В ГОРАХ
(Отрывок)
Стоит только подняться от Мышиной тропы на Некрасовскую гору, чтобы не упустить случая полюбоваться очаровательной картиной: на первом плане, в крутых скалистых берегах, между грудами камней извивается капризная, вечно неугомонная, покрытая блестящею пеною Кубань. Шум, подобный завыванию тысячей разнообразных голосов, производимый каскадами этой бурливой горной реки, наполняет собою свежий упоительный воздух и придает как бы большую жизненность всей картине. Вершины высоких скалистых гор, группирующихся в чудной перспективе вокруг Кубани до рождающих ее вечных снегов, удивляют своею фантастичностью. Какая таинственность разлита по всей картине! Какая грандиозность! Необыкновенная грандиозность! Она даже как-то уничтожает наблюдателя, подавляет как-то... умаляет его... Но зато тот уголок, та неширокая гладкая долинка, служащая звеном между первым и вторым планом, та чистая бархатная полоска, по которой серебрится живописная линия Кубани,— как приветливо она выглядывает из темной глубины окружающих ее громад, как она успокаивает, как она манит, манит к себе!.. А то прозрачное облако дыма, окутывающее подножие мрачного утеса — это матовое покрывало меланхолической Шуаны,— как оно гармонирует со своей хозяйкой!
Под этим дымом скрывается от любопытных глаз небольшой, все еще недоверчивый, хотя и православный, осетинский аул Дурхум. Недостроенная, но уже сгнившая деревянная церковь, серые, с маленькими отверстиями вместо окон, сакли, безобразно пузатые плетеные трубы на их плоских крышах, кривые на кривых столбиках сараи, грязные дворы, разломанные плетни невольно свидетельствуют о несостоятельности, вернее, о первобытности жителей этого аула. Только два домика, стоящие на площади, как бы говорили всякому постороннему посетителю: и мы, дескать, не желаем отстать от Европы. В одном из них живет аульный священник, а в другом помещается аульная школа. Оба домика, хотя покрыты камышом и покрыты хотя очень жидко, так что во время дождя священнику и учительнице приходится расставлять по полу тазы для собирания некстати просачивающейся через потолок дождевой воды,— но зато, говорю, оба эти домика были когда-то смазаны глиной и даже выбелены мелом. Теперь-то, впрочем, оба домика такие же серые, как и простые сакли; местами даже смазка их стен размылась дождевой водой. К тому же оба домика со стеклами и редко с промасленной бумагой в оконных рамах, и даже со ставнями почти на всех окнах. Зато, повторяю, справедливо то, что оба домика были когда-то хорошо смазаны глиной и выбелены мелом. Кроме того, они могут служить прекрасной натурой для современного художника, если принять во внимание причудливую игру с ними румяных кокетливых лучей сегодняшнего утреннего солнца на синем, слегка фиолетовом, фоне далеких снеговых гор. Какая сила теней! Какое разнообразие тонов!..
Картина будет вполне законченная, если не упустить из виду сидящую на деревянных ступеньках поповского дома женскую фигуру с грудным ребенком на ее коленях и играющего у ее ног с большой мохнатой собакой мальчугана. Какой художественный беспорядок!— Спавший на затылок красный платок, белокурые растрепанные волосы, вывалившаяся (а может быть, и выставленная нарочно) для кормления ребенка из прорехи грязной ситцевой рубахи мясистая грудь и ничем не прикрытые, почти до колен босые, почтенных размеров ноги. Изорванная сорочка на ребенке, запачканное его лицо, жидкость, свесившаяся из носу до нижней его губы, довершали этот беспорядок...
По рябому лицу этой внушительной женской фигуры, по вздернутому носу и по маленьким серым глазам ее можно безошибочно сказать, что она чистокровная казачка.
Но каким образом она попала в осетинский аул? Очень просто. Она состоит в работницах у здешнего батюшки и живется ей, по-видимому, хорошо, ибо вот уже шестое лето приходит к концу с тех пор, как она впервые была привезена самим батюшкой на собственных его дрогах. Почему и не жить? Возни по хозяйству ей всегда было мало, так как батюшка за несколько дней до ее поступления схоронил свою возлюбленную попадью. Сам же батюшка, нужно полагать, нетребовательный, а хоть бы и требовательный, так, во всяком случае, она на одного его всегда поспеет, уж разве что-нибудь особенное. Но в этом особенном батюшку нельзя заподозрить, потому что у его работницы за последние три года получился приплод в лице двух маленьких казачат. Впрочем, за верность слова «казачата» нельзя поручиться, ибо муж ее шестой год охраняет отечественные границы от нападения хищных персиян и несмотря на это...1 появившийся приплод и, следовательно, на помеху... должна иметь при выполнении своих обязанностей в доме священника. Этот последний не отказывает ей от места, что ясно свидетельствует о том, что она вполне добросовестно исполняет требования своего хозяина и что хозяин этот в свою очередь не особенно требователен.
Нам, конечно, незачем верить нелепому слуху, будто батюшка очень часто отказывал ей от места, но она не уходила (как будто она на это имеет право!), и мало того, говорят, что раз, когда работница нагрубила батюшке и этот батюшка за это хотел ее побить, то она исцарапала ему нос. Можно положительно сказать, что это просто-напросто клевета, потому уже, что большой нос батюшки (нельзя сказать, чтоб и особенно-то большой — обыкновенный грузинский, а батюшка грузин, следовательно, для него он вовсе не большой) подает повод ко всевозможным шуткам в среде аульной молодежи. Хотя, однако, говорят, что все видели, как нос батюшки действительно исцарапан... Но, собственно говоря, и это ничего не доказывает — мало ли отчего нос батюшки мог быть исцарапан.
Вообще следует заметить, прихожане относятся к батюшке очень недружелюбно. Какие только клички ему не дают... Неприлично даже говорить. Да что клички! Однажды так один дерзкий осетин перетянул его два раза палкой по спине за то, что он наставлял его жену в недостроенном здании, где теперь помещается аульное правление... Но виноват ли батюшка на самом деле? Церкви нет, следовательно и вести богоугодные беседы с прихожанами негде... Попробовал было в недостроенном доме, так нет — за это его бьют. Ну что же прикажете делать? Народ-то больно необтесанный — не понимает.
Что касается, например, до богослужения, так батюшка его, наверное, уже запамятовал, да как и не запамятовать? Он, кажется, лет десять уже не входил в царские врата. Хорошо, если есть кого крестить или хоронить, а то бросайся от скуки хоть с моста в ледяные объятия Кубани. Впрочем, батюшка в этом случае предпочитает уезжать на своих дрогах к священнику соседней станицы и разгонять там недели две свою невыносимую скуку. Этот способ разгонять скуку батюшка иногда заменял однако другим, но о нем неловко рассказывать, потому что тут пришлось бы говорить о писарях и о плотниках, о печатниках и о кабатчике, и о водке, и бог знает еще о чем... Хотя, собственно говоря, в благообразности и первого-то способа я не сумею уверять никого, мало ли там различных случайностей — кто их может знать? Но он уже имеет то преимущество, что прихожане не могут видеть, как батюшка разгоняет скуку...