Page 182 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ
P. 182

наша   праматерь,   —   говорит   Феллини.   Каких   только   женщин   не
                  снимал он, но Сарагина у него рубенсовская, полубезумная, наивно-
                  коварная,   пугающая   и   праздничная   в   танце,   вакхическом   смехе,
                  испускающая   каждой   клеткой   тела   и   рвани   на   нем   флюиды
                  неизбывного   тепла,   —   это   и   есть   женщина   во   плоти,   в   которой
                  угадывается и портовая шлюха, и мадмуазель Рекамье, и крестьянка
                  Коровина...
                        «Мир хижинам, война — дворцам», или «мир дворцам, война —
                  хижинам»   —   этот   дуализм,   любимый   для   вечно   революционной
                  банды политических экстремистов, Феллини из плоскости проблем
                  переводит   в   плоскость   дилемм,   а   дилеммы   не   решаются,   они
                  регулируются,   качество   противостояния   снимается   в   качество
                  «единства   противоположностей»,   и   сладкая   жизнь   в   «Сладкой
                  жизни» Феллини не столько приговор «паразитирующему классу»,
                  как облегченно прямолинейно писалось нашей критикой в не столь
                  отдаленные времена, скорее, не современный, а на современном этапе
                  времени, экскурс, в Рим времен упадка — патриции и рабы своих
                  страстей здесь в одном лице. И Рим ли только? Любое пресыщение —
                  остановка,   стагнация,   смерть...   И   не   обязательно   в   рыбаке   над
                  мертвым морским чудовищем, выброшенным на берег волной, видеть
                  пролетария,   а   в   чудовище   —   миазмы   буржуазии...   Для   Феллини
                  человечество неделимо, — это один организм, и если этот организм
                  болен — он лечится, выздоравливает или умирает целиком. На эту
                  ступень   видения   поднимаются   редкие   политики.   Феллини   на   этой
                  ступени   обрел   относительный   покой   и   уже   не   озирался,   ибо
                  следующая ступень могла оказаться химерой универсальных и значит
                  никаких умозаключений. Ступени ниже он уже прошел на «измах»,
                  начиная   от   фашизма,   как   апологии   варварства   до   пресловутого
                  либерализма во всех его оттенках, — от синюшных до радужных...
                        «Человек — одинок и беззащитен», — говорит Феллини. В его
                  «Дороге» одиноки и беззащитны все персонажи: и кочующий циркач
                  Дзампано, рвущий усилием мышц стальные цепи, и его временный
                  ассистент,   глуповато-придурковато-смешливая   Джельсомина,   и   ее
                  знакомый дружок в ипостаси Арлекина, погибающий от волосатых
                  крепких рук Дзампано, — грубого животного, исторгающего волчий
                  вой, всем своим звериным существом ощутив потерю в Вселенной и ее
                  тверди   в  маленькой   глупышке,   делившей   с  ним  тяготы  и   радости
                  вечной дороги в никуда...
                        Феллини   неисчерпаем...  Дети,   которые   перед  сном  со  сладким
                  ужасом верят, что человек, изображенный на старом холсте, глубокой
                  ночью оживет и зашевелится — из пещер неолита, когда удар грома
                  мог   убить   самой   непознанностью   стихии...   Желание   женщины
                  отдаться,   иначе   она   не   примет   воли   самца,   жреца,   постановщика,
                  Зевса ее судьбы — божий выбор и такая насмешка над эмансипацией
                  и.игрой   в   равноправие!..   В   судорогах   задыхающийся   от   дыма



                                                               180
   177   178   179   180   181   182   183   184   185   186   187