ВСТУПЛЕНИЕ
Стоял однажды на вершине
Я крутогорбого утеса:
С него, как со спины слоновьей,
Я наблюдал, как мальчуганы
В рассыпчатом песке резвились,
Копая в нем тоннели, гнезда...
Утес вдруг вздрогнул, зашатался,
И темнокаменная глыба
От скал суровых откололась
И рухнула, гремя, в ущелье,
Откуда дым пошел и грохот...
И в этот миг мне показалось,
Что вся земля перевернулась
И, рассыпаясь на обломки,
Стремглав рванулась в пропасть, в бездну
По прихоти нечистой силы...
И я помчался без оглядки
Скорее прочь от мест проклятых,
Бежал вдоль речки, по оврагам,
Спускался вниз, взбегал на склоны,
Пока вконец не обессилел...
Свалился я на кучу камня,
В кровь изодрав колени, локти,
Стремясь унять биенье сердца
И успокоить страх внезапный
И хоть немного отдышаться...
Когда лежал так в полусне я,
Из памяти ли, из ущелья ль,
Из давних лет, иль ближней рощи
До слуха моего донесся
Негромкий разговор влюбленных...
И сердце словно раскололось,
Как тот утес, где испытал я
Пугающее потрясенье,
И глуби памяти раскрылись,
Как перед рухнувшей скалою
Непроницаемая пропасть.
О трех сердцах я вспомнил повесть,
Влюбленных, чистых, благородных,
Историю, что приключилась
Когда-то в славном Ирыстоне
Еще до моего рожденья...
О ней немало говорили
В моем ауле и в соседних,
И многие, кого застал я,
Ее героев знали лично,
Встречались с ними и дружили.
И то, что мог и я погибнуть,
Сорвавшись вместе с камнем в бездну,
Меня заставило невольно
Припомнить, что пора, пора мне
Предать бумаге эту повесть.
Проходят годы, мы стареем,
И что поведать не успеем
Ни сыновьям своим, ни внукам,—
Исчезнет с нами безвозвратно,
Как в пропасть рухнувшая глыба.
Почти на свете не осталось
Тех дней свидетелей правдивых:
Их разметали войны, бури,
Превратности судьбы нелегкой,
И годы их свели в могилу.
И потому мой долг священный:
Все, что от старших я услышал
И что внимания достойно,—
Поведать письменно и устно
Друзьям, читателям, потомкам.
Жена, не заводи будильник!
Заснуть мне нынче не придется:
Пусть взбудораженная память
Не даст забыться до рассвета
Мне над листом бумаги чистой.
Пусть протекает ночь за ночью
Над колпаком настольной лампы,
И пусть страница за страницей
В тетрадь заветную сойдутся,
Чтоб выстроить мою поэму...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Астан работал агрономом
В колхозе. Был он парень видный,
Но вряд ли думал о невестах:
Он чересчур собой был занят,
Собою только любовался.
Однако это не мешало
Астану уверять Мелану,
Что он ее безумно любит,
Что от тоски изнемогает,
Что без нее и жить не может...
Астан имел немалый опыт
Чарующего красноречья:
Когда учился в институте,
Средь городских девиц вращаясь,
Освоил он премудрость эту.
Астан прельщал Мелану блеском
Обещанных ей украшений,
Своим богатством, по наследству
Ему доставшимся от деда —
Сбежавшего от кары князя.
Мелана — дочь предсельсовета,
Большевика-бойца Венная,
Что был изранен на гражданской
И в свой аул пришел калекой,—
Не поддалась словам Астана.
Честь женскую оберегала
Мелана, помня поговорку:
Остаться лучше старой девой,
Чем хоть бы час быть с нелюбимым.
Астан в надеждах обманулся.
Зато созрело в нем желанье
Мелану попросту похитить
И своего добиться силой.
«Кто первым зрелый плод заметил,—
Он думал,— тот пусть не зевает!»
Но из расставленной ловушки
Мелана выбраться сумела,
Пришла в изодранной одежде
Домой — и никому ни слова
На все расспросы не сказала.
Ее ни хоровод весенний,
Ни песни девушек-подружек
Не привлекли: Мелана мимо
Шла, никого не замечая,
И в поле на траву упала...
«Ты зачем меня создал красавицей,
Покровитель женщин Майрам?
Как теперь от беды избавиться,
Что идет за мной по пятам?
Быть красивой — судьба безотрадная
Сколько в жизни приносят ей мук
Эти взгляды пугающе жадные
И порывы ухватистых рук!
Разве роза виновна, что выросла
Не в горах среди вечных снегов
И что всем напоказ она вынесла
Трепетанье своих лепестков?
Ей не хочется плена позорного...
Кто б ее красоту сохранил,
Чтоб была она ласково сорвана
Только тем, кто ей дорог и мил?
Не хочу быть ничьим украшением
Быть желаю теплом и душой,
Чтоб любимому стать утешением,
Чтоб не смел меня тронуть чужой
...А волк — он волком остается,
Свои привычки не бросает:
Не пролетело и недели,
Как сделал вновь Астан попытку
Украсть упрямую Мелану.
На этот раз он выбрал время
Глухое самое ночное,
Когда уснули горы, воды,
Леса, луга, земля и небо
И даже совы задремали...
Но девушку не убедили
Ни уговоры, ни угрозы,
Ни клятвы льстивого Аслана,
Ни тишина, ни тьма ночная,
Ни одиночество в безлюдье...
Опорой были ей и песни,
Что пела мать над колыбелью,
И памятный наказ отцовский,
А главное — ведь был Дзантемыр,
Дзанте, желанный и любимый...
Да, были дальние прогулки
За вновь построенным аулом,
И встречи были, и признанья,
И песни, что ей пел Дзантемыр,
Любовью сложенные песни...
«Когда на волне быстроногой речной
К нам светлая радость приходит весной,
Тревожно стучит беспокойное сердце,
Живу и дышу я тобою одной!
Когда и на горные всходят хребты
Взращенные солнцем весенним цветы,
Я чувствую теплых ветров дуновенье,
Я знаю: со мной повстречаешься ты!
Когда на зеленых и мягких лугах
Свирель заиграет в пастушьих устах,—
То голос любви молодых призывает,
Поет о невестах и о женихах!»
ГЛАВА ВТОРАЯ
А время — трудное, крутое,
Как колесо арбы, катилось,
От бед скрипя, от ран стеная...
Совсем недавно на Кавказе
Утих огонь войны гражданской.
Еще нуждою и разрухой
Был осетинский край измучен —
Но вскоре после гроз военных
Обильным урожаем осень
Вздохнуть позволила, народу...
Да, выпал год большой удачи!
В полях звенели силой зерна,
В садах плоды набухли соком,
На пастбищах тучнели овцы,
В селеньях люди веселились...
Шел пир за длинными столами,
Где были юноши и старцы,
Резвились дети, и плясали
Вовсю и девушки и парни —
Как на пирах могучих нартов.
Эй, кто три пирога похитил
И ногу заднюю баранью?
Кто этим право обеспечил
Себе плясать с красивой самой
Из юных девушек аула?
Пройдя сквозь битвы и утраты.
Вновь ожили аулы наши:
Пусть кувд — наш пир — и симд — наш танец
Осетию прославят так же,
Как честь, и мужество, и стойкость!
Дзантемыр танцевал с Меланой,
Как звезды, их глаза сияли,
И все вокруг кружилось в танце,—
Деревья, и дома, и травы,
И даже горы-великаны...
По-детски ясными глазами
На танец их смотрел Дзапара,—
Старик, что возглавлял почетный
Фынг — стол, сидели за которым
Все уважаемые гости.
И турий рог с кипучим пивом
Держа, задумался Дзапара,—
Припомнил, как дожить мечтал он
До лучезарных дней свободы
И до счастливых свадеб внуков...
И вот — мечта осуществилась:
Живут свободно осетины
И дружно трудятся в колхозе,
Что здесь недавно основали
По воле жителей аула...
Припоминал старик Дзапара
Здесь отгремевшие сраженья,
Год восемнадцатый, двадцатый
В огне пожаров, в свисте сабель,
В боях за волю и за землю...
И он, старик седобородый,
Он тоже с белыми рубился,
Пока из-за болезней тяжких
Обратно в свой аул отправлен
Он не был,— на полях трудиться.
Теперь в колхозе кукурузу
Крутил старик на крупорушке,
И брал последними в работу
Он темно-красные початки:
Они на фоне белых зерен
На красных всадников похожи.
Что мчались на конях усталых
Под стягом революционным
В неудержимые атаки
На старый мир, на гнет бесправья...
На том пиру был гость почетный —
Гость из Москвы, столицы красной,
Гость, что трудящимися прозван
Был старостою всесоюзным,—
К нам прибыл Михаил Калинин.
Дзапара гостю из России
Рассказывал, как осетины
Теперь живут, как пашут землю
На тракторах, что им прислали
Рабочие заводов русских...
Поведал гостю и о том он,
Как зло кулацкое отребье
Сопротивлялось наступленью
Колхозной новой светлой жизни,
Пугало, клеветало, мстило...
Потом Дзапара Михаилу
Для тоста слово предоставил.
И сквозь очки гостей окинув
Приветливым и зорким взглядом,
Промолвил председатель ЦИКа:
«Хотелось бы, чтоб рядом с вами
Сидел не я здесь, а отец мой —
Тверской крестьянин, старый пахарь,
Бедняк, который и не дожил
До дней свободы победившей!
За молодежь провозглашаю
Я тост,— как нам велит обычай:
Ведь там, где нет хороших младших,
И старших не найдешь достойных –
О нас, отцах, по детям судят!»
Пора в дорогу Михаилу:
Пришла за ним в аул машина.
Дел государственных немало
Ждет неотложного решенья...
А пир в ауле продолжался.
Внезапно в суете веселой
Послышались стрельба и крики,
Какие-то мелькнули тени,
Раздался гулкий конский топот,—
И пир остался без Меланы.
Умолк фандьтр, смешался танец,
Дзантемыр на траву густую
Упал — и сразу покраснела
Трава от ярко-алой крови,
Текущей из руки джигита.
Вскочил Дзантемыр — поддержали
Его две женщины — и крикнул:
«А почему фандыр не слышен?
Из-за того, что я свалился,
Остановиться пир не должен!»
Но тишина была ответом
Ему — все парни молодые,
Все сверстники его, с кем рос он,
С кем вместе примерял папахи
И галифе отцов-героев,—
Все бросились стремглав в погоню
За похитителем Меланы
И дерзкими его дружками.
Кто на коня вскочил, кто пеший —
В чем были, в том и побежали.
И даже старики седые,
Вскипев, схватились за кинжалы,
Как будто торопились тоже
До похитителей добраться
И силою отбить Мелану.
Но запыхавшись, обессилев,
Покрыты грязью, пылью, потом,
Ни с чем джигиты воротились:
Врагов погоня нс настигла.
Дзантемыра ж свезли в больницу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
День шел за днем. А о Мелане
Вестей все ие было. Покрылись
Вершины гор осенним снегом,
И стал Казбек еще белее,
Как северный медведь на льдине.
Но где Мелана? Что с ней сталось?
Неужто угодила в руки
Сынков кулацких, что скрывались
Еще в каких-то тайных порах
И убивали активистов?
Расправились совсем недавно
Они с колхозником Темболом,
И Алмахситт-чабан был ими
Убит. Они с звериной злобой
Преследовали комсомольцев
И комсомолок. А Мелана
Была активной комсомолкой
И звеньевой в своем колхозе...
Такого девушке-горянке
Простить бы не смогли бандиты.
Аула люди молодые
Искали там и тут Мелану,
С коней джигиты не слезали,
Решали старцы на ныхасе,
Как быть и что еще придумать.
За фынгом так сказал Дзапара:
«Мы виноваты, что Мелану
Украсть позволили. Уж слишком
Доверчивы мы стали к людям!
Не так судили наши предки:
Они пришельца принимали
Как гостя, по следили зорко
За каждым словом и движеньем
Его: а вдруг он обернется
Не другом, а врагом коварным?
А мы? Ржавеют наши сабли
На стенках, словно на дороге
Подковы, к ножнам прирастают,
Оставшись без употребленья,
Врагов разившие кинжалы!
Нам успокаиваться рано,
Иначе быстро разжиреем,
Как это с горцами однажды,
К несчастью, в старину случилось,—
Вы знаете преданье это!»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Дзантемыр вышел из больницы,
Долечивался, сидя дома:
Зажившие на диво быстро,
Еще так долго ныли раны,
Но больше — сердце изнывало.
Похищенной Меланы участь
Ему покоя не давала:
Теперь лишь понял в полной мерс
Дзантемыр, что ему на свете
Жить невозможно без Меланы.
Он вспоминал, как было трудно
Сказать «люблю» Мелапе гордой,—
Недаром говорили предки,—
Мужчине легче камни в гору
Нести, чем слово это молвить!
Но если ты в любви признался,
То будь своей любви достоин!
Коль слово сказано — то чувство
Становится еще и долгом,
И делом совести и чести!
И думал день и ночь Дзантемыр:
«Мой долг святой — найти Мелану,
Спасти ее и успокоить
И поскорей на ней жениться
И больше с ней не расставаться!
Ах, только бы вернулись силы —
Я все ущелья бы обрыскал,
Во все бы заглянул пещеры,
По всем бы зарослям полазил,
До всех бы тайников добрался!»
Не мог уснуть он до рассвета,
До первых петухов... На зорьке
Он тихий, частый стук услышал.
Вскочил Дзантемыр, и схватился
Он за ружье, как по тревоге
Солдат, всегда готовый к бою:
«Эй, кто там? Что тебе здесь нужно?»
II под окошком, в кукурузе,
Он тень неясную заметил —
Как будто женскую фигуру...
И в ней, глазам почти не веря,
Дзантемыр вдруг узнал Мелану...
Ружье из рук его упало,
И поющая боль от раны
Его тревожить перестала.
Он все забыл — он видел только
Мелану, милую Мелану...
Быть может, это лишь приснилось?
Нет, он не спит. Пред ним — Мелана.
Он крикнул: «Мама! Здесь Мелана!»
И словно это показалось,
Твердил он: «Это ты, Мелана?
А может, кем-то подменили
Тебя, чтоб взор мой обманулся?
Неужто ты нашлась, Мелана?
Нет, это ты! Я знал, я чуял,
Что ты жива, что ты спасешься,
Что отыщу я непременно
Тебя, где б ты ни очутилась!
И вот сама ко мне пришла ты!
Да, созданы мы друг для друга,
Теперь всегда мы будем вместе,
Как были Теймураз с Азау,
Как две одной горы вершины,
Как два одной реки притока!
Где ж ты была? К что случилось
С тобою в тот злосчастный вечер,
Когда па нас в разгаре танцев
Кеда обрушилась внезапно
И я от раны рухнул наземь?»
Мелана, голову склонивши,
Вздыхая, тягостно молчала,
И черные, как уголь, косы
На грудь высокую спадали
И колыхались в лад дыханью.
А после — тихо, торопливо
Рассказывать Мелана стала.
Казалось, что с трудом огромным
Она слова произносила,—
Так было тяжко ей и стыдно...
«Меня, завернутую в бурку,
Как пленницу, куда-то в горы
Везли на лошадях усталых...
Остановились у пещеры,
Снаружи выглядевшей домом.
И, рук не развязав, швырнули
Меня там на пол. Мне казалось.
Что целый год там провела я...
Да, эти дни не позабыть мне,
Как горя не забыть и счастья...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Первый день
Сперва родня того, кто дерзко
Меня похитил, появилась,
И все, от мала до велика,
Ко мне ходили беспрерывно
И уговаривали долго
У них остаться, как обычай
Издревле требует, просили
Согласья моего, как прежде
Просили милости у бога,
Перед костром собравшись ночью...
У нас в Осетии доныне
Кой-где такое сохранилось.
Теперь оно игрою стало,
А было памятным обрядом,
Столетиями освященным...
Я помню, как отец, бывало,
Разбудит нас глухою ночью
И выведет па двор, где ярко
Уже большой костер пылает,
И нас вокруг него расставит
И повторять заставит хором
Одно и то же заклинанье,
Которым Новый год встречали
В своих аулах наши предки,
Чтоб год был щедрый и счастливый:
«Сой-сой-сой!
Чтобы злую колдунью бог в новом году ослепил!
Сой-сой-сой!
Чтобы в новом году у врагов наших не было сил!
Сой-сой-сой!
Чтобы в новом году бог семье нашей милость явил!
Сой-сой-сой!
Чтобы в новом году новый мальчик рожден у нас был!»
Так дружно мы орали — братья, сестры,—
На длинном шампуре кусочки мяса
Поддерживая над костром горящим,
А после это мясо мы съедали!
Потом отец давал нам сани,
Что сам из дерева он сделал,
И в разожженный под обрывом
Костер съезжали мы с разбега
С крутой горы на санках этих.
Считалось: если перепрыгнешь
Через костер и не заденешь
Его летящими санями,—
Тогда минуют все болезни
Твою семью в году грядущем...
Меня вот так же заклинала
Родня хозяина пещеры,
Мне жаль их даже становилось:
В семье единственным был сыном
Тот, кто меня похитил с танцев.
Единственной снохой-сестрою
Им стать упорно умоляли
Меня и старцы, и старухи,
И но морщинистым их лицам
Горячие струились слезы.
«Мы обижать тебя не будем! —
Крестясь, мне старшие твердили.—
Да покарает нас сурово
Святой Георгий, коль нарушим
Мы это слово, нашу клятву!
Наш сын, наш брат, наш внук Нодар
Которому ты полюбилась,
Тебя лелеять нежно будет,
К тебе прислушиваться чутко,
Глядишь — и ты его полюбишь.
И жить вы станете в согласье,
И дети славные родятся,
Как он, радушны и отважны,
Как ты, пленительно прекрасны!
Исполним же обычай предков!
У вас, у осетин, недаром
Присловье сложено такое:
«Скорее волки перестанут
Баранов красть, чем удалые
Джигиты — умыкать красавиц!»
Напомнили мне эти люди,
Что мать моя с отцом ведь тоже
Ни разу в жизни не встречались,
А поженившись, жили дружно,
Сынов и дочерей растили...
И вновь они меня просили
У них остаться, обещали
Нам с мужем новый дом построить
В невиданно прекрасном месте,
Природой созданном для счастья...
Они со вкусом одевались,
Красноречиво объяснялись,
Стройны, как русские березы,
Фигуры этих женщин были,
А их глаза — огнем пылали...
А вечером их молодые
Со мной поужинать решили,
И длинные столы накрыли
Яств чередой разнообразной
И тост за тостом возглашали:
За всех богов старинных пили,—
За покровителя животных,
За покровителя джигитов,
За покровителя красавиц,
За счастье всех мужчин и женщин.
Потом, когда ушли мужчины,
Я спать отправилась на ложе,
Устроенное, как у князя,
В сверкающей камнями спальне,—
Дворцом пещера обернулась...
Но не могла я сном забыться:
Мне все припоминалась мама...
Как в раннем детстве укрывала
Она платком из козьей шерсти,
Как руки мамы — мягким, теплым,
Меня, укладывая на ночь
И ласково шепча молитву...
А может, не молитву — сказку
Мне мать рассказывала в детстве?
А может, песню напевала?
Теперь, без сна в пещере лежа,
Родителей я укоряла,
Что дочерью я, а не сыном
По их вине на свет явилась:
Как женщиной быть в жизни тяжко!
Шумели струи водопада
В ночи. Деревья шелестели.
И, убаюканная ими,
К утру я все же задремала...
Так первый день прошел в пещере.
Второй день
Когда от сна я пробудилась,
Сияло солнечное утро
И облака, как клочья ваты,
К уступам горным прикасались
И дальше уносились ветром.
Мне на мгновенье показалось,
Что все нежданные напасти,
Обида, страх и возмущенье,
Как эти облака, растаять
Готовы в утренней лазури.
Я потянулась, как младенец,
Легко мне стало и приятно,
А на стене, резвясь, как дети,
Играли солнечные блики,
То появляясь вдруг, то прячась...
Я встала, наскоро умылась,
Мне захотелось прогуляться,
Взглянуть на горы и ущелья,
По травам пробежать росистым,
Пока их солнце не пригрело...
Но у дверей возник мужчина,
Он показался мне знакомым,—
Он как-то к нам в аул по делу
Из Грузии соседней прибыл
И был у нас по-братски принят...
Так, значит, вот каков Нодари,
Удачливый мой похититель!
Красив лицом, фигурой строен,
Одет в нарядную черкеску,
Украшенную орденами!
Я вспомнила, что говорили
О нем не раз у нас в колхозе:
Что был он чабаном умелым,
Добился роста поголовья,
Какого никогда не знали...
Что за такие достиженья
Чабан был к ордену представлен,
И лично Михаил Калинин
Ему в Кремле вручил награду
И новых пожелал успехов.
Смущенно на меня Нодари
Взглянул: казалось, было стыдно
Ему за это похищенье
И за родни его заботы
О том, чтоб я у них осталась...
Почувствовала вдруг в Нодари
Родную душу я, и слезы,
Что долго в сердце я копила,
Из глаз ручьями заструились,
И я на грудь ему упала...
Ты выслушай меня, Дзантемыр,
И не перебивай: всю правду
Ты должен знать — любовь не может
Без искренности быть взаимной,
Знать все нам нужно друг о друге!
Нет, не угрозу, а спасенье,
Я чуяла, несет Нодари,
Не похититель он, а друг мне,
Да и тебе — товарищ верный!
Его письмо к тебе со мною...
Я плакала, прильнув к Нодари,
Он слезы утирал мне нежно,
Застенчиво и виновато...
Потом он объяснить пытался,
Как похищение готовил...
«Мелана, помнишь ты Астама,
Что соблазнить тебя пытался?
Мыс ним однажды на покосе
Сошлись в мужском жестоком споре,
Который завершился стычкой...»
Нодари протянул мне руку:
На ней был виден шрам глубокий...
«Астан кинжалом замахнулся,
Но я схватил ладонью голой
Кинжала лезвие — и вырвал
Из рук мерзавца нож опасный...
Но шрам остался на ладони,
И плохо слушаются пальцы...
Летам — мой враг. Но он причина
Того, что я тебя похитил...
Тебя давно я заприметил,
Давно ты сердце мне смущала,
Но подойти к тебе поближе
Я очень долго не решался,
Пока не встретился с Астаном.
Он заявил мне: «Нет на свете
Хороших и плохих. Бывает
Везенье лишь и невезенье.
Вот мне не повезло с Меланой.
А почему? Да потому что
Она тебя, Нодари, любит
И ждет, чтоб ты ее похитил...»
А я-то? Принял я за правду
Слова Астана и поверил,
Что ждешь ты моего набега...
И лишь теперь я понимаю
Коварный умысел Астана:
Тебе он отомстить затеял
За то, что ты его отвергла,
Избрав меня орудьем мести.
Но я люблю тебя, Мелана!
Люблю всем сердцем и желаю,
Чтоб и меня ты полюбила!
Тебя обидеть не посмею,
Как скажешь — так оно и будет!
Да, я грузин. Но осетинам
Сосед, и брат я, и товарищ.
И самый верный мой и лучший
Друг — осетин. У вас в ауле
Живет он, трудится в колхозе.
Ах нет, не в вашем, а в соседнем
Селении,— да, в Бирагзанге
Живет мой брат, мой друг сердечный,
С которым кровью породнились
Мы по старинному закону:
Порезали кинжалом пальцы,
И кровь смешали в турьем роге,
И выпили поочередно
Из рога этого мы оба —
Отныне мы навеки братья!
А как все это получилось?
Его колхоз с моим колхозом
Давно хозяйствовали вместе
На горных пастбищах. Однажды
Мы с ним перегоняли стадо.
На пас напали из засады
Вооруженные бандиты,
Охотясь за колхозным стадом,
Угнать его они хотели,—
И завязалась перестрелка.
Но скоро кончились патроны
У нас да и у них. Схватились
С бандитами мы в жаркой драке,
В которой в ход пошли кинжалы.
И осетинский мой товарищ
Спас от бандитского удара
Меня — он прыгнул па бандита,
Что нож хотел вонзить мне в спину,
И принял на себя удары.
А тут и помощь подоспела:
В горах стрельбы услышав звуки,
Пришли на выручку крестьяне
Из ближних мест и отстояли
От гибели и нас и стадо...
С тех пор мы с этим осетином
Сдружились крепко. Случай новый
Мне доказал надежность друга.
Когда с Нико — моим подпаском —
На пастбище мы ночевали,
Овечек заперев в сараях,—
Вновь вылезли из нор бандиты
И ночью подожгли кошары
И дом, где мы с Нико укрылись...
Мы думали — настала гибель,
Враги нас заперли снаружи.
На нас дымилась уж одежда,
Горящие кричали овцы,
Дым заползал в глаза и ноздри...
Вдруг от могучего удара
Дверь домика слетела с петель,
И перед нами появился
Друг осетин и с ним — джигиты,
Его отважная бригада,
И комсомольцы-трактористы...
Они бандитов захватили,
Пожар в кошарах погасили,
Спасли овец. Я от ожогов
Лечился много дней в больнице,
Где навещал меня товарищ
Из осетинского селенья.
Тогда мы с ним и побратались.
Он много о себе поведал,
Но о любви еще ни разу
Он мне не говорил. Должно быть,
Свою любовь еще не встретил!
А жаль! Такой он славный парень —
Заботливый, отважный, верный,
Достойный, чтобы полюбила
Джигита лучшая из женщин:
По праву носит он папаху!
Вот я люблю тебя, Мелана,—
И мир мне кажется прекрасным!
Хочу, чтоб брату-осетину,
Как мне, судьба бы улыбнулась,
Любовь и счастье подарила!
Но мне пора. Работы много:
От стад колхозных отлучаться
Надолго мне нельзя. Приеду
К тебе я снова завтра утром,
И мы наш разговор продолжим».
...Поцеловал меня Нодари,
Сел на коня, умчался к стаду.
А я задумчиво глядела
Вслед чабану, понять пытаясь:
Что будет с ним, с тобой, со мною?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Третий день
На третий день я встала рано
И с нетерпеньем ожидала,
Послышится ли конский топот,
Появится ли вновь Нодари
И что оп дальше мне расскажет.
И вот Нодари появился.
Лицо его сияло счастьем,
И речь завел он не о друге
Из осетинского селенья,
А о любви своей горячей.
Сказал он: «Я все время думал
О нас с тобой. О как прекрасно,
Что вместе мы, что наконец-то
Судьба свела нас воедино,
Что мы принадлежим друг другу
Мне кажется, что родились мы
С тобою в день один, что мама
Одна была у нас, что в детстве
С тобою вместе мы играли,
Что знали мы всегда друг друга.
Погиб отец мой на гражданской,
А твой израненным вернулся
С полей войны. Судьбою общей
Породнены и наши семьи,
Хоть я грузин, ты — осетинка.
Но жизнь пошла теперь такая,
Что никаких преград меж нами
Не может быть. Мы — комсомольцы,
И стародавние адаты
Для нас значенья не имеют.
Прости, что я тебя похитил:
Внушали мне, что осетинку
Лишь так брать в жены полагалось,
Что так велит обычай горцев,
А с ним положено считаться!
Но нет, я не гожусь в абреки,
Я должен сватать по-другому
Тебя — я должен помириться
С твоей родней и земляками
И все устроить по согласью!»
Тут я вскипела: «По согласью?
А по чьему? Отца и мамы,
Сестры и брата, дяди с тетей?
А разве ты мое согласье
Уже имеешь? Ты уверен?
Да, ты мне нравишься, Нодари.
Ты замечательный работник
И храбрый воин. Ты красивый
И добрый парень. И хорошим
Ты мог бы мне остаться другом.
Но сердцу — сердцу не прикажешь!
И если ты на самом деле
Меня так любишь, как клянешься,—
То отпусти меня отсюда,
Позволь мне быть во всем свободной!
Нодари вспыхнул: «Значит, любишь
Ты не меня? Тогда кого же?
Неужто все же об Астане
Ты помышляешь, как о муже?
Да он забыл тебя, бесчестный!
Мне кунаки мои сказали:
Когда свершилось похищенье,
Когда стреляли и шумели
И увезли тебя поспешно,
Астан не двинул даже пальцем,
Чтоб выручить тебя.
Он даже
Не посмотрел туда, где, в бурку
Укутанная, ты кричала...
Все бросились в погоню, кроме
Любезного тебе Астана!
Мелана, ты моя, моя лишь!
Благословит святой Георгий
Союз наш крепкий и сердечный!
Ты говоришь: я друг надежный,
Друг может стать хорошим мужем!»
Пришлось признаться мне: «Нодари!
Да, я люблю, но не Астана.
Ему мы оба знаем цену.
Того ж, кого давно люблю я,
Звать — так и быть, скажу — Дзантемыр!»
И вдруг Нодари пошатнулся
И побледнел и как-то хрипло
Сказал: «Как звать его — Дзантемыр?Дзантемыр!
Это имя друга
И брата моего, с которым
Из одного мы пили рога Кровь, чтоб навеки побрататься...
О нем рассказывал тебе я
И не назвал его ни разу
Но имени... О горе, горе!
А может быть, не тот Дзантемыр
Любим гобой, а только тезка
Его,— но кто в селенье вашем
Еще такое носит имя?
И кто другой тебя достоин?»
От жалости сжималось сердце,
Когда я видела Нодари
Каким-то сразу вдруг поникшим,
Как будто ранен был он больно
И потерял немало крови...
Потом он круто повернулся,
Пробормотал: «Пора к отаре!» —
И на коня вскочив, умчался,
А что в душе происходило
У благородного джигита,
Представить только можно, зная,
Чем все окончилось... Стояла
Тогда в раздумье я глубоком:
Как горько будет стать причиной
Разлада меж двумя друзьями!»
И тут почувствовал Дзантемыр,
С волненьем слушая Мелану,
Как тяжело пришлось Нодари,
Когда узнал он, кто соперник
Ему, кого Мелана любит...
Ему почудилось, как стонет
Нодари, как лицо руками
Он закрывает и кусает
До крови губы, как то бродит,
То надает в изнеможенье
На увядающие травы
Осеннего густого луга
Среди вершин седоголовых...
Дзантемыр словно бы услышал
И мысли и слова Нодари:
«Как жить я буду без Меланы?
А как я жить сумею, зная,
Что женщину отбил у друга,
Что в сердце названого брата
Вонзил отравленный кинжал я?
Зачем же никогда Дзантемыр
Не говорил мне, что он любит,
И не назвал любимой имя?
Зачем хранил в глубокой тайне
Он это от меня — от брата?
И доблесть ли такая скрытность?
И доблесть ли такая скромность?
Она порой страшней, чем глупость
Несчастьем может обернуться
И стать бедой непоправимой!»
То порывался вдруг Нодари
Жениться все же на Мелане,
Сломив ее сопротивленье,
То, вспомнив, кто ему Дзантемыр
Он каялся в желанье грешном...
Он восклицал: «Орел могучий,
Ты крыльями пронзаешь тучи
И с поднебесной высоты
Все зорче, ярче видишь ты!
Как быть, орел, ты подскажи мне!
Проник мне в сердце холод зимний,
А мозг мне жжет жестокий зной,—
Что будет с нею, с ним, со мной?
О горы! Сто тысячелетий
Стоите вы, и все на свете
Вы видели — так как нам быть,
Чтоб этот узел разрубить?
Как я завидую вам, камни!
Как ваша участь дорога мне
Была бы — лучше камнем стать,
Чем боль такую испытать!
Земля! Я породнен с тобою
Трудом, заботами, судьбою,
Чем жить мне в горести такой,
Меня навеки успокой!»
Так представлял себе Дзантемыр
Страданья гордого Нодари,
Но вслух не высказал он это,
А только попросил Мелану
Повествование продолжить...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Четвертый день
«Четвертый день настал. С зарею
Опять пришел ко мне Нодари.
С ним вместе кунаки примчались,
Уже отпраздновать готовы
Мое с Нодари обрученье.
Но он их отослал обратно,
Со мной наедине остался.
Передо мною на колени
Упал он, как перед святыней,
И начал говорить сквозь слезы:
«Дзантемыр — брат мой! Это значит,
Что названый тебе я шурин:
Женою названого брата
Ты станешь моего, Мелана!
Так я решил, пусть так свершится!
Переступить законы дружбы
Не позволяет ни старинный,
Ни нынешний святой обычай.
И Михаил, наш гость,— ты помнишь? —
Промолвил: «Дружба — тверже камня!»
Как Автандила с Тариэлом,
С Дзантемыром нас жизнь сдружила,
Сердцами, думами, делами,
Надеждой, верой и борьбою
За счастье своего народа!
И если так уж получилось,
Что оба мы в тебя влюбились,
Не зная, что сошлись невольно
В твоих руках дороги наши,—
То я обязан сделать выбор!
Ты мне призналась, что Дзантемыр
Любим тобой,— да будет счастлив
Союз ваш, созданный любовью,
И дружба пусть ему уступит!
Иди скорей к нему, Мелана!
Живи с Дзантемыром, Мелана,
В любви и счастье долго-долго,
И только об одном прошу я:
Как только сын у вас родится,
Ему мое вы дайте имя!»
Нодари обнял на прощанье
Меня, как друга, и заплакал...
Дай бог не видеть в жизни больше
Того мне, как мужчины плачут!
Страшней нет ничего на свете...
Он ускакал. Я в дом вернулась.
Там на столе письмо белело.
Я не заметила, когда он
Успел письмо оставить это,—
Но предо мной оно лежало...
Письмо я тут же прочитала,
Оно сейчас при мне... Дзантемыр!
Не надо осуждать Нодари —
В долгу пред ним с тобой мы оба:
Его уж больше нет на свете...»
Дзантемыр в ярости воскликнул:
«Как? Нет Нодари? Ты убийца!»
Мелана горько зарыдала:
«Нет, нет, не я, так сам решил он...
Ему была невыносима
Мысль, что разрушить счастье друга
Он по неведенью пытался...
Не мог себе простить такого
Нодари — витязь благородный...
С горы высокой Бурсамджело
С конем он прыгнул прямо в пропасть,
Конь жалобно заржал, должно быть,
Но молча падал гордый всадник
На острия камней угрюмых,
Как на разящие кинжалы...
Прочти его письмо, Дзантемыр!»
Письмо дрожащею рукою
Дзантемыр взял и, запинаясь,—
Встал в горле ком, душили слезы —
Прочел, что написал Нодари:
«Меня сегодня уж не будет,
Я навсегда покину горы,
Тебя, мой друг, мой брат Дзантемыр,
Тебя, прекрасная Мелана,
И всех моих родных и близких.
Дзантемыр, береги Мелаиу:
Она тебе осталась верной,
Я тоже верен нашей дружбе!
Мелана, попроси прощенья
Мне у Дзантемыра, у друга...
Похоронить меня прошу я,
Чтоб головою к Ирыстону
Лежал я. Мне родными стали
Осетии земля и люди,
И кровный брат я осетину.
Коль так поступите вы,— легче
Мне будет там, где нет ни солнца,
Ни звезд, пи свадеб, пи рождений,
Откуда с сотворенья мира
Еще никто не возвращался».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Еще несколько дней
Рассказ Мелана продолжала:
«Хоть мне и завещал Нодари
Уйти домой — но не могла я
Грузинский этот дом покинуть,
Со страхом я ждала известий...
Пыл пастухами обнаружен
Нодари в пропасти глубокой.
Там, где он па камнях разбился,
Родник струился свежий, чистый,
Меж глыб тяжелых пробиваясь...
От крови бедного Нодари
Вода в нем стала светло-алой,
Так море на закате солнца
Становится кроваво-красным,
Как будто день сражен был в битве...
А после привезли Нодари
В его родимое селенье,
В дом, где родился он и вырос,
Где первое промолвил слово...
Туда поехала я тоже.
Со всей окрестности проститься
С Нодари собрались грузины
И осетины — все, с кем был он
В родстве, в соседстве или в дружбе.
А набралось таких немало!
Молчали горы. Водопады —
И те как будто онемели,
Цветы от горести поникли,
И шелест листьев не был слышен,
В безмолвии застыли люди...
И показалось мне, что слезы
Льет даже небо по Нодари:
В час похорон печальный дождик
Пошел над свежею могилой,
И с ним слеза моя смешалась...
И на плите его надгробной
Такую вырезали надпись:
«Он отдал жизнь за наше счастье!»
Не за твое со мной, Дзантемыр,—
За счастье всех людей погиб он.
Он создавал колхоз, сражался
Он с кулачьем, и хлеб растил он,
И пас стада, и был примером
Того, как надо жить, трудиться
Во имя радостного завтра.
Еще я долго оставалась
В селении, где жил Нодари,
Среди его родни скорбящей...
Мне было страшно появляться
На улице — ведь я считала
Себя виновницей несчастья,
Заслуживавшей, чтоб камнями
Меня побила, как когда-то
По стародавнему закону
С преступницами поступали.
Ни с кем встречаться не хотелось
Мне, даже весточку отправить
Отцу и матери боялась
Я — хоть, конечно, понимала,
Что обо мне они с тревогой
Все время думают, не зная,
Жива ли я и что со мною...
Не знала я, что ты был ранен,
Лежал в больнице,— ничего я
Знать в эти дни я не желала...
А время медленно лечило
Мою тоску, мои терзанья,
И были добрыми те люди,
Среди кого я оказалась
На славной родине Нодари...
Они меня уговорили
Домой вернуться: знать, судила
Мне жизнь не быть женой Нодари,
А выйти замуж за другого...
И вот я пред тобой, Дзантемыр!
От имени любви и чести
Суди меня, карай и помни:
Любовь к тебе я сохранила
И в этом ужасе и горе...
И оправдаться пред Нодари
Одним могу: исполнить волю
Его — и стать твоей женою,
Чтоб сына мы могли назвать Нодари,
Как сам Нодари завещал нам...
А заповедь его — священна!»
Дзантемыр вымолвил: «Мелана!
Мы станем мужем и женою!
Пусть в нашем доме светлым будет
Воспоминанье о Нодари,
Для нас пожертвовавшем жизнью!»
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дзантемыр в жены взял Мелану.
Была ль веселою их свадьба,—
О том преданье умолчало,
Зато подробно рассказало
Про праздник в честь рожденья сына.
Над колыбелькою Нодари
Сошлись тогда на пир трехдневный
И осетины, и грузины,
И русские, и кабардинцы,—
Сыны России и Кавказа.
Заздравные звучали речи,
Любовь и дружбу прославляя,
И плодородие земное,
И стад колхозных плодовитость,
И новой жизни изобилье.
Семья работала в колхозе:
Звено Меланы кукурузу
Выращивало, а Дзантемыр
К ним воду доставлял на поле,
Чтоб утолить полнее жажду
Земли, людей и кукурузы...
И раз во время перерыва,
Когда столпившийся у бочки
Пил жадно воду люд колхозный,
Дзантемыр подошел к Мелане,
Взял нежно за руку супругу —
И вдруг они вперед рванулись,
Счастливым смехом заливаясь,
Как лебедей крылатых пара,
Летящая в просторе синем...
А люди хлопали в ладоши
И песню радостную пели,
Которую для новобрачных
Народ сложил в былое время.
«О-рай-да-ри-ра-ой!» — гремело.
Когда я слышу это песню,
Она мне — словно голос детства,
Как эхо гор, ручьев журчанье,
Шуршанье трав в лугах зеленых,
Как птиц весенних щебетанье...
Она народу в час суровый
Была опорой и надеждой,
Когда, чтоб дать отпор фашистам,
Пришлось нам взяться за оружье,
За край родимый осетины
Умели с давних пор сражаться:
Их предки древние — аланы
Не зря сказание сложили
О воинах, имевших силу
Вести войну с богами даже.
Они, как говорит преданье,
Пускали стрелы прямо в солнце,
Хотя не ведали, конечно,
Как далеко лететь до цели,—
И стрелы наземь возвращались,
Аланов раня, убивая...
Но все ж один алан могучий
Так натянул свой лук упругий,
Стрелу пустил с такою силой,
Что та смогла достигнуть солнца.
Стрела сгорела, но осталось
Пятно на солнце — видеть можно
Его и ныне — это память
О гордом вызове аланов
Всесильным божествам небесным!
Потомкам тех, что даже в солнце
Могли попасть стрелою меткой,
Бояться ли орды кровавой,
Которую отправил Гитлер
Захватывать, и жечь, и грабить?
Да, крепостью добра недаром
Извечно дружба называлась:
В семье, в общине, в государстве
Основой силы служит дружба,
И дружба стала грозной силой!
Тех трудных лет и я свидетель:
Хоть мал был, но войну запомнил,
Запомнил торжество победы,
Запомнил праздник возвращенья
Богатырей солдат в аулы...
Средь них, должно быть, и Дзантемыр
Отважно воевал с врагами,
И за себя, и за Нодари,
Который тоже, если б жив был,
Отчизну б защищал в сраженьях!
Об их великой дружбе повесть
Пережила войну, осталась
В устах и в памяти потомков
И до меня дорогой длинной
Дошла сквозь огненные годы!
Как жизнь сложилась у Меланы
С Дзантемыром, и как Нодари,
Их сын, подрос, и сколько братьев
Имел он и сестер,— об этом
Предание не сообщает.
Оно — о подвиге во имя
Любви и дружбы, о погибшем,
Чтоб друга честь сберечь, джигите,
Оно — о самоотреченье,
О крепости добра бессмертной!
Родился в семье бухгалтера, арестованного и расстрелянного в 1938 г. Во время Великой Отечественной войны в 1941 г. эвакуировался с матерью в Богородск, в 1944 г. был призван в армию, служил в гвардейских минометных частях.