Page 21 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ
P. 21

некоторые из них, говорю не хвалясь, поразительно хороши».
                        Окрепнув, Коста часто наезжал в Пятигорск к своим друзьям и
                  как можно скорее в дом Сеферова, где в это время жила семья
                  Цаликовых, где с притворной радостью его, больного,  встречала
                  влюбленная в молодого офицера Анна. Поэту трудно. Он надеется.
                  Он страдает...

                        Как-то   поэт   Е.   Винокуров   писал:   «Поэт   и   женщина   —   два
                  разных   существа,   их   смертный   поединок   страшен,   право...   Он
                  вдохновен, а она мертва, он простодушен, а она лукава...»
                        Коста любил  многих  женщин. Но  поэт любил женщину как
                  чудо, а не вещь, из которой можно извлекать «чудеса»! Его чувства
                  были   лишены   животного   начала   и   никогда   не   опускались   до
                  чувственности.  Множество было  для него единичным (Сэндберг.
                  «Все женщины — одна женщина»), а полифонию он понимал не как
                  набор вариаций, а совокупность элементов одного целого, каким
                  представлялся ему мир женщины.


                                          Да, я люблю ее...
                                          Но не такою страстью,
                                          Как объяснять себе привыкли вы любовь, —
                                          Я не влеку ее к обманчивому счастью,
                                          Волнуя сладостным напевом ее кровь...
                                          Нет, я люблю ее, как символ воплощенъя
                                          Доступных на земле божественных начал

                                          Добра и истины, любви и всепрощенья, —
                                          Люблю ее, как жизнь, люблю, как идеал.


                        Его представления о нравственном, как корни дерева, уходили в
                  журчащие   родники   извечно   очищающегося   духа.   Лава   страстей,
                  охватывающих   его,   дышала   вулканическим   жаром...   и   порой
                  сжигала это деревце дотла, но чистый ток живой воды оживлял и
                  ствол, и побеги... Критика «чистым разумом» «преступной страсти»
                  была   тяжбой,   дилеммой   только   на   мгновенье.   Тут   же   все
                  разрешалось, и мысль, оплодотворенная мировоззрением, рождала
                  такие   строки:   «Посмотрите   кругом   себя   —   чем   люди   живы?
                  Неужели же вы хотите походить на тысячи наших дам, всю жизнь
                  прозябающих   на   шелковых   подушках   и   не   имеющих   никакого
                  другого   призвания,   как   постоянное   удовлетворение   своих

                  мизерных,   а   подчас   даже   пошлых   страстишек   при   полном
                  бездействии ума и сердца?»
                        И он видел, как «несмелые порывы души еще неопытной твоей
                  топтались   в   грязь   героями   наживы,   рабами   лжи,   лакеями
                  страстей...»
                        Поэт стремительно бросается к жертве и хочет спасти ее, но в

                                                                19
   16   17   18   19   20   21   22   23   24   25   26