НА СЦЕНЕ ТОЛЬКО ДЕВУШКИ
Теперь уже трудно представить себе ясно те времена, то настроение, с которым двенадцать девушек из села Ольгинское собирались в сарае Татына Алдатова, читали роман Чернышевского «Что делать?» и, горячась, наверное, и споря, пытались найти ответ на заглавный вопрос книги. Им было по пятнадцать-шестнадцать лет, и одной из них, Розе Кочисовой, суждено было войти в историю осетинской драматургии и осетинского театра.
Шли первые годы XX века, еще слышались отзвуки крестьянских волнений в Осетии и всеобщей стачки 1903 года, охватившей весь Юг России, уже началась бесславная русско-японская война и совсем немного оставалось до кровавого петербургского воскресенья. Уже ощущалось приближение бури, и грозовая атмосфера того времени, предчувствие великих потрясений способствовали резкому подъему социального и, естественно, национального самосознания народов царской России.
В осетинских селах один за другим возникали революционные кружки, создаваемые лучшими представителями интеллигенции; бурлило студенчество; в народе распространялись идеи марксизма: семинаристы Ардонской семинарии, забыв о Ветхом завете, читали ленинскую «Искру». То было время познания, освобождения духа, больших надежд и веры в будущее, и не случайно, наверное, именно этому времени обязан своим рождением осетинский театр: он появился как всплеск творческих сил самого народа, его собственное волеизъявление – только этим можно объяснить необычайную популярность, которой пользовались едва ли не все спектакли, поставленные энтузиастами в селах Осетии, а также в Тбилиси и Баку, где к началу века образовались достаточно обширные осетинские колонии.
Не осталось в стороне и село Ольгинское. Там в 1904 г. состоялись два спектакля по пьесам основоположника осетинсной драматургии Елбыздыко Бритаева – «Лучше смерть, чем позор» и «Побывавший в России». Чермен Баев, профессиональный революционер, принимавший участие в их постановке, писал: «Был я в Париже и в Берлине, но такого театра по силе заразительности и создания настроения, как у нас в Ольгинском, не видел нигде». Неудивительно, что двенадцать ольгинских девушек во главе с Розой Кочисовой объединились в свой драматический кружок сразу же после этого события. Нетрудно понять также, что пьесы Бритаева произвели на девушек столь сильное впечатление, что они уже не могли оставаться только зрительницами и со всем жаром юных сердец потянулись к новому, прекрасному. Но было в их порыве и нечто такое, что с высоты нашего времени требует более детального объяснения. Девушки не просто примкнули к какому-то движению: то, о чем они заявили, объединившись, было внове для взглядов тогдашнего осетинского общества. Само театрализованное действо в рамках обычаев бытовало у осетин еще со времен седой древности – можно привести длинный перечень различных жанров и форм народных представлений, но в данном случае важнее отметить не разнообразие их, а то, в чем они были едины: традиционными исполнителями их являлись мужчины. Традиция эта настолько устоялась, что и авторы пьес, написанных и поставленных в начале века, не вводили женщин в число действующих лиц своих произведений.
Одной из первых это сделала Роза Кочисова.
Она родилась в 1888 году, закончила два класса Ольгинской женской школы, училась во Владикавказском женском приюте, в женских гимназиях Ташкента и Владикавказа. Она прожила всего 22 года, но оставила яркий след в памяти современников и в истории осетинской литературы.
Возвращаясь к созданию в Ольгинском девичьего кружка, следует подчеркнуть, что главной своей задачей девушки считали борьбу за женское равноправие, и в этом смысле кружок их был не только театральным, но и революционным. Избрав средством борьбы искусство, девушки сразу же столкнулись с репертуарными трудностями. Ставить, попросту говоря, было нечего. Поиски женских ролей могли привести их к пьесе Блашка Гуржибекова «Дурачок», но постановка ее затруднилась бы тем, что она была написана на дигорском диалекте осетинского языка. И тогда раскрылся талант Розы Кочисовой: появилась ее первая пьеса – «Пройдоха-мужик, или Взбесившийся пристав». В основу ее лег сюжет сказки, которую рассказывал Розе отец. В сказке речь идет о том, как один бедняк нашел в поле деньги и, перехитрив сильных мира сего, сумел сделать так, что деньги достались ему.
Однако все это происходило во времена неопределенно далекие, а пьеса писалась в 1905 г., в те дни, когда Российскую империю потрясал могучий шторм революции, и это не могло не влиять на юную писательницу. Роза Кочисова создала чрезвычайно актуальное для своего времени произведение. Здесь точные приметы незавидного крестьянского быта в той последней крайности, когда беднее быть уже нельзя, а на лучшее надеяться невозможно. И пристав, одно из главных действующих лиц пьесы, каждым своим словом и жестом подтверждает – так было, так есть и так будет всегда. Представляя государственный аппарат угнетения, полицейский чиновник не забывает и о себе, и хоть в пьесе об этом прямо не сказано, но в подтексте ясно прочитывается его стремление прикарманить найденные Умарханом деньги.
Непрост и Умархан. С одной стороны – это личность малопочтенная: он занят в основном тем, что разнюхивает, где бы выпить. На свадьбе ли, на поминках – ему все равно. Но с другой стороны, и снова в подтексте, вырисовывается вся безысходность его положения, невозможность жить по-человечески в тех условиях, которые продиктованы существующим порядком, приводящим к отчаянию, заставляющим искать хотя бы видимость утешения и подсказывющим само средство – алкоголь. Однако Умархан не теряет ту истинно народную живость ума, которая помогает ему одержатъ верх в борьбе с жестоким и златолюбивым приставом.
Другое дело Мызылон. Если Умархан угнетен и подавлен, то она, жена его, кроме всего прочего, еще и терпит гнет женского бесправия. Она дошла до такой степени отчаяния, что у нее не осталось ни надежд, ни желаний. Жизнь давно уже научила ее тому, что любая мечта несбыточна, а желание, даже самое малое неосуществимо. Показателен в этом смысле эпизод, когда Мызылон надевает свое лучшее платье, а соседка Комиан, зашедшая к ней, удивленно спрашивает: «Куда это ты собираешься? Кто-то помер?» Да, ей действительно некуда идти со двора, кроме как на чьи-то похороны. Для нее это единственная возможность «выйти в свет». Но и там Мызылон и Умархан, муж и жена, оказались бы в разном положении: он посидел бы за поминальным столом, выпил, заглушил тоску, а ей бы досталось лишь оплакать покойника, а заодно и свою несчастную долю. От беспросветной нужды, от сумеречного, полуголодного существования Мызылон не только отчаялась, но и отупела. Настолько, что готова поверить каждому слову, поверить мужу своему, когда он рассказывает, как в его капкан попалась рыба, а на удочку поймался заяц. Женщина лишь удивляется, да и то слабо.
Но это не просто темнота и наивность, здесь нечто большее – глубоко скрытая, но неистребимая вера бедного человека в чудо, которое когда-нибудь произойдет, и все изменится разом, начнется новая, сытая, прекрасная жизнь. Когда Умархан сообщает жене, что нашел клад, она верит сразу же, хоть непутевый ее супруг не слишком трезв в этот момент и не очень убедителен. Мызылон воспринимает находку как должное, как факт, который был запрограммирован свыше и рано или поздно должен быть свершиться. И уже принарядившись, поднявшись в собственных глазах, она чуть устало и немного свысока сообщает Комиан, такой же беднячке, как сама, что теперь она, Мызылон, всегда будет одеваться в праздничное, поскольку богата и тем счастлива. Однако жизнь тут же ниспровергает ее с воображаемого пьедестала, и она настолько запутывается в неразберихе между богатством и бедностью, рыбой в капкане и зайцем на крючке, что на допросе у пристава Умархану не стоит особого труда выдать Мызылон за сумасшедшую. Но когда сумасшедшей ее называет пристав, в Мызылон вдруг просыпается подавленное, казалось бы, потерянное навсегда чувство собственного достоинства. «Почему это я сумасшедшая? Когда ты сам взбесился и тебя связали, и ты на все село визжал, вот тогда мой хозяин и нашел эти деньги». Она могла бы, наверное, сказать в сердцах: «Ты сам сумасшедший!», но высказала то же самое гораздо тоньше, как и подобает осетинке, получившей традиционное воспитание.
Роза Кочисова написала комедию, в которой явственно проступает известный сюжет об умном муже и глупой жене, но в отличие от сказки или притчи в пьесе прочитывается еще и социальная причина оглупления Мызылон.
Решая свои художественные задачи в комедийном жанре, Роза Кочисова получила возможность создания образов не просто реалистических, но и гротесковых, что безусловно подчеркнуло смысл пьесы и усилило ее воздействие на зрителя. Тем более, что народные театрализованные представления осетин строились по тем же законам смешного и осмеиваемого, и дейстовали в них, как правило, гротесковые образы-маски. Но круг здесь не замкнулся, а развился по спирали: взяв фольклорную основу и употребив близкие к народной традиции художественные средства, Кочисова создала нечто новое и по форме и по содержанвю, замешанному на остро социальных проблемах своего времени.
Итак, пьеса была закончена, и ольгинские девушки взялись за постановку. Здесь их ожидало новое испытание. Теперь у них были женские роли, зато не находилось исполнителей для мужских. Дело в том, что круг мужских, равно как и женсквх, обязанностей и дел в осетинском обществе был четко определен, взаимопроникновение исключалось, и мужчина, рискнувший принятъ участие в кружке Розы Кочисовой, наверняка подвергся бы осуждению и самым едким насмешкам. И если ольгинцы к самой девичьей затее относились вполне благожелательно, то для того, чтобы сделать следующий шаг, им еще требовалось немало времени. Однако девушки ждать не могли и начали репетировать, решив все роли сыграть своими силами – и мужские, и женские. Спектакль был подготовлен и поставлен. Успех его превзошел все ожидания, и слава о кружке Розы Кочисовой разнеслась по Осетии. Аплодисменты зрителей, как ольгинских, так и владикавказских впоследствии, можно зачесть в пользу движения за женское равноправие.
Популярность пьесы Кочисовой была столь велика, что в 1907 г. журнал «Зонд» опубликовал ее текст в двух своих номерах. В том же 1907 году в газете «Ног цард» была напечатана статья Розы Кочисовой «Н? Иры чызджыт?м» («Осетинским девушкам»). В этой статье Кочисова обращалась к своим сверстницам, призывая их к борьбе за свое равноправие, за человеческое достоинство. В то время еще в ходу был привнесенный из седой древности и распространенный среди осетин как христианского, так и мусульманского вероисповедания обычай выкупа невесты у ее родных. «Хватит же, хватит, девушки, нельзя болыше терпеть! – восклицала Кочисова. – Народ проливает кровь за свободу, гибнет в тюрьмах, а мы все не смеем обратиться к своим отцам, сказать им: «О отец, я же дитя твое, не продавай меня, как рабыню». Примечательно, что борьба за женское равноправие и революция связывались Кочисовой воедино, и статья, обращенная к осетинским девушкам, заканчивалась призывом к решительным действиям, к участию в общем движении.
Розе Кочисовой оставалось жить всего три года.
Шквал первой российской революции сходил на убыль, рушились мечты и надежды, наступала реакция, торжество сытой бездуховности. Трудно сказать, проводились ли по этому поводу научные исследования, но периоды насильственного торможения исторического процесса, разочарования и томления обездвиженности сказываются, по-видимому, не только на духовном здоровье общества, но и самым губительным образом воздействуют на физическое состояние тонких, чутких к общественному настроению натур.
Роза Кочисова прожила двадцать два года. Она написала три пьесы. Все они были поставлены и имели успех. Две из них сохранились, рукопись третьей потеряна. Надо полагать, что дарование Кочисовой реализовалось лишь в самой незначительной мере – слишком уж краткий срок был отпущен ей судьбой. Творческое наследие ее невелико по объему, но оно никогда не забывалось, и не только благодаря публикациям литературоведов, но – и это самое главное – сохраняясь в памяти народной.
Если идти по пути подобий и голос Елбыздыко Бритаева в исторической оркестровке осетинской литературы сравнить с колоколом, то голос Розы Кочисовой – это серебряный колокольчик, негромкий, но чистого и благородного звучания.
Руслан Тотров