Page 12 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

и канцелярией Петербургского градоначальника по поводу
академиста Хетагурова, у которого «кроме носильного платья и
белья, другого никакого нет» и который «состояния крайне
ограниченного». Это время его духовного роста, становления
таланта художника и поэта, обострения политической мысли.
Вращаясь в среде демократической молодежи, он входит в большой

мир гражданских интересов, познает тяжесть жизни петербургской
бедноты, видит фасад Российской империи...
Это время, когда в 1881 году еще не отгремело эхо убийства
народовольцами императора Александра. Коста свидетель и
участник студенческих демонстраций. Он в гуще их.
Из воспоминаний А. Хетагурова, двоюродного брата Коста:
«Однажды Коста был арестован около склада оружия и взрывчатых
веществ на Васильевском острове, но его вскоре освободили, так как
в квартире, которую он снимал, во время обыска ничего
предосудительного не было найдено».
Интересны заметки в записной книжке Коста. Например: «Ван-
дер-Верф — тело. Дов — миниатюры. Немецкая школа. Деннер.
Старуха, старик... Реннолдс. Английская школа /139,
аллегорическая. Итальянская. Доминикано — евангелист. Караччи
— Христос с крестом. Тициано — женщина перед зеркалом...» И тут
же: «узнать о положении дела крестьян Воронцовского общества».
Холодно в Петербурге. Но сердце согревает память о родине.
Вот беглый набросок Столовой горы и тонкий абрис первого в

России чугунного моста, что в городе Владикавказе... Заметки о
персонажах Нартского эпоса... Аккуратный перечень затрат для
переезда из Петербурга до Ставрополя, где Коста проводил
каникулы...
В 1883 году выплата стипендии Коста прекращается. Чтобы
как-то завершить обучение, он идет на товарный двор порта,
оставаясь в академии на положении вольнослушателя.
Из воспоминаний знакомой Коста Шараповой-Прошинской:
«Коста буквально голодал, терпя всякие лишения, старательно
скрывая от всех свое ужасное положение. Курсистки, желая помочь
ему, наперерыв приглашали его к себе на чай, но он всегда уверял,
что он сыт и только недавно пообедал, а между тем все знали, что он
не обедал несколько дней. Скрывать свой аппетит вошло у него в
болезненную привычку».

В незавершенной драматической пьесе «Чердак» он пишет: «И
стало тихо все кругом, лишь дальний колокольный звон чуть
слышно медленно вливался в большие щели чердака и в песню
дивную сливался с дыханьем тихим бедняка». Колокол отпевал не
одну судьбу в Петербурге тех лет, но преступление свершится —
поэт получит удар, вся боль от которого скажется позже, потом,

10