Page 48 - МАТРОНА

довели ее до этого, заставили обругать собственного мужа, ни в чем не повинного, стали ее
кровными врагами. До сих пор она особой вражды к ним не питала. Как бы не издевались
над ней, как бы не мучили, она понимала: люди делают это от отчаяния, от бедственного
своего положения, от горестной жизни. После того, как в селе побывала милиция, они уже не
могут отделаться от подозрений и переносят их с Джерджи на его семью, на них вымещая все
страхи свои и тревоги, все тяготы черного времени. Когда же они узнают, что Джерджи ни в
чем не виноват, им будет неловко, они устыдятся, придут просить прощения, и все станет на
свое место – вернутся и мир, и согласие. И жизнь будет лучше, чем прежде. Матрона,
конечно, обижалась на односельчан – да и как не обидеться? – но никогда не считала их
своими врагами. Но теперь, когда ее довели до того, что она прокляла своего мужа, ей стали
ненавистны и лица их, и слова, и само их дыхание.
А люди подумали, что она обругала Егната.
– Пусть грех ваш навсегда поселится в вашем доме! – закричала мать Егната.
– О, фашисты! – взвыл Егнат. – Ваш грех не поместится и под небом, а вы его на других
свалить хотите?! Чтобы ваши грехи пали на чужие головы?! Пусть они падут на ваши, пусть
разобьют их! Да так, чтоб вы умывались не нашей, а своей собственной кровью!
Худшим из врагов стал для нее Егнат.
– Тот, кто возводит напраслину на других, пусть всю жизнь проживет в грехе! В самом
страшном грехе! И умрет в грехе! – огрызнулась Матрона.
– Пусть те, у кого руки по локоть в крови своих близких, не взвидят света! – орал Егнат.
– Твой муж бьет нашего врага своей задницей, а его последыш не дает нашим детям родиться
на свет Божий! Губит наше потомство! Если вы останетесь жить на этом свете, значит, мне
здесь нечего делать! Человек не может спать спокойно, пока вы живы! Погодите! – грозил он.
– Я еще могу дать отпор врагу! У меня нет возможности попасть на фронт, но я верю – мне
еще удастся испытать радость Ипполита!
Чего он только не нес в злобе.
Теперь у нее не оставалось сомнений: все домочадцы Егната смотрят на нее глазами
кровников. Но худшим ее врагом является сам Егнат.
Она стала избегать их всех. Не вступала с ними в разговор. Старалась держаться
подальше и во время общих работ, и в обычные дни. Ни на шаг не отпускала от себя сына.
Но ребенок есть ребенок – разве удержишь его у подола? Не будешь же все время
водить его за руку. Так или иначе, а изловчится, ушмыгнет.
Вскоре после этого случая она затеяла стрижку овец. Стригла у себя во дворе. И
ножницы были тупые, и овцы не слушались ее, и за работой, за мучениями своими она
забыла о сыне. А он, конечно, не зевал – улизнул на улицу, стал играть с детьми. И вот она,
Божья кара – поссорился с младшим отпрыском погибшего брата Егната.
Егнат возвращался из леса и поспел как раз вовремя. Замахнулся на Доме. Мальчишка
пустился наутек. Егнат погнался за ним, но куда ему было на одной ноге? Взвыл со злости:
– Ах ты, выродок бандитский! Все равно никуда не денешься! Зарежу тебя!
А Доме – ох, каким же озорником он был! – выпятил свой зад, похлопал по нему и
спросил:
– А этого не хочешь?
Егнат почернел от злости и снова бросился вдогонку. Поняв, что не догонит, бросил в
ребенка топор. Попал в ногу, и мальчишка упал, как подкошенный. Егнат, рыча что-то
яростное, невразумительное, торопливо заковылял к нему. Слава Богу, люди увидели,
подбежали, схватили Егната. Он орал, вырывался, – но кто бы его пустил к окровавленному
ребенку?
Услышав шум на улице, Матрона, словно подбросило ее, вскочила, огляделась и, не
увидев сына во дворе, бросилась к воротам. Выбежав, она увидела: кто-то держал
дергающегося Егната, на чьих-то руках, весь в крови, бился в конвульсиях ее сын. Не помня
себя, она подбежала к Доме. Топор попал ему в ногу, ниже того места, которое он показал
Егнату. Кровь хлестала из раны и, казалось, ребенок и сам превратился в комок спекшейся