Page 50 - МАТРОНА

сочувствия, и она нашла его и, видя, как старики переживают за нее, она словно часть груза с
себя свалила и устыдилась, конечно, но и расслабилась, наревелась, как в детстве, зная, что
они и поймут и пожалеют ее, и неизбывная их верность, жертвенность родительская, не
только сердце ей согрела, но и вдохнула уверенность: уж здесь-то ее мальчик будет в полной
безопасности, здесь и накормят его, и приласкают, и защитят. И когда она закончила, все
рассказав о себе, ей стало так легко, так хорошо на душе, будто Джерджи появился вдруг на
пороге и принес конец всем ее бедам и страданиям.
Слушая Матрону, мать сдерживалась, как могла, лишь ахала, пораженная, да головой
качала, но не вытерпела все же, заплакала, хлопнула в отчаянии ладонями по коленям:
– Ой дочка! Лучше бы умерла я, чем дожить до этого! Теперь и сама не знаю – замуж я
тебя отдала, или волкам на растерзание? Да чтоб они сгинули, эти волки в людском обличье!
Чтоб они пропали, те, кто бросаются на ребенка с топором!
Плакала мать, и горя ее хватило бы на лестницу до неба. Отец же сидел молча, сидел и
смотрел себе под ноги. Поднял голову, прислушиваясь к безутешному плачу, к бесконечным
проклятьям жены, и махнул в сердцах рукой:
– Хватит! Не ругайся. Ругань делу не поможет! – сказал и повернулся к дочери: – Чего
же ты до сих пор молчала? Разве твоего отца уже нет в живых?
Что она могла ответить?
Отец понял ее.
– Зачем мне жить, если единственное мое дитя горит в огне? Для кого я живу? Других
детей у меня нет, они не заплачут по мне, не останутся без кормильца.
Мать все причитала, все не могла остановиться.
– Перестань же ты, в конце концов! – нахмурился отец. – Они твоих криков не услышат.
Я сам буду говорить с ними… А ты, дочка, поживи здесь. И тебе будет лучше, и нам,
старикам, радость.
Матрона думала об этом, когда везла Доме из больницы. Спрашивала себя: оставить
ребенка у своих родителей, а самой вернуться и снова терпеть косые взгляды, или остаться
вместе с сыном и пожить, наконец, спокойно, по-человечески? Ответ тут напрашивался сам
собой, но она рассудила так: “Если я не вернусь, сразу же заговорят о Джерджи. Пусть Доме
будет в безопасности, а я могу и потерпеть ради Джерджи”. Теперь ей же нужно было
отвечать не себе, а родителям: они смотрели на нее с надеждой, и ей не хотелось обижать их,
но и отступиться от своего она не могла.
– Нет, – покачала она головой, – если я останусь, то и власть, и все село решат, что
Джерджи и в самом деле где-то прячется. Скажут так: не зря убежали всей семьей – знают
свою вину, знают, что здесь им больше не жить… Пусть мне будет тяжело, но я назло им
всем не брошу этот дом. Только бы с Доме ничего не случилось, а я все выдержу.
Мать накинулась на нее:
– О чем ты говоришь? Да пропади они пропадом! Пусть все, что ты из-за них
вытерпела, боком им выйдет! На том свете отзовется!.. Никуда ты не пойдешь, останешься
здесь!
Отец долго думал, прежде чем сказать свое слово:
– Ты права, дочка. Надо вернуться.
Мать чуть ли не в падучей зашлась:
– Никуда не пущу ее! Она у меня единственная! Никого, кроме нее у меня нет! Никто
мне не нужен! Пусть они там своих детей мучают!
Мать помянула и Джерджи – и он мне не нужен! – и это резануло слух Матроны, жалом
впилось в сердце. И она снова заплакала.
– Возвращайся, дочь, иди, – мягко проговорил отец. – Может, наконец, и от этого парня
какая-нибудь весточка придет, – отец не называл Джерджи по имени. – Не мог же он
пропасть без следа… Иди, а то змеиные языки оплетут вас, ославят на всю округу. Спокойно
относись к дурной болтовне… А за ребенка, пока я жив, не беспокойся. Я буду навещать
тебя. Попробую поговорить с ними.