотых пятирублевых монет чеканки царского времени. Я почувствовал какое-то облегчение и сказал ему: - Мадта гъæздуг ку дæ, гъæздуг! Кæми дин адтæнцæ, кæ? Цо дæлæ торгсинмæ, æма дæ ци гьæуа, уони дин дæ сугъзæриндтæбæл радтдзæнæнцæ.
Геуæрги: - Ас адæмæй кедæрти ахур кодтон, 'ма мæмæ уонæй æрбафтудæнцæ.
От меня он направился прямо в торгсин, о котором он до этого и представления не имел, и на свои золотые моне­ты он получил все то, в чем он испытывал острую нужду.

1. Года точно не помню, помню только, что это было после восстановления Советской власти в 1920 или 1921 году. Георгий нигде не работал: он отощал и был плохо одет. Худой и плохо одетый, он обращал на себя общее внимание всех тех, кто его знал и любил, ценил его, как талантливого поэта. И тогда ОсОНО выделил из своих весь­ма скромных средств какую-то сумму, чтобы приобрести для него новую черкеску. Был куплен отрез дагестанско­го, тогда ходкого и дорогого, сукна. Отрез был ему вручен с тем, чтобы он заказал себе черкеску, но черкески он себе не заказал, а прямым ходом отправился на базар и продал его. На вырученные деньги, как он потом призна­вался нам, прежде всего сытно пообедал, утолил свой голод, а на остаток он прожил какое-то время, не ломая себе голову тяжкой думой о том, на что он просуществует завтрашний день.
2. Это было в 1919 году; этот год был самым мрачным годом в жизни всей Осетии, а в особенности Дигории. Белые бесчинствовали, виселицы стояли на площадях Вла­дикавказа и всех сел Осетии. Широкая сеть осетинских начальных школ и высших начальных училищ, которой Осетия была покрыта при Терской Народной Республи­ке, подверглась полному разгрому в первые же дни белой власти на Тереке. Была восстановлена Терская дирекция народных училищ и учрежден Кавказский учебный округ. Во главе первой был поставлен А. А. Корноухов, который в Наркомпросе Терской республики возглавлял школьный отдел (соцвос), а с приходом белых, сделав оборот на 180, оказался белым директором народных училищ восстановленной Терской области. Попечителем же учеб­ного округа был назначен профессор В. В. Сиповский, в страхе бежавший из Петрограда из Октябрьской револю­ции на Северный Кавказ. Северо-Осетинский Училищный совет, выборный орган осетинского учительства, продол­жал существовать и вел неравную борьбу за сохранение всей школьной сети в Осетии и за автономию осетинской школы. Ему приходилось сталкиваться в этой борьбе с дву­мя столпами белой школьной власти с Сиповским и Корноуховым, которые остро враждебно относились к Северо-Осетинскому Училищному совету и к его настойчивому требованию о сохранении всей школьной сети в Осетии.

Сиповский, например, нагло заявлял, что «осетины все берут мертвой хваткой», что «нельзя допустить того, чтобы осетины в деле просвещения опередили русских», а Корноухов подпевал ему в том духе, что «осетины хотят все получить за счет других горцев области, чего никак нельзя допустить», что якобы «вопрос об автономии осе­тинской школы компетентно может разрешить только Учредительное собрание» и т. д. (См. об этом в Госархиве СО АССР, фонд: архив дирекции Народных училищ Тер­ской области).
Вот с этим Сиповским, белым попечителем Кавказ­ского учебного округа, Георгий Малиев имел такой слу­чай встречи. Сиповский жил в бывшем здании Терской дирекции народных училищ (угол улиц Ватутина и М. Горь­кого, № 54-58); там же помещались Кавказский Учеб­ный округ, Терская дирекция народных училищ и Северо-Осетинский Училищный совет; там же в нижнем эта­же (в сторону улицы М. Горького) две комнаты были от­ведены для приезжающих в город Владикавказ народных учителей. В одной из этих комнат обосновался, с помо­щью своего друга Георгия Кокиева, и Георгий Малиев. На наем собственной квартиры у него денег не было, а между тем из города никуда не уезжал и не хотел уез­жать, но продолжал носить звание бывшего учителя. Не­известно даже, на какие именно средства он существо­вал, он терпел нужду во всем.
Однажды Г. Малиев возвратился к себе в неурочное время, его впустили в помещение, при входе в него со второго этажа навстречу ему спускался Сиповский. Заме­тив Г. Малиева, незнакомого ему человека, он спрашива­ет его:
—     Кто идет?
Георгий Малиев ответил: — Человек с Парнаса!

1. Гм-гм, важная шишка! — сказал в ответ Сиповский. Тогда Г. Малиев в свою очередь спрашивает Сиповского:
2. А вы кто такой?
3. А я, — ответил ему с напущенной важностью Си­повский, — попечитель Кавказского Учебного округа!
4. Да-а, - сказал Г. Малиев, — шишка не менее важная! — и проследовал мимо него в свою учительскую комнату.

Этот случай встречи Г. Малиева с Сиповским был ши­роко известен среди осетинской интеллигенции, обычно об этом случае рассказывали в комическом духе; ответ Георгия не вызывал ни у кого удивления, считали, что реплика его на слова Сиповского дана вполне в духе ха­рактера, которым он был вообще наделен от природы.
4. Точной даты не помню, но помню хорошо, что Ге­оргий однажды явился ко мне в Отдел Народного Обра­зования. Не помню в подробностях разговор, который произошел между нами. Разговор носил дружеский ха­рактер; мне известно было, что Георгий перестал высту­пать со своими произведениями на страницах печати; были на него нападки в числе других осетинских писателей стар­шего поколения в печати за то, что он не воспевает со­временность, не служит художественным пером своим созидательному делу революции. У нас завязалась на эту тему оживленная беседа в таком порядке (на русском и дигорском языках):
Я спросил его: — Отчего ты, Георгий, ничего не пи­шешь, почему муза твоя молчит? В чем дело?
Он ответил мне взволнованно и в то же время с улыб­кой на устах: — Я не могу писать по заказу!
Я: — А кто тебя заставляет писать по заказу? Ты, как поэт, свободен писать на любую тему, ведь ты же не от­рицаешь той простой истины, что поэт своим творчеством должен служить народу, быть полезным гражданином об­щества. Вспомни любимых тобой поэтов Пушкина, Лер­монтова и того же нашего Коста!
Он: — Да, что верно, то верно: поэт должен служить своему народу, быть ему полезен, но в современной на­шей жизни я не нахожу для себя вдохновляющей темы; меня не могут убедить претензии некоторых людей, кото­рые кичатся тем, что они способны, как египетский Фа­раон Хеопс, на великие дела; они охвачены только тщесла­вием, а на деле они ни к чему не способны, кроме громких фраз, и имена их скоро станут достоянием забвения, им далеко до Хеопса, но и его ведь не миновало забвение, хотя он все-таки хоть потомству оставил память о себе не­разгаданной своей пирамидой, носящей его имя.
Я: — По-моему, Георгий, ты стоишь на неправильных позициях, нельзя исходить из того, что тебя кто-то оби­дел или что-то тебе не нравится в нашем неустроенном пока сегодняшнем дне. Ты не находишь вдохновляющей тебя темы в современности, а я мог бы тебе подсказать, если только ты согласишься со мной в одном, что насто­ящее связано с прошлым, что прошлое помогает нам по­нимать настоящее, а из настоящего вырастает будущее.
Он: — Я согласен с тобой, но что вытекает из твоих слов, к чему ты клонишь свой разговор?
Я: — А вот к чему: у нашего трудового народа, верны­ми сынами которого мы все себя считаем, есть драгоцен­ный памятник прошлого — нартский эпос. Займись по­этическим переводом на русский язык хотя бы одного пока сказания «Бесподобный танец нартов», который опубли­кован в записи Михала Гарданти и в моем прозаическом переводе на русский язык. Я думаю, что ты знаком со 2 выпуском «Памятников народного творчества осетин», изданным недавно Северо-Осетинским научно-исследо­вательским институтом; в нем опубликовано указанное сказание в дигорском оригинале и в моем переводе на русский язык. Что ты на это можешь сказать?
Он: - С этим изданием я знаком, я знаю и самого Михала Гарданти еще со времен его учительства в Махчесской двухклассной церковно-приходской школе, ко­торую я окончил в 1902 году. Нартское сказание «Беспо­добный танец нартов» меня восхищает, вообще я — горя­чий поклонник нашего богатейшего фольклора, а в част­ности и нартского эпоса. Я попробую обработать реко­мендуемое тобой народное сказание на русском языке. Я: — Ну, вот и прекрасно! Когда же ты порадуешь своим переводом нас, всех друзей и поклонников твоей музы?
Он: — В самом скором времени.
Он ушел от меня в приподнятом настроении. Прошло немного времени, и Георгий явился опять в ОблОНО с рукописью художественной обработки на русском языке сказания «Бесподобный танец нартов». Этот художествен­ный перевод я считаю блестящим, выполненным вдум­чиво, на высоком уровне художественности, с проник­новенным сохранением внутреннего духа и аромата ори­гинала. При первом же ознакомлении с переводом, тут же, в присутствии самого Георгия, я был восхищен им и поздравил его с большим творческим успехом.
Георгий не страдал честолюбием, но доброе слово по своему адресу от своих товарищей он принимал охотно и радостно, при этом, что характерно для него, без какого-либо даже признака поэтического чванства.
5. Георгий Малиев страдал одним качеством, которым страдали многие поэты (напр., знаменитый шотландский народный поэт Берне): большой доверчивостью и вместе с тем и необычайной рассеянностью. Он легко расставал­ся со своими рукописями, отдавал их другим лицам и забывал об их существовании. Известно, что у него был готов в рукописи сборник его произведений на дигорском языке: он, не долго думая, опрометчиво вручил свой сборник московскому рабфаковцу Елекоеву, который уве­рил его, что в Москве он легко добьется его издания. Ру­копись сборника Г. Малиева Елекоев положил в свой че­модан, но чемодан был украден по дороге в Москву, и бесценная рукопись Г. Малиева навсегда потеряна для осе­тинской литературы. Так как у Г. Малиева не было при­вычки сохранять копии своих произведений, то он не смог восстановить свой сборник; известно только лично с его слов и со слов близко знавших его лиц, что сборник со­стоял из стихотворений и поэм на дигорском языке; была в нем и какая-то пьеса.
Что он не дорожил своими рукописями и легко с ними расставался, это я могу подтвердить и мне лично самому известным фактом. Не помню точно даты, но однажды он опять был у меня в Северо-Осетинском ОблОНО. Во вре­мя разговора он мне поведал, что написал на дигорском языке новую поэму «Сын пастуха удалой Махамат» («Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт») и что хотел бы познакомить меня с ней. Я был, во-первых, рад новому его про­изведению на дигорском языке, во-вторых, его доверием к себе и сказал ему, что охотно выслушаю новую его по­эму в авторском чтении. Он достал из кармана рукопись на 4-х страницах в полный лист. Поэма была написана на белой бумаге мелким, характерным для Георгия, почер­ком, без всяких помарок; очевидно, рукопись представ­ляла из себя беловик. Георгий прочитал свою поэму с боль­шим, можно сказать, вдохновенным подъемом. Читал он так: в левой руке он держал лист с текстом поэмы, а вы­соко поднятой правой рукой он как бы дирижировал са­мим собой. Он то повышал, то понижал голос соответ­ственно содержанию. После окончания чтения поэмы Ге­оргий вопросительно уставился в меня своими крупными глазами, в которых еще не погас огонь вдохновения, ох­ватившего его снова при чтении своей поэмы, и ожидал моей оценки. Поэма на меня произвела очень большое впечатление своей музыкальностью, глубиной идейного содержания, художественным совершенством формы, народностью своей. Я поздравил Георгия, нашего «чело­века с Парнаса», как он сам себя называл, с новым бле­стящим творческим успехом. Я боялся, что Георгий поте­ряет свою рукопись, и просил его оставить ее у меня; я обещал ему поместить ее в хрестоматию по осетинской литературе для осетинской средней школы, которую я готовил к изданию. Он охотно оставил ее у меня, и я впервые опубликовал ее в указанной хрестоматии. С тех пор эта поэма сделалась общим достоянием и не сходит со страниц школьных хрестоматий.
6. В двадцатых годах Северная Осетия входила, как от­дельный округ, в состав Терской области, а затем в со­став Горской АССР и не имела своей собственной поли­графической базы, не было возможности издавать что-либо на осетинском языке, а между тем, осетинские пи­сатели старшего поколения имели в рукописи значитель­ное по тому времени количество произведений. Не было и осетинской газеты, и только с 1923 года стала выходить газета «Растдзинад» (и то не ежедневно, а в неделю не­сколько раз. И только с ликвидацией Горской АССР и разделом ее имущества в 1924 году Северо-Осетинская Автономная Область получила свою небольшую типогра­фию, которая обслуживала потребность и нужды областных газет на осетинском языке («Растдзинад», «æригон большевик» и др.).  В этих условиях ничего не оставалось, как воспользоваться предложением некоего Гутнова Елбыздыко, уроженца Северной Осетии, владельца типог­рафии в Берлине. Этот Гутнов издал сборник Цомака Гадиева на осетинском языке «Волны жизни» («Царды фæйлауæнтæ») и сборник Георгия на русском языке «Горские мотивы» (1923 год, Берлин), «Ирон фæндыр» Коста и еще кое-что. В сборнике Г. Малиева всего 26 стихотворений и «Симд нартов», о котором речь шла выше (из цикла нартовских сказаний).
«Симд нартов» состоит из 10 глав в 524 строчки, дата написания 1922 год. Стихотворения сборника охватывают период с 1913 года по 1916 год.
Насколько я помню, в издании сборника большую по­мощь Г. Малиеву оказали Сармат Косирати, верный друг его и почитатель, ОсОНО и Наркомпрос Гор.АССР. Пере­писка с Гутновым Елб. поддерживалась через Наркомпрос Гор.АССР. Издание сборника доставило Г. Малиеву боль­шое моральное удовлетворение. По этому поводу между нами произошла такая беседа в ОсОНО, у меня в кабинете.
Я: — Поздравляю тебя с изданием сборника твоего. Жаль только, что в нем нет твоих произведений до 1913 года, ведь ты же писать начал гораздо раньше.
Он: — Я писать начал на русском языке только в свои семинарские годы, а на дигорском языке, еще будучи учеником начальной школы. Но мои первые опыты как на русском, так и на дигорском языке не сохранились. Тебе же известно, что сборник, подготовленный мной на дигорском языке, я отдал московскому рабфаковцу Елекоеву и больше не получил его обратно. Елекоев через большой промежуток времени написал мне, что чемодан его, в котором была и моя рукопись, у него украли по дороге в Москву. Берлинское издание моего сборника, не сочти за хвастовство, меня радует.
В августе 1928 года я был освобожден новым област­ным партийным руководством от занимаемой должности заведующего Севером Осетинским ОблОНО, и с этого же времени прекратились мои непосредственные связи с Г. Малиевым, тем не менее я продолжал следить за всеми выступлениями его на страницах печати с новыми свои­ми художественными произведениями. От этого времени я только помню, что в особо близких дружеско-товари-щеских отношениях он был с Сарматом Косирати; от него я знал, что Георгий Малиев удачно женат, что у него имеются дети; он проживал в селе в самый острый мо­мент ломки вековечного крестьянского уклада жизни. Ге­оргий Малиев, как человек, происходивший из бедней­шего слоя трудового крестьянства, как верный сын свое­го народа, жил одной жизнью с породившим его наро­дом; в народе он пользовался большой любовью.
...Его творчество в целом - большой шаг вперед в худо­жественном развитии осетинского народа в целом, а в ча­стности — дигорского народа. По сравнению со своим пред­шественником, которым является Блашка Гуржибеков, Георгий Малиев в своем творчестве пошел неизмеримо далеко вперед, поднял дигорскую ветвь осетинской лите­ратуры на более высокую ступень во всех отношениях.
ДЗАГУРТИ Губади

 

ВЗВОЛНОВАННЫЕ ВСТРЕЧИ

В 1916 году мой дядя Магомет Дзодзаев собрался по своим делам ехать во Владикавказ и взял меня с собой, чтобы показать мне, сельскому мальчику, город. Время было летнее, я был свободен от школьных занятий, ро­дители не возражали, и мы поехали. Все здесь казалось мне необычным — широкие улицы с тротуарами, с элек­трическим освещением, высокие, кирпичные дома, буль­вары и множество людей — словом, впечатлений было много.
В первый день нашего пребывания в городе мой дядя управился со своими делами. На второй день с утра он мне сказал, что ему еще нужно выполнить поручение сво­его соседа Гадарби Токазова — вручить его сыну Казбеку, который учится здесь, во Владикавказе, письмо и пере­дать деньги. По адресу, написанному на конверте, мы без особого труда отыскали его. Казбек оказался на квартире и не один, а с товарищем, с которым они вместе снима­ли квартиру.
Казбек Токазов был нам очень рад и представил свое­го товарища: «Это мой друг Георгий Малиев». Он был среднего роста, плотного сложения, широкоплечий, смуглый. Проявил к нам интерес, расспрашивал, как мы живем, перечислил всех родственников, живущих в нашем селе, и справился об их благополучии. Поинтересовался также, учусь ли я в школе и в каком классе и каковы мои успехи. Я отвечал на его вопросы, а сам рассматривал книги. Меня удивляло их большое количество, они больше не вмеща­лись в широкий шкаф, а были на подоконнике, лежали на столе. Георгий Малиев перехватил мой взгляд и сказал: «Книги — самое дорогое сокровище. В них все наши зна­ния о жизни». Затем он подошел к шкафу, выбрал одну из книг и протянул мне. На обложке ее было написано: «И. А. Крылов. Басни».
Эта книга стала первой в моей библиотеке. Я читал ее товарищам и гордился тем, что у меня есть собственная, а не библиотечная книга, берег ее и выучил несколько басен наизусть. Это было первое мое знакомство с Геор­гием Малиевым. Я всегда помню и ясно представляю его во всех деталях. Но встреча эта оказалась не последней.
Через год, т. е. летом 1917 года, Георгий Малиев при­ехал в наше село с поручением областного руководства провести перепись населения. Увидев, я подбежал к нему, и он тоже узнал меня. Очень хотелось хоть чем-нибудь помочь ему в успешном проведении своего поручения, и я сопровождал его во время подворного обхода, узнавал, дома ли хозяева.
В сентябре того же, 1917 года, произошла моя третья встреча с Георгием Гадоевичем на дороге. Я был верхом, путь держал в Дигорское ущелье в селение Донифарс, а он ехал на бедарке в сел. Ахсарисар, и мы встретились у выезда из с. Чикола. Сразу же узнали друг друга и радости нашей не было предела. Георгий предложил мне привя­зать мою лошадь рядом с его лошадью, а самому сесть с ним в бедарку. Так и сделали. Рысью доехали до Ахсарисара. Здесь к приезду Георгия Малиева все мужское населе­ние было в сборе. На этом собрании он организовал пер­вичную организацию партии «Кермен». Несколько позже я узнал, что Георгий был одним из организаторов осе­тинской революционно-демократической партии «Кермен». А потом я прочитал в газете, что председателем партии «Кермен» был избран Георгий Малиев и за его подписью послана телеграмма на имя В. И. Ленина, в которой приветствовалась Великая Октябрьская социалистическая ре­волюция и ее вождь В. И. Ленин.
С 1924 по 1928 год я учился в Осетинском педтехникуме во Владикавказе. В эти годы все областные учительские совещания и конференции проводились в актовом зале педтехникума. В это время Г. Малиев работал в Дигорском ущелье заведующим Гуларской общеобразовательной шко­лой и на всех учительских совещаниях и конференциях принимал самое активное участие. Я несколько раз слу­шал его выступления. Это был человек большой культуры и образованности.
Георгий Гадоевич настолько умело и доходчиво препо­давал и настолько методически верно вел обучение уча­щихся, что все его выпускники успешно выдерживали экзамены в педтехникум и другие учебные заведения.
Многие из них, получив среднее образование, стали известными людьми, комсомольскими, партийными и советскими работниками, крупными военачальниками. Например, Николай Койбаев стал секретарем Северо-Осетинского обкома ВЛКСМ, секретарем Северо-Кавказ­ского крайкома ВЛКСМ, работником коммунистическо­го интернационала молодежи - КИМ. Его именем назва­на одна из улиц гор. Орджоникидзе. Виктор Гацолаев, ге­нерал-лейтенант, чьи артиллеристы беспощадно громили немецко-фашистские войска в Великую Отечественную войну, Мухарбек Тамаев — бывший секретарь Махческого и Дигорского РК КПСС и многие другие.
После окончания педтехникума в 1928 году, я работал зав. отделом газеты «Растдзинад». В то время Георгий Ма­лиев часто приезжал в редакцию, привозил не только стихотворения, но и публицистические статьи и заметки, которые отдавал редактору Сармату Косирати и литсотруднику Андрею Гулуеву. Статьи его регулярно пуб­ликовались в газете и с интересом воспринимались чита­телями.
Вот таким и запомнился мне замечательный просвети­тель, талантливый поэт и публицист, прекрасный педа­гог Георгий Гадоевич Малиев.

 

Георгий Гадоевич Малиев был не только замеча­тельным поэтом, но и настоящим мастером педаго­гического дела. Я хорошо еще помню старую, по­косившуюся саклю, кое-как отремонтированную всем аульным миром, куда мы, босоногие мальчишки, сбега­лись по утрам, сзываемые звоном старой железной ко­черги о кусочек чугунного бруска на кривой, сучковатой деревянной подпорке.
В небольшой классной комнате в два подслеповатых окошка рассаживались мы за простыми, даже неструганными, длинными деревянными столами, и начиналось мудреное постижение науки. Изумительный рассказчик, Георгий Гадоевич умел зажечь детские сердца любо­знательностью и шаг за шагом вводил в чудесный мир знаний. Он очень часто рассказывал нам о недавних, но уже овеянных легендой, героических делах своих соратников-керменистов. Затаив дыхание, слушали мы его рас­сказы о героических походах керменистов, о личной от­ваге и бесстрашии Колка Кесаева, Георгия Цаголова и многих других.
Работая почти бесплатно, Георгий Гадоевич никогда не нормировал свое рабочее время. Вот пробил дежурный ученик старой кочергой по бруску, возвещая конец по­следнего урока. Веселая ватага мальчишек с самодельными тряпичными мешочками-сумками разбегается по домам, чтобы вновь часа через два-три собраться в маленьком школьном дворике.
Эти послеобеденные часы были особенно любимы нами. Весной и осенью мы отправлялись «в природу»: или на берег Уруха, или в сосновую рощу, летом же уходили в лес по ягоды в Хускадаг. А иногда по узкой извилистой тропе поднимались в аул Гулар, чудом держащийся на крутом склоне горы. И, затаив дыхание, слушали рассказы любимого учителя, рассказы и о прошлом, но чаще о будущем, о том, какая будет жизнь в горах, эдак лет через десять-двадцать.

 

МАЛИТЫ ГЕОРГИ
Царды вæййы ахæм адæймæгтæ, æмæ сыл иу хатт куы сæмбæлай, стæй семæ куы базонгæ уай, куы сын бамба-рай сæ хъуыдытæ, сæ тырнындзинæдтæ, сæ бæллицтæ, сæ хуымæтæг æмæ раст зæрдæйы уаг, уæд сæ никуыуал ферох кæндзынæ, кæддæриддæр уайдзысты дæ цæстытыл. Ахæм æнæферохгæнгæ адæймаг уьщи поэт Малиты Георги дæр.
Кæм федтон фыццаг хатт Малиты Георгийы? Уый уьщи 1907-æм азы фæззæджы. Уæд бацыдтæн ахуыр кæнынмæ æрыдоны семинармæ. Уыцы рæстæджы байдьщтон æмдзæвгæтæ фыесын дæр, фыстон дыгуронау æмæ уырыесагау. Семинары нæ уьщ исты хуызы хъæппæрисадон къордтæ, ахуыргæнинæгтæ сæ æрдзон курдиат кæм равдыстаиккой, ахæмтæ. Нæ дзы уыди литературой къорд дæр.
Уæд мæхинымæр хъуыды кодтон: «æвæццæгæн, ме 'мдзæвгæтæ лæмæгъ сты æмæ искæмæ равдисыны аккаг не сты». Фæлæ къласы ахуыргæнинæгтæй иуæй-иутæ загьтой: «Уæртæ æртыккаг къласы ис, æмдзæвгæтæ чи фыссы, ахæм ахуыргæнинаг; уый поэт у æмæ йæм равдисæм де 'мдзæвгæтæ, кæддæра цы зæгъид». æз сразы дæн æмæ радтон ме 'мдзæвгæ. Бæлвырд нал хъуыды кæнын, цавæр æмдзæвгæ уыди, уый. æвæццæгæн, уыд дыгуронау фыст. Ме 'мбæлттæ æмдзæвгæ равдыстой Малиты Георгимæ. Уый йæ бакаст æмæ мын куыд радзырдтой, афтæмæй загъта. «æмдзæвгæйы автор поэт у, хорз фыедзæн». Кæй зæгъын æй хъæуы, уыцы ныхæстæ мæнæн æхсызгон уыдысты, уымæн æмæ зыдтон, Малиты Георги калакаг газет «Ног Цард»-ы йе 'мдзæвгæ «Цæхъал» кæй ныммыхуыр кодта æмæ йын йæ быны «Геомал», зæгъгæ, кæй бафыста, уый. (Уыцы æмдзæвгæ, мæнмæ гæсгæ, уыд йæ фыццаг мы­хуыргонд æмдзæвгæ). Фæлæ уыцы рæстæджы мæхæдæг Георгиимæ никуы ныхас кодтон, чи зоны, кæстæр кæй уыд-тæн æмæ æфсæрмы кæй кодтон, уый тыххæй.
1908-æм азы, сæрды каникулты рæстæг, уæззау рын-чын фæдæн æмæ семинармæ раздæхтæн æрмæст зымæджы. Георги ме ссыдмæ семинары нал уыд. Куыд дзырд-той, афтæмæй, 3-аг къласæй 4-æм къласмæ экзаментæ дæт-гæйæ, экзамен не сфæрæзта æмæ ацыд. Экзамен дæтгæйæ, дам, æй семинары инспектор-моладзан бафарста: «Радзур-ма наизусть куывд «Отче наш» («Мах фыд»). Фæлæ йæ Ге­орги нæ радзырдта. Уæд, дам, ын инспектор афтæ: «Гъы, Байрон, Пушкин æмæ Лермонтовы æмдзæвгæтæ наизусть зоныс, фæлæ дины куывд «Отче наш» нæ зоныс. Уый хорз нæу, афтæ не 'мбæлы».
Георги мын фæстæдæр, 1915-æм азы, куыд радзырдта, афтæмæй семинары ахуыргæнинæгтæй иукъорд лæппуйы æрбакодтой Дзæуджыхъæумæ Терчы облæсты хицаумæ, «бунтгæнджытæ» стут, зæгъгæ: «Къæнцыларæй инæлары ка-бинетмæ фæцæйцæугæйæ, æз мæ худ нæ систон. Уæд иу æфсæддон чиновник бадти стъолы цур, уый æваст фæгæпп кодта йæ бынатæй æмæ мыл тызмæгæй фæхъæр кодта: «Дæ худ сие!» «Дæ дзыхыл хæц, уыры!» — загьтон ын æз».
Георги семинарæй куы ацыди, уæд уырыесаг æвзагыл ныммыхуыр кодта дзæуджыхъæуккаг газеты дыууæ æмдзæвгæйы, сæ иу — «Под новый год», иннæ — «Между прочим». Кæм мыхуыргонд уыд фыццаг æмдзæвгæ, уый нал хъуыды кæнын, фæлæ дыккаг — «Между прочим» — рацыд газет «Хабар»-ы. Газет «Хабар» цыди дыууæ æвзагыл — иронау æмæ уырыесагау.
Уыцы æмдзæвгæтæ мах, семинары ахуыргæнинæгтæ, бакастыстæм тынг æхсызгонæн. æмдзæвгæ «Между про­чим» уæд тынг фæцыд мæ зæрдæмæ. Абон дæр ма мæ зæрдыл лæууы.
Йæ материалон фадæттæм гæсгæ, Георгийæн йæ бон нæ уыди исты скъоламæ ахуыр кæнынмæ бацæуын æмæ йын тынг зын уыд, æнæбары кæй ныууагъта йæ ахуыр, уый. Зæрдæрыстæй ныффыста семинары дурзæрдæ хицæуттæ-«хъомылгæнджыты» ныхмæ йе 'мдзæвгæ æмæ йын скод-та ахæм кæронбæттæн:

Солнце весело смеется,
Миру счастье шлет с небес.
Песня птичек раздается,
Этой песне вторит лес.
Лишь у стен «святого храма»
Песен звонких не слыхать.
Для чего вся эта драма ?
Отзовись, наука-мать!
(«Между прочим», газ. «Хабар», № 8, 1909-æм аз).

Малиты Георги æнæ 'хцайæ, æнæ царды фæрæзтæй, æнæ бынатæй бирæ фæрахау-бахау кодта хъæутæ æмæ го-рæттыл. Уый бæлвырд зыны йе 'мдзæвгæйæ. Революцийы агъоммæйы дзæуджыхъæуккаг газет «Терское эхо»-йы æви æндæр цавæрдæр газеты Георги ныммыхуыр кодта æм­дзæвгæ «Возвращение». æмдзæвгæйæ ма хъуыды кæнын ахæм рæнхъытæ:
Вот блеснул аул мой сквозь вечерний дым...
Изнемог, устал я, роком злым гонимый,
Средь людей, мне чуждых, в дальней стороне.
Истомили душу долгие скитанья,
Нет во мне уж больше прежнего огня.
Как цветы, увяли жизни упованья,
Загубил их рано холод бытия.
Иукъорд азы фæстæ, советон рæстæджы, æз ныффыстон статья Георгийы сфæлдыстады тыххæй æмæ йæ ным­мыхуыр кодтон. Ме статьяйы фыстон, Георги йе 'мдзæвгæты æмбырдгондмæ æмдзæвгæ «Возвращение» нæ бахаста, зæгъгæ. Уыйфæстæ Георгийыл куы сæмбæлдтæн, уæд æй бафарстон: «Де 'мдзæвгæйы рæнхъытæ дын раст ныффыстон?» (Ныффыстон сæ чиныгмæ нæ кæсгæйæ.) Уый мын афтæ: «Раст сæ ныффыстай, фæлæ мæнмæ уыди: «Из­немог, устал я».
1915-æм азы æз хорз базонгæ дæн Георгиимæ, уæд цар-ди Дзæуджыхъæуы, «Степная», зæгъгæ, кæй хуыдтой, уыцы уынджы, цæттæ кодта иу-2—3 лæппуйы цавæрдæр экзамен-тæм. Фæлæ йын йæ ахуыргæнинæгтæ цы хъуамæ бафыста-иккой, кæд сæхæдæг дæр цыбыркъух уьщысты, уæд! Арæх-иу ыл федтон æндæр æмæ æндæр уæлæдарæс. Куы-иу æй бафарстон, кæм и дæ тужуркæ, зæгъгæ (кæнæ хæдон, кæнæ хæлаф), уæд-иу, бахудгæйæ, дзуапп радта: «Ауæй йæ кодтон æмæ асламдæр балхæдтон. Цы æхца ма мæм баззад, уымæй та базары, «обжоркæйы», исты ахæрдзынæн». Арæх-иу æмбæлдыстæм Георгиимæ æмæ ныхас кодтам литера-турæйы тыххæй, кастыстæм кæрæдзийæн не 'мдзæвгæтæ.
Георги уьщи тынг хæдæфсарм адæймаг, уæлдайдæр та сылгоймæгтимæ. æрцыди йыл ахæм цау: бауарзта иу дзæу-джыхъæуккаг чызджы, йемæ зонгæ нæ уыд, афтæмæй. Йæ номыл ын ныффыста æмдзæвгæ дæр. Чызг бамбæрста, Ге­орги йæ уарзгæ кæй кæны, уый.
Георги агуырдта фадат йемæ сæмбæлынæн. Сæмбæлдысты: чызг уынджы фæцæйцыд, Георги цыди йæ фæстæ. Фæрсуынгмæ куы бахæццæ чызг, уæд æрлæууыд. Георги йæм хæстæг бацыд, слæууыд йæ цуры, фæлæ исты зæгъын не сфæрæзта, йе 'мдзæвгæ дæр нал радта чызгæн, афтæ­мæй фæстæмæ раздæхт.
æрцыд ма иу ахæм хъуыддаг дæр: уæлдæр кæй кой ракодтам, уыцы чызг уыди æви æндæр чызг, уый бæлвырд нæ зонын. Фæлæ Георги радзырдта йæ иу æмбалæн цавæр-дæр чызджы тыххæй, йæ зæрдæмæ тынг цæуы, зæгъгæ. Уый йын хъазгæйæ загьта: «æмæ ууыл та цы тыхсыс? Кæд дæ фæнды, уæд тæккæ райсом (уал æмæ уал сахатыл) уыдзæн мæ фатеры, æрбацу æмæ йæ фендзынæ!» Георги не 'ууæндыд уыцы ныхæстыл. Фæлæ уæддæр иннæ бон ацыд йе 'мбалмæ. Уатмæ бацæуæны ауыдта ауыгьдæй чызджы палто æмæ шляпæ. Георги аздæхт фæстæмæ. Уыйфæстæ иу-дыууæ-æртæ мæйы дæргъы дзургæ дæр нал скодта йе 'мбал­мæ. Йе 'мбалмæ цы чызг æрбацыди, уый та уыди, гимназы чи ахуыр кодта, ахæм æндæр чызг — Георгийы æмбалы зонгæ. Георги кæмæй загьта, уыцы чызг дæр гимназы ахуыр кодта, æмæ дыууæ чызгæн дæр сæ палтотæ æмæ шляпæтæ æмхуызæттæ уыдысты.
æнæхин æмæ æууæндаг адæймаг уьщ Георги. Иухатт æй бафæндыди Терчы йæхи ныннайын. Ацыд доныбылмæ, раласта йæ уæлæдарæс æмæ сæ ныууагъта доныбыл. Фæлæ йæхи куы цынадта æмæ фæстæмæ куы 'рбацыд, уæд йæ дзаумæттæ уым нал уыдысты: цавæрдæр къæрных ын сæ адавта.
Хъазаг уыди Георги æмæ-иу ыл худæджы цаутæ дæр æрцыди.
Йæхæдæг куыд радзырдта, афтæмæй иухатт изæрдалынгты кæйдæр агуырдта æмæ иу хæдзармæ дзæнгæрæг бацагъта. Бакодта йын дуар иу лæг æмæ йæ бафарста:

1. Чи дæ æмæ кæй агурыс?
2. æз дæн Малийы-фырт, Парнасæй æрцæуæг, — хъаз­гæйæ дзуапп радта Георги æмæ лæджы бафарста:
3. Уæд ды та чи дæ?
4. æз та дæн, Кавказы ахуырады округ кæй бæрны ис, уый — профессор С.
5. Уæдæ ды дæр къаддæр «шишкæ» нæ дæ! — фæцырд Малийы-фырт æмæ рацыд.

Иухатт газеты ныммыхуыр кодтон æмдзæвгæ «Явись, певец!». Тæккæ уыцы бон райсомæй фæцæйцыдтæн про­спекты. Кæсын æмæ дын Георги мæнæ ссæуы (уыцы райсом хъæуæй æрбацыд). Мæн куы ауыдта, уæд йæ къух уæлæ-мæ сдардта (афтæ-иу кодта, искæуыл-иу куы сæмбæлд йæ зонгæтæй, уæд). Бахудти æмæ загьта: «Ды фæсидтæ зарæггæнæгмæ, фæзын, зæгьгæ, æмæ, кæс, æз фæзындтæн!»
Окруджы æххæсткомæй Георгийæн Дзæуджыхъæуы радтой æвдисæндар йæ кары тыххæй. æвдисæндары уьщи пункт «Особые приметы», зæгъгæ. Уым ын чидæр хъазгæйæ ныф­фыста: «Смуглолиц, как нарт Батрадз». Георги-иу уыцы фыстыл бирæ фæхудти.
Георги хъæууон ахуыргæнæгæй куы куыста, уæд æз ныммыхуыр кодтон газет «Рæстдзинад»-ы æмдзæвгæ «По-этæн»; ныффыстон æй Георгийы номыл. Георги мын куыд радзырдта, афтæмæй, райсомæй скъоламæ куы фæцæй­цыд, уæд скъоладзаутæ, газет тилгæйæ, цингæнгæ рауадысты йæ размæ æмæ хъæр кодтой: «Мæнæ, Георги, газе­та дæу туххæй финсунцæ!»
Дзæуджыхъæуы, проспекты (ныр Сабырдзинады про­спект) ,уыди чингуытæ æмæ къæнцылары дзаумæтты дукани. Йæ хицау — фыссæг Хъороты Дауыт — Георгимæ радта иу-цалдæр тетрады æмæ кърандасы. Бафæдзæхста йын, цæмæй сæ уый ауæй кæна базары. Георги ацыд базармæ, фæлæ йæ милиционер баурæдта, спекуляци кæныс, зæгъгæ. Георги бæргæ дзырдта, æз спекулянт нæ дæн, зæгъ­гæ, фæлæ йæм чи хъуыста! Акодтой йæ мидхъуыддæгты комиссариатмæ. Уым тыргъы фæцæйцыди комиссар йæхæ­дæг. Уый Малийы фырты хорз зыдта æмæ йæ афарста: «Ды та ам цы ми кæныс?» Георги йын хабар радзырдта. Комис­сар радта дзырд, цæмæй йæ æвæстиатæй суæгъд кæной.
Георги мын дзырдта: «Чырыстонхъæуы (ныр горæт Дигорайы) уыдтæн æмæ хорхъуаг азы нартхорхъуаг уыдыстæм. æз ныффыстон курдиат æмдзæвгæтæй æмæ йæ балæвæрдтон хъæууон советы сæрдармæ. Сæрдары резолю-цимæ гæсгæ мын радтой нартхор».
Революцийы аъоммæ-иу Георги кæд искуы-иу хатт ныммыхуыр кодта йе 'мдзæвгæтæ, уæддæр æй бирæтæ зыдтой курдиатджын поэтæй... Хъуыды кæнын, (æнхъæл-дæн) журнал «Кавказские курорты», зæгъгæ, уым Георгийы æмдзæвгæтæ схуыдтой, денджыз йæ бынæй йæ былмæ цы налхъуыт-налмас раппары, ахæм хæзнатæ.
Иухатт Бетъырбухæй æви Мæскуыйæ ссыд иу ахуыргонд литературовед æмæ бакаст лекци Байроны сфæлдыс-тады тыххæй. Лекцийы фæдыл раныхас кодтой бирæтæ: ахуыргæнджытæ, адвокаттæ, ахуыргæнинæгтæ æмæ æндæртæ. Байроны сфæлдыстады фæдыл радзырдта Георги дæр. Йæ кæронбæтгæн ныхасы лектор загьта Георгийы тыххæй: «Ацы æрыгон лæппуйæ арфдæр ничи бацыд Байроны сфæлдыс-тадмæ æмæ йæ амæй хуыздæр ничи бамбæрста».
1917-æм азы революцион змæлдæн хæхбæсты разамынд лæвæрдтой революцион æхсыст кусджытæ — коммунист-тæ С. М. Киров æмæ Серго Орджоникидзе. Уыдон раза-мындæй Ирыстоны арæзт æрцьщи революцион къорд «Кер-мен». Уыцы партийы уæнг уыди Малиты Георги дæр æмæ дзы куыста активонæй.
Советон рæстæджы Георги мыхуыр кодта йе 'мдзæвгæ­тæ альманах «Малусæджы», газет «Рæстдзинад»-ы, жур­нал «Мах дуджы» æмæ æндæр рæтты. 1934-æм азы рауагъ-та дыгурон диалектыл хицæн чиныгæй йе 'мдзæвгæтæ, по-эмæтæ æмæ чысыл радзырдтæ («Ирæф»). 1924-æм азы уырыссаг æвзагыл рауагъта йæ аивадон уацмысты æмбырд-гонд «Горские мотивы».
1922-æм азы Цæгат Ирыстоны ахуырады хайады (литера­турой коллегийы æрбадты) Георги бакасти йæ драматикон стыр поэмæ «Буря» («Уад»). Поэмæ уыди романтикой. Куыд ма хъуыды кæнын, афтæмæй дзы ныхас цыди хæххон абырджыты тыххæй. Уыдон тох кодтой паддзахы хицæутты ныхмæ, фæллойгæнæг адæмы æфхæрджыты ныхмæ æмæ цардысты хъæдты. Паддзахы æфсæдтæ сæм куы бабырстои, уæд семæ хъæбатырæй схæцыдысты. Георги тынг уарзта йæ по­эмæ, хицæн рæнхъытæ-иу дзы наизусть дæр радзырдта, ка­ста йæ къухфыстæй, мыхуыргонд не 'рцьщ. Хъыгаг у, уыцы зынаргъ поэмæ нырмæ кæй никуы разынди, уый.