История зарождения осетинской письменности в XVIII в.

1. Знакомство осетин с письменами в средние века

Прошлая материальная и духовная культура осетинского народа богата и многогранна. Кобанская культура, пользующаяся мировой известностью, рисует жизнь древнейших насельников территории Северной Осетии, поддерживавших, судя по ее находкам, оживленные экономические и культурные связи с древнейшими культурными центрами: Ассирией, Персией, Урарту, со Средней Азией и др. Предметы Кобанской культуры, находимые в многочисленных могильниках не только в горах Северной Осетии, но и в других районах Сев. Кавказа, характеризуют древнейших ее обитателей как народ, находившийся на сравнительно высоком для того времени уровне развития, особенно в области материальной, культуры. Кобанская культура в переплетении со скифо-сарматско-аланской культурой освещает жизнь предков осетин на протяжении более двух тысячелетий (II тысячелетие до н. э. I тысячелетие н. э.).
«Нартский эпос», бытующий у осетин и одновременно у многих других народов Северного Кавказа, является выдающимся памятником духовного богатства осетин. По богатству циклов и их содержанию он стоит наряду с известными народными творениями и эпосами мира, такими, как «Илиада» и «Одессея» Гомера, «Песнь о Роланде», русский богатырский эпос, «Калевала» и др.
Кобанская, скифо-сарматская и аланская культура и нартский эпос глубоко пронизывают и дополняют друг друга. Скудные исторические сведения, затем данные археологии, лингвистики и антропологии достаточно свидетельствуют о том, что предки осетин были не единственными, но бесспорными носителями как Кобанской культуры, так и Нартского эпоса.
Свою материальную и духовную культуру аланы-осетины пронесли через века. В течение столетий они испытывали на себе культурное воздействие таких народов, как арабы, византийцы, русские, грузины и др. Благодаря культурному влиянию этих народов, осетинам не только рано стали известны письмена, но они и пользовались ими в надписях на памятниках и на стенах церквей. Эти памятники погибли во времена великих битв с татаро-монголами и другими племенами, завершившихся, как известно, полным разрушением аланских храмов и опустошением страны Алании.
О наличии письмен у алано-ясов в средние века свидетельствует ряд исторически известных фактов.
Как известно, аланами христианство было принято от византийцев в конце первой четверти X в. (между 921 и 925 гг.). В связи с этим в Алании была создана Аланская епархия, а вслед за этим на ее территории, особенно в районе бассейна р. Зеленчук (приток Кубани), где, очевидно, в тот период находился один из её центров, появились монастыри и церкви, а вместе с ними и священнослужители из греков. Принятие христианства аланами, хотя оно среди них не пустило глубоких, корней, имело для них некоторое прогрессивное значение в том смысле, что оно способствовало появлению у них письмен.
Какие данные говорят в пользу этого тезиса?
На Зеленчукском надгробном камне, найденном в 1888 г., имеется надпись греческими буквами на дигорском диалекте осетинского языка. По времени надпись это относится к XI в., т.е. к такому периоду, когда аланы имели свое государственное образование («Аланское царство»).
О наличии у алан в тот период письмен, в связи с принятием христианства, свидетельствует также путешественник XIII в. де-Рубрук, который писал: «Пришли к нам некие аланы, которые именуются там аас, христиане по греческому обряду, имеющие греческие письмена и греческих священников.»
Таким образом, свидетельство де-Рубрука и надмогильные надписи говорят о том, что средневековые осетины (аланы-ясы) знали греческие письмена и в нужных случаях прибегали к ним, чтобы выразить ими звуки родного языка, запечатлеть ими сердечные чувства к памяти любимых родственников или героев, павших за честь и свободу народа.
Но дело не ограничивалось одними письменами. Влияние греков на алан-осетин, конечно, было более широким. Это отмечал и один из видных культурных деятелей Осетии конца XIX в. и начала XX в., публицист Г. М. Цаголов.
«Греки, – писал он, – проповедуя христианство среди осетинского населения и одновременно с этим поддерживая с ним живые торговые сношения, несомненно, должны были оказывать на него сильное культурное влияние. Среди осетин распространялось ими не одно только христианство и не одни товары, вывозимые из метрополии, но и грамотность и... культура греческая... Ведь не для удовлетворения же будущих археологов и историков снабжали они эти памятники надписями. Были, стало быть, тогда осетины, умевшие писать по-осетински греческими буквами, были, затем, и такие, кто мог надписи читать и понимать. А если люди умели писать и читать на памятниках, несомненно, они могли применять это свое знание греческой грамоты и в других случаях жизни».
Почти одновременно и горная часть Осетии с юга испытывала культурное влияние христианской Грузии. О том, что осетинам были известны грузинские письмена, говорят надписи на колоколах, преподносимых в подарок осетинским церквам грузинскими царями.
Из колоколов, на которых были надписи на грузинском языке, сохранились только более поздние, такие, как Рекомский и Дзвгисский, относящиеся к третьей четверти XVII века.
Эти колокола с надписями преподносились осетинам грузинскими царями в знак признательности за помощь в борьбе грузинских войск (в рядах которых часто служили осетины или в качестве союзников или наемников) с внешними врагами. Так, например, в надписи на Дзвгисском колоколе (1673 г.) говорится:
«Мы, государь карталинский, царь Георгий Малый, жертвуем сей колокол тебе, Дзвгисскому святому Георгию, в дарование нам побед».
Но осетинам были известны не только греческие и грузинские буквы: Им были известны также и арабские буквы. Так, в западной части Осетии, в Дигории, в более поздний период (XVII—XVIII вв.) имеются надписи на надмогильных камнях, свидетельствующие о знакомстве осетин с арабскими письменами. На одном из этих надмогильных памятников имеется надпись на дигорском диалекте осетинского языка арабскими буквами следующего содержания: «Рохсаг уæд Хъарадзаути Сафаралий фурт Ахмæтхан. Мæнг дуне'æй рандæй æцæг дуйнемæ. Хуцауин ниххатир кæнæд æ тæрегъæдтæ».
Однако, в какой-либо степени о прогрессивном влиянии арабской культуры на осетин не приходится говорить. Не подлежит сомнению, что многие мусульмане-осетины были знакомы и читали Коран, с которым они познакомились благодаря связям и влиянию мусульманской Кабарды на Осетию, особенно на социальные верхи Дигории и других районов Осетии. Но Коран для осетин всегда был чуждым и чужеродным явлением. Влияние арабской культуры и вообще мусульманского мира не выдвинуло в Осетии ни одного сколько-нибудь грамотного влиятельного лица. Если из среды осетин-мусульман в течение XIX в. выдвинулись некоторые лица на поприще военной службы или культуры Осетии, то это благодаря не Корану и не арабской культуре, а исключительно благодаря русской культуре. Роль Корана за время его распространения и влияния на известную часть осетинского населения была реакционной и консервативной; он постоянно являлся тормозом культурного развития народа на путях цивилизации.
В противовес корану, культурное влияние соседней Грузии на Осетию было положительно. Конечно, дело было не только и не столько в надписях, о которых шла выше речь; до тех пор, пока осетины оставались запертыми в своих горах в результате господства кабардинских феодалов в предкавказской равнине и у входов в ущелья горной Осетии, пока не стало просачиваться культурное влияние России, более заметным было влияние культуры Грузии. Осетинские общества с последней поддерживали и оживленные торгово-экономические и политические сношения.

2. Начало осетинского книгопечатания на основе грузинского алфавита

Влияние грузинской культуры в деле зарождения осетинской письменности на основе грузинского алфавита особенно усиливается с конца первой половины XVIII в. Как известно, по Белградскому договору (1739 г.) Турция и Россия гарантировали «независимость» Кабарды. А так как Осетия считалась вассально зависимой от Кабарды, то всякое вмешательство в дела Осетии было бы нарушением Белградского трактата и вызывало бы протест со стороны Турции. Поэтому Россия была вынуждена лавировать и пользоваться услугами грузинских духовных лиц. В случае протеста со стороны султанского правительства Россия могла отвести его, сославшись на то, что она к делу христианизации осетин не имеет отношения.
Поэтому первыми проповедниками христианства в России оказались грузинские духовные лица, находившиеся на службе у царской России.
Благодаря деятельности этих духовных лиц из грузин, в середине XVIII в. появились первые печатные осетинские книги на основе грузинского алфавита.
Каким образом эти грузинские духовные лица оказались в России? Кто такие были эти духовные лица? Как и когда появились первые печатные осетинские книги на основе грузинской графики?
Появление первых печатных осетинских книг неразрывно связано с началом миссионерской деятельности грузинских духовных лиц в Осетии. Поэтому не будет излишним, если весьма кратко дать историю этого миссионерства.
Как известно, в конце первой четверти XVIII в. Грузия подверглась опустошительному походу со стороны персидских полчищ Надиршаха. В связи с этим грузинский царь Вахтанг VI с большой свитой, в большинстве из духовных лиц, был вынужден бежать в Россию. Царь Вахтанг, державшийся российской ориентации, нашел в России убежище, но вскоре умер в Астрахани. Грузинские духовные лица из его свиты в 1742т. подали челобитную на имя императрицы Елизаветы Петровны, в которой они писали о горцах, особенно об осетинах, что они никому не подчиняются, что ода когда-то были народом христианским и среди них легко можно было бы провести христианизацию, для каковой цели они предложили снарядить и отправить к горцам миссионерскую комиссию, Грузинские духовные лица в своей челобитной не забыли упомянуть о наличии горнорудных богатств в горной Осетии, что, понятно, не могло не вызвать живейшего интереса царского правительства.
Подавая челобитную, грузинские духовные лица, само собой разумеется, преследовали и своекорыстные цели. В России они находились не у дел; предлагая же царскому правительству свои услуги, они рассчитывали, во-первых, получить от него мзду за свои агентурные сведения о горцах и обратить его внимание на себя, как на «полезных» людей, во-вторых, в случае создания миссионерской комиссии надеялись войти в ее состав и, таким образом, оказаться у дел, т. е. оказаться на службе и тем самым получить источник существования, и, в-третьих, будучи в составе миссионерской комиссии, они рассчитывали приблизиться к родной Грузии, терзаемой в то время ирано-турецкими захватчиками и внутренними раздорами.
Царское правительство одобрило предложение грузинских духовных лиц. Вскоре была образована комиссия исключительно из грузинских духовных лиц, так как в тот период, как уже сказано, Белградский договор еще связывал руки царскому правительству для открытых действий в районе Кабарды и Осетии. Это был своеобразный дипломатический маневр. Если бы последовал протест Турции против миссионерской деятельности в Осетии, то царское правительство в любой момент могло бы заявить, что оно к ней не имеет отношения, так как это дело рук грузинских священников.
Последние оказались неплохими исполнителями вожделений царизма, его колониальной политики в районе центрального Кавказа. В 1745 г. они прибыли в Осетию и в районе Майрамадаг (по р. Фиагдон) создали «Осетинское подворье». Но оно в 1769 г. было разрушено куртатинцами во главе со старшиной Бахтингереем Есиевым.
Царское правительство с первых шагов образования миссионерской комиссии всемерно поддерживало и «ласкало грузинских духовных лиц, которые употребляли себя к обращению осетинцев... в христианство»; они являлись по существу агентурой и оружием царизма в проведении его колониальной политики среди горцев, к присоединению которых он приступил с середины XVIII в.
Однако несмотря на то, что деятельность миссионерской комиссии в основном была посвящена интересам колониальной политики царизма, в этой деятельности, вместе с тем, были и известные положительные стороны. Это был поворотный момент в зарождении и развитии осетинской письменности, осетинского книгопечатания.
В чем следует видеть объективно основные положительные черты в деятельности грузинских духовных лиц конкретно в условиях Осетии?
Эти черты следует видеть, во-первых, в том, что они своей деятельностью способствовали знакомству Осетии с Россией, сближению Сев. Осетии с Россией не только путем насаждения и проповеди православия, но и путем содействия установлению торгово-меновых и дипломатических связей между осетинами и русскими. Во-вторых, они содействовали внедрению первых начатков просвещения среди осетин. Как свидетельствуют документы, грузинские духовные лица на 13 лет раньше (1751 г.) открытия для детей «знатных» горцев школы в Моздоке (1764 г.) сделали первую попытку открыть миссионерскую школу в Куртатинском ущелье. Очевидно, этой попытке в немалой степени способствовала поездка осетинских старшин в столицу России (174–1752 гг.) При помощи грузинских духовных лиц среди осетин уже тогда появились «грамотные» люди.
Арх. Пахомий, начальник Осетинской духовной комиссии, свидетельствует о том, что в 1753 г. он уже обучал грамоте двух осетин (фамилии их не сообщаются), которые стали ему оказывать посильную помощь в сношении с местным населением, в его проповедническо-просветительной деятельности. В-третьих, заслугой грузинских миссионеров, находившихся на российской службе, было также то, что они положили начало развитию осетинской книжной литературы. Имеются убедительные источники, говорящие о том, что более 200 лет тому назад, в 1753 г., появились и существовали осетинские печатные книги – переводы грузинских церковных книг. Об этом, например, имеется прямое указание в рапорте арх. Пахомия, а именно, что еще в 1753 г. переведены с грузинского на осетинский язык стихи религиозного содержания. В своем рапорте от февраля 1753 г. он писал, что еще «в 1746 г. от св. пр. синода постановлением велено было нам, нижайшим, грузинское божественное писание переводить на осетинский язык со употреблением грузинских литеров, о чем мы, нижайшие, и стараемся, и некоторые уже стихи из божественных писаний нами на осетинский язык и переведено». Очевидно, данные переводные книги должны были служить пособиями в той школе, которую пытались открыть грузинские духовные лица в Куртатинском ущелье в начале 50-х гг. XVIII в.
Убедительно по этому вопросу говорит и проф. М. Джанашвили в своей статье «Известия грузинских летописей и историков о Северном Кавказе и России». Он констатировал, что «в царствование Ираклия II стали появляться богослужебные книги на осетинском языке, печатаемые в царской типографии грузинскими церковными буквами с добавлением некоторых знаков, свойственных осетинскому. Печатание таковых книг продолжалось и по замене грузинского правительства русским, а именно, во время экзаршества Феофилакта и других». К приведенному сведению М. Джанашвили делает в сноске два весьма важных примечания:
1) «Первая такая книга (т. е. церковная книга на осетинском языке – М.Т.), которую мы видели (подчеркнуто нами — М.Т.), вышла из печати в 1753 году»; 2) Образчики богослужебных книг на осетинском языке можно видеть в грузинском обществе грамотности, а подробные сведения об обращении осетин в христианство и историю книгопечатания на их языке в книге, «История грузинской иерархии с присовокуплением обращения в христианство осетин и др. горских народов по 1 января 1825 г.».
Таким образом, из изложенного по вопросу о появлении осетинских книг в начале второй половины XVIII в. следует сделать выводы о том, что, во-первых, началом осетинского книгопечатания необходимо считать не 1798 г. (год выхода из печати осетинской книги на основе церковнославянского алфавита), а 1753 г. когда появилась первая осетинская книга на основе грузинского алфавита; во-вторых, истоками начала распространения элементов просвещения в Осетии следует считать середину XVIII в., как результат не столько грузинского, сколько русского влияния. Если переводились стихи из «божественного писания» с грузинского языка на осетинский, если печатались книги на осетинском языке, то, следовательно, были отдельные, в. какой-то степени знакомые с грамотой осетины, которые могли их читать и даже учить других. Эта книга положила первый камень в дело осетинского книгопечатания; вслед за ней стали появляться все новые и новые церковные книги. Имеются сведения, свидетельствующие о том, что в ближайшие после 1753 годы появлялись переводные книги. Арх. Григорий в своей челобитной к Екатерине II в 1767 г. писал: « В прошлом 745 г. по прозбе бывшего в осетинской комиссии арх. Пахомия з братиею, по знанию моему азиатских четырех языков, комиссии для способности призван..., чего ради принужден был и нужда требовала осетинской язык через два года научиться. И на осетинской язык некоторые духовные книги перевел» (подчеркнуто нами – М. Т.)
Таким образом, дело книгопечатания на осетинском языке после 1753 г. развивается дальше. До 90-х гг. XVIII в. таких книг появилось немало, хотя до сих пор они еще не обнаружены.
Понятно, было бы непростительной ошибкой преувеличивать как в целом состояние просвещения в Осетии в тот период, так и значение первых осетинских книг, ибо они должны были служить интересам политики царизма. Это был период, когда осетины жили еще в глубоких горных ущельях, когда отдельные феодальные осетинские общества между собой были слабо связаны, часто даже враждовали между собой. В культурном отношении Осетия была краем, где царствовали законы патриархальщины. Поэтому если мы и говорим о существовании в то время отдельных церковных книг, то в данном случае речь идет только о просачивании первых проблесков «просвещения» в жизнь в Осетии в начале второй половины XVIII в., причем эти первые элементы образования были достоянием представителей социальных верхов осетинских обществ.
Почему первые осетинские книги в третьей четверти XVIII в. появлялись на основе грузинской, а не церковно-славянской графики, когда известно, что идейно-политическим вдохновителем миссионерства в центральном Кавказе, в том числе и в Осетии, являлось царское правительство?
Понятно, дело было не столько в том, что практическими проводниками миссионерства были грузинские духовные лица. Говоря о причинах этого, следует иметь в виду, по крайней мере, еще следующие обстоятельства: во-первых, церковно-славянские буквы осетинам еще не были известны, в то время, когда грузинские буквы им были давно знакомы, в тот конкретный исторический период осетины лучше были подготовлены к пониманию грузинской графики; во-вторых, связи с Москвой тогда еще были слабыми, в то время, когда Грузия с ее типографиями при дворах грузинских царей была рядом, поэтому возможности книгопечатания в последней были более удобными и благоприятными; в-третьих, Белградский трактат в этом отношении являлся еще препятствующим фактором: печатание книг на основе церковно-славянских букв могло бы раскрыть его руководящую роль в деятельности грузинских священников.
Однако царизм долго не мог играть подобную роль, особенно потому, что он был недоволен деятельностью грузинских миссионеров, многие из. которых себя скомпрометировали в народе своей причастностью к спекулятивным делам. Кроме того, царизм ясно понимал, что печатная литература на основе грузинской графики будет плохим спутником русского православия, что она будет тормозить дело внедрения христианства среди горцев, что на ее основе он не добьется желательных результатов по распространению просвещения в духе православия и самодержавия, И он терпел, грузинских священников до поры до времени. Как только был ликвидирован Белградский трактат в результате русско-турецкой войны 1768-1774 гг. и заключен Кучук-Кайнарджийский договор, когда Кабарда потеряла свою «независимость» и окончательно стала колонией царизма, царское правительство приступило к замене грузинских священников русскими.

3. Первая осетинская книга на основе церковно-славянского алфавита

С конца 60-х гг. XVIII в. интерес царской России к Осетии значительно возрастает, что связано с открытием в ее горах горнорудных богатств; царское правительство в течение 1768–1771 гг. организует и посылает в Осетию три экспедиции при строжайшем указании хранить в тайне действительные свои цели от народа. Основные места горных богатств этими экспедициями были изучены более или менее обстоятельно. Но прежде чем начать их эксплуатацию, необходимо было овладеть краем. Кроме того, и международная обстановка далеко пока не благоприятствовала этому. «... По причине открывшихся военных действий и беспокойства в горах,– говорится в документе,– дальнейшее исследование оставлено до удобнейшего случая». В раскрытии горнорудных богатств важную роль сыграли не только духовные лица, но и некоторые осетинские старшины.
После обнаружения этих богатств царизм начинает более активно и усиленно проводить в Осетии свою колониальную политику, употребляя для ее присоединения многообразные методы.
Экономический интерес к обнаруженным недровым богатствам и важное стратегическое расположение Осетии по Военно-Грузинской магистрали усиливали к осетинам также и «научный» интерес. В течение второй половины XVIII в. к «научному» изучению общественного строя, быта и нравов горцев, в том числе осетин, их взаимоотношений с другими соседними народами царизмом были приглашены такие иностранные ученые, как Г. Ю. Гюльденштедт (1768-1774 гг.), И. Я. Рейнеггс (1779), П. С. Паллас (1793–1794 гг.) и др. Их работы для изучения истории Осетии второй половины XVIII в. имеют определенное значение.
В 1784 г. русское самодержавие на месте нынешнего гор. Орджоникидзе заложило крепость Владикавказ и ряд других укреплений по р. Терек, как опорные пункты своей колониальной политики в центральном Предкавказье.
К концу XVIII в., в связи с присоединением Осетии к России в 1774 году, русское влияние среди осетин значительно усиливается. К этому времени царизм сумел подчинить своему влиянию основную массу осетинских «старшин», превратив их в агентов своей колониальной политики. Многие из них были награждены чинами, поступили на военную службу и т. д.; они часто общались с представителями власти и свободно объяснялись с русскими, приносили присягу на верность «его императорскому величеству», принимали крещение. Например, в 80-х гг. XVIII в. приняли крещение: Курман Кубатиев, для которого «восприемницею от купели» была императрица, и он был наречен Александром с присвоением ему чина секунд-майора (крещение принял в Одессе); тагаурский старшина Ахмет Дударов, крестным отцом которого был И.С. Потемкин; одновременно он получил чин капитана; дигорский владелец Айтек Туганов, получивший там чин капитана; два брата тагаурского владельца, Кайтук (по крещению – Петр) и Максим (по крещению) Дударовы, которые своим «восприемником» Потемкиным были пожалованы: первый – капитаном, второй – поручиком. В 1790 г. у того же Потемкина приняли крещение, будучи у него депутатами, старшины Алагирского, Закинского и Нарского ущелий Соломон Гуриев, Петр Цаликов, Григорий (Созрук) Аристанов и др. Все они были пожалованы чинами. Возвращаясь через год в Осетию, «сии три депутата, при отпуске их в отечество, письменною просьбою просили между прочим у российского двора о возобновлении прежнего осетинского подворья, которое стояло при реке Фаяге», т. е. при р. Фиагдоне.
Царское правительство крещением осетинских старшин хотело использовать их влияние, чтобы они «склоняли» свой народ к принятию христианства.
Дело христианизации осетинского населения, несмотря на замену значительной части грузинских духовных лиц русскими, после 70-х гг. продвигалось медленно. Так, например, с 1745 г. по 90 гг. XVIII в. всего было крещено осетин не более 9 тыс. чел. Это объяснялось рядом причин: незнанием или плохим знанием миссионерами осетинского языка, непониманием горцами проповедей на грузинском языке, равнодушным отношением масс к крещению и др.
Во второй половине XVIII в. царизм среди всех методов, употребляемых им в своей колониальной политике, придавал большое значение миссионерству. На дело христианизации он смотрел как на одно из важнейших средств идеологического воздействия на местное население, чтобы принудить его к отказу от местного самоуправления по законам адата и подчинению самодержавию. Царское правительство постоянно наущало своих священников, чтобы они внедряли в сознание горцев христианские заповеди – не возмущаться и не подниматься против властей и господ, «не управляться самим», а жалобы свои приносить русским начальникам.
Царское правительство хорошо понимало, что эти цели христианства не могут быть достигнуты одними силами присылаемых миссионеров, что для этого необходимо подготовить кадры из местных людей через духовную школу.
Для этой цели в 1764 г. в Моздоке была открыта духовная школа, куда должны были приниматься главным образом дети «почетных старшин» Осетии. Учебно-материальная база школы была убогой, учителя сами были малограмотные, материальное положение детей было исключительно бедственное. Обучение детей было поставлено скверно. Целый день их учили псалтырю и молитвам, причем только на грузинском и русском языках, В учебной программе не было ни одной такой дисциплины, которая бы вызвала и возбуждала интерес к реальной жизни, давала бы действительно какие-то начала настоящего образования. Вот почему эта школа в течение всего своего существования не дала сколько-нибудь грамотных людей, не говоря уже о таких, которые бы сыграли заметную роль в развитии культуры своего народа. И это понятно: она не ставила перед собой задачу подготовки кадров для развития культуры народа. Она была призвана готовить кадры, которые бы являлись агентами царизма в осуществлении его колониальной политики. По замыслам царизма Моздокская школа была создана «для преподавания обучения новокрещенным осетинским детям закона христианского и российской грамоты».
Однако было бы неправильно отрицать известную положительную роль этой школы в период ее существования. Во-первых, это была «по существу первая в истории осетинского народа школа, хотя и открытая в основном для детей осетинских старшин; во-вторых, как первенец в истории появления и развития элементов просвещения в Осетии, она подготовляла и подготовила первых грамотных осетин, которые, по крайней мере, умели читать и писать по-русски и, вместе с тем, могли быть посредниками между осетинами и русскими, способствовали своей посреднической ролью в какой-то степени взаимопониманию и сближению» Осетии с Россией.
Моздокская школа для некоторых воспитанников, окончивших ее, была ступенью для продолжения дальнейшего своего духовного образования. Так, например, в 1784 г. в Астраханской семинарии, которая была открыта в 1777 г., находилось 9 учеников-осетин. О дальнейшей судьбе этих учеников после окончания семинарии, когда они были выпущены в качестве проповедников в Осетию, мы не имеем данных. По сохранившимся сведениям, один из них был священником в Нарском ущелье. В-третьих, открытие Моздокской школы вызвало необходимость появления первой осетинской книги на основе церковно-славянского алфавита. Члены Осетинской духовной комиссии давно пришли к убеждению, что обучение осетинских детей «евангельскому слову» на русском языке не дает желательных результатов, что не только обучение детей, но и их проповедническая деятельность после окончания будет гораздо успешнее и плодотворнее, если «слово божие» будет облечено в понятную устную и письменную речь. Они понимали, что отсутствие должного обучения на родном языке и книги на нем серьезно тормозило проповедь христианства среди осетин, которые не понимали русского и грузинского языков, на которых она производилась. Поэтому школа в известной степени должна была способствовать и тому, чтобы ученики-осетины, обучавшиеся в Моздокской школе, «учась по ней, никогда языка своего не забывали, и чтобы таких со временем посвящать в священники и посылать для проповеди».
Основная цель, которая руководила духовным начальством в вопросе создания катехизиса на осетинском языке, правильно подчеркнута Г. М, Цаголовым: «Важнейшим средством сделать для осетин доступными истины христианского учения мог быть родной язык, и как раз это самое средство отсутствовало в проповеднической деятельности… С созданием деятелей проповедничества из самих осетин возможно было думать уже и об издании книг на осетинском языке».
Следовательно, к 90-м гг. XVIII в. условия и возможности для появления первой осетинской книги на основе церковно-славянского алфавита «были налицо не только в смысле созревшей необходимости и технических возможностей ее печатания, но и в смысле наличия в среде самих осетин таких грамотных посредников, которые в этом деле могли оказать посильную помощь. К таким «грамотным» осетинам относились священник Бессарио (Виссарион) Хетагов, Мамиев (житель сел. Нар). свящ. Павел Генцауров (он же Кесаев, из сел. Заки), работавший в Осетинской духовной комиссии и помогавший Гайю в составлении осетинского алфавита и в переводе катехизиса на осетинский язык. Разумеется, число сравнительно грамотных осетин в конце XVIII в. и в начале XIX в. этим не ограничивается, но о других мы данных не имеем.
При упоминании о первой осетинской книге на церковно-славянском языке, известный интерес вызывает личность первого автора осетинского алфавита и издателя – составителя книги Гайя (Гайоза).
В 1793 г. по указу императрицы Екатерины II в Моздоке была учреждена епархия «для удобнейшего радения о народах осетинских, веру христианскую приемлеющих»; цель ее создания – усилить проповедь христианства среди осетин. Епископом был назначен архиерей Моздокский и Маджарский Гай. Он являлся архимандритом при грузинском посольстве и одним из главных членов Осетинской духовной комиссии. Моздокский епископ считался одновременно начальником Осетинской духовной комиссии, должность которого он занимал уже с 1784 года.
Гай для своего времени был известным грузинским ученым. Он оставил несколько оригинальных и переводных книг. На основе церковнославянской азбуки он составил осетинский алфавит и применил его при составлении им на осетинском языке катехизиса «Начальное учение человеком, хотящим учиться книг божественного писания». Обладал он «проницательным и дальновидным умом».
Судя по языку катехизиса, Гай хорошо знал осетинский язык, поэтому не случайно то, что именно он, а не кто-нибудь другой из членов грузинского посольства или Осетинской духовной комиссии взялся так усердно за составление осетинского алфавита и написание катехизиса.
Этот катехизис, вместе с алфавитом, вышел в мае 1798 года. Но предварительная работа к его составлению и подготовке к изданию началась еще задолго до этого». В частности, катехизис на осетинском языке в рукописи был размножен и использовался еще до выхода в свет; видимо, на скорое отпечатание в Москве при тогдашних условиях больших надежд не было.
Составление алфавита и перевод катехизиса обошлись, очевидно, не без участия «первых интеллигентных осетин, которые к тому времени окончили уже курс в астраханской духовной семинарии». Однако решающая роль как в составлении алфавита и переводе катехизиса, так и в издании книги принадлежит Гайю. Эту сторону его заслуги подчеркнул еще Бутков: «Радением его (Гайоса, Гайя – М. Т.) издана и напечатана в Московской синодальной типографии в мае 1798 г. азбука и сокращенный катехизис на русском и осетинском языках». Они были напечатаны кириллицей.
Книга долгое время считалась совершенно затерянной, но в 1920 г. она была обнаружена в количестве около 40 экземпляров в архиве Моздокской церкви.
Катехизис напечатан на двух языках – параллельно с осетинским текстом имеется и русский текст. Понятно, это было не случайно. Катехизис был рассчитан не только на проповедников-осетин, но и на русских и грузинских священников: первым катезихис в таком виде облегчал усвоение русского текста, вторым же облегчал, если не усвоение, то, по крайней мере, знакомство с осетинским языком, что необходимо было им в их проповеднической деятельности. Сохранение с осетинским переводом русского текста не только для священников-осетин, но и для осетин-учеников имело большое значение, ибо катехизис обогащал их лексикон на русском языке и содействовал в значительной степени усвоению осетинами русского языка.
В условиях эксплуататорского строя, особенно в условиях тогдашней самодержавно-крепостнической России, религия была призвана укреплять господство эксплуататорских классов путем одурманивания сознания народов. В этом направлении особенно уродливые формы миссионерская деятельность принимала среди народов окраин. Катехизис «Начальное учение человеком, хотящим учитися книг божественного писания» в первую очередь также должен был отвечать и служить основной задаче колониальной политики царизма: через православие, путем духовного одурманивания сознания масс, подчинить осетинский народ своему влиянию.
Значение данной первой печатной осетинской книги, дошедшей до нас, мы ищем не в ее содержании, ибо что-либо ценного в культурном или познавательном отношении она в себе не содержала.
Объективно значение ее заключалось в том, что, во-первых, впервые на ее страницах полтора столетия тому назад зазвучала осетинская речь. Это был, по выражению Г. Цаголова, «первенец осетинской книжной литературы»; во-вторых, она служила средством ознакомления осетин с русской грамотностью, с русской культурой и просвещением; она положила .по существу начало развитию осетинской письменности на базе русской культуры; в-третьих, с точки зрения объективной оценки исторической перспективы и исторической судьбы осетинского народа, ее выход явился выражением ориентации основных масс осетинского населения на Россию; современные «интеллигентные» осетины, принимавшие участие в переводе на свой родной язык «Начального учения человеком, хотящим учитися книг божественного писания», объективно выражали чувства и тягу осетинского народа к России. Они были убеждены в том, что единственным путем приобщения своего народа к элементарным началам просвещения является путь сближения с Россией.
Говоря о значении первой осетинской книги, нельзя не остановиться и на оценке роли Гайоза («Токаова»), который для своего времени был человеком больших знаний, человеком, бросившим первые семена просвещения в Осетии. Разумеется, вся его миссионерская деятельность, в том числе и культурно-просветительная, вытекала из задач, на разрешение которых была направлена колониальная политика царского правительства, но объективно в его деятельности мы находим зерна, которые дали ниву для зарождения осетинской письменности.
История осетинской культуры обязана Гайозу («Токаову») как зачинателю, как родоначальнику осетинской письменности, как первому автору осетинского алфавита, пусть даже несовершенного и мало научного, но алфавита, запечатлевшего впервые осетинскую речь на страницах первой дошедшей до нас печатной книги, переведенной и изданной на осетинском языке благодаря его трудам и хлопотам. Дело, которому положил начало Гайоз, в XIX в. было продолжено и развито другими учеными (А. Шегреном, В. Миллером и др.).

См.: Тотоев М.С. История зарождения осетинской письменности в XVIII в. // Известия Сев.-Осет. науч.-исслед. Ин-та.– Орджоникидзе, 1957.– Вып. 19.– С. 135-146.