Page 38 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

нордическая сдержанность Севера... Миры Авиценны и Стрин-дберга
в центрифуге осетина, где не смешиваются даже невидимые глазу
частицы двух полярных культур... Нет смысла искать объяснение
подобному фатуму вне художника, но и внешний мир потрясает
полифонией его интересов, жадностью к информации. В его
библиотеке, по одной, известной только ему логике спокойно
сосуществует книга о железных дорогах Америки начала века с
факсимильными гравюрами Доре, трактат по индийской философии с
путевыми заметками Стуруа, книга о Шамиле с книгой о роботах...
Это был мой духовный учитель. Я познакомился с ним, когда мне
было шестнадцать лет — меня приварило к нему раз и навсегда,
потому что общение с ним было и насыщением и самоочищением
одновременно. В его мастерской царил веселый дух вечного
студенчества и сермяжной мудрости. Сам запах мастерской — старого
дерева, свежей краски, отбеленного льна полотен был настоян на
человечности хозяина, на его сердечной щедрости, порядочности,
внимании, работоспособности... Чуть ли не каждый день к нему
приходили друзья, знакомые, «ходоки» из сел и аулов — он был
легендой при жизни. Порой мастерская превращалась в корчму. За
дымом папирос и восклицательным знаком бутылок сияли
счастливые лица и самого хозяина и его гостей. Шутки, взрывы смеха
сочетались с разговором — всегда осмысленным, важным,
интересным для всех. Незаметно, и в то же время ощутимо, все
персонажи действа становились лучше, чище, добрее и, конечно,
умнее, потому что в системе сообщающихся сосудов один был
наполнен животворной влагой сокрушительного интеллекта и
жизнелюбия. Была еще одна система — система его принципов.
Основополагающим он не изменял, оставался им верным до конца. В
его сознании любая власть отождествлялась с насилием. Поэтому он
был далек от власть придержащих. Из всех ругательных слов его
коронным было «подлец». Автор этих строк — живой свидетель тому,
как Азанбек на протянутую для рукопожатия руку свою увел резко за
спину и отрезал: «Подлецам руки не подаю!» Только на закате лет его
представили к званию народного художника РСФСР. Я плохо
разбираюсь в иерархии званий. Джанаев ступени этой иерархии
презирал. Он был слишком большим, чтобы уместиться в любой
сомнительный трон, тем более в трон официального признания.
Убежден, что десятка его работ достаточно, чтобы объявить его
академиком — но это ли важно? Контуженный на фронте и частично
потерявший при этом слух, потерявший речь после операции на горло
и потерявший всех своих близких, он жил, как спартанец, ел в
столовых общепита и неистово работал.
Вспоминаю наш приезд в Ленинград и его прогулку по коридорам
и классам академии, в которой он учился. Гулкая тишина коридоров,
высокие стрельчатые окна и его медленный взгляд, безнадежно

36