Page 45 - МАТРОНА

своему брату, не спас его, позволил убить. Пусть она большая, эта война, но ее сыновья
сражались против единого врага и, значит, должны были защищать друг друга.
Так думала не только мать Егната, но и другие женщины, потерявшие близких. Они
чувствовали, что не понимают чего-то, но никак не могли поверить, что мужчины из их села
лишены возможности постоять друг за друга, придти на помощь в трудную минуту. Они не
хотели верить в это, и каждая из них, плача и причитая по своему погибшему, часть вины за
его гибель перекладывала на плечи Егната. Открыто его не обвиняли, но в причитаниях
слышался вопрос, обращенный к нему: а ты-то где был? То есть, почему не помог, не встал
рядом, не спас, ведь он же брат твой, родственник, сосед, наконец.
Егнат же, со своей стороны, не понимал хода их мысли, а, значит, и самих обвинений.
Его потрясло другое – количество похоронок; каждую из них он воспринимал, как удар
обухом по лбу, и, чтобы выдержать эти удары, не упасть, он выдвинул чуть вперед и широко
расставил костыли, оперся на них и на здоровую ногу, надеясь, видимо, удержаться на трех
опорах, выстоять в любых обстоятельствах. Слезы его падали на черную землю и, провожая
их глазами, он старался не покачнуться, не потерять равновесия. Однако дала себя знать
усталость, появилась противная дрожь в руках, и вот уже он повис на костылях, словно меж
двух столбов распятый, и нога его подогнулась, обессилев, скользнул по земле костыль, и
Егнат, тяжело упав, беспомощно растянулся на земле.
Люди бросились к нему, пытаясь поднять, но он не давался, отталкивал их.
– Сынок, ой, сынок! – мать стала рядом с ним на колени, обняла его, прижалась лицом к
его груди.
Но он даже не посмотрел на нее. Закрыл руками глаза и застонал, скрежеща зубами:
– О, собаки! О, народ, омытый кровью собак!
И снова, и крик его был страшен:
– Ох, собаки! Да я бы руки свои отдал за то, чтобы хоть както их достать! Хоть раз еще
выстрелить в них! Эх, Ипполит, я бы радовался теперь не меньше тебя!

7

В тот день до обеда уже не пахали: все были заняты Егнатом. После обеда он с отцом и
матерью пошел домой.
– Волов распрягите засветло, – сказал оставшимся отец Егната. – Вечером приходите к
нам. Отметим возвращение нашего парня.
Но и после обеда женщины не смогли взяться за работу. Растревоженные, они
вспоминали и придумывали разные подробности, о которых не успели расспросить Егната, и
надеялись услышать в ответ что-то такое, что даст возможность верить, вновь пробудит
надежду. Когда распрягли волов, до заката солнца было ее далеко.
Вечером все потянулись к дому Егната. Его мать, увидев людей, собравшихся во дворе,
не выдержала и снова заголосила по старшему сыну. Это не понравилось ее мужу.
– Хватит плакать. Не надо, – сурово произнес он, но в тоне его слышалась и мольба. –
Довольно. Сейчас не плакать время, а радоваться. Чтобы и Бог на нас не прогневался, и
односельчане не обиделись.
Многим хотелось поговорить с Егнатом, да некогда было – старики разделывали тушу
бычка, подростки накрывали стол. А женщины, как всегда в таких случаях, трудились на
кухне. И только те, кто остался свободным, могли побыть рядом с Егнатом, порасспросить, и
своего они не упускали.
Матрона стояла неподалеку от него и все прислушивалась – вдруг скажет слово о
Джерджи. Ей хотелось пойти на кухню, помочь женщинам, хоть с какого-то боку пристать к
общей жизни, но она не смела, боясь косых, ненавидящих взглядов, обидных слов,
оскорблений. Ей не хотелось ссориться в такой момент, выяснять отношения. И она, по