Page 39 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

ищущий в этом готическом дворце — свою юность...
Его диплом был воспринят здесь как работа мастера. А Сергей
Аполлинариевич Герасимов принял его без экзаменов на четвертый
курс своей мастерской во ВГИКе, где Джанаев проучился год с
ощущением, с каким учитель садится за парту начального класса...
И только дома, в Осетии, его триумф был не виден... Так,
отвернувшись от вулкана, любуются тщедушным костром. Но стихия
есть стихия!
Удивляла его способность широкими, на первый взгляд,
небрежными мазками творить тончайшую филигрань; тончайшей
филигранью — колоссальный внутренний объем!
Задача всегда предопределяла решение. Джанаев-колорист писал
картины «тяжелого золота», но и утренней дымки, когда масло
напоминает акварель родниковой свежести и чистоты!
Все мы, или почти все, любим лошадей. Но писать их на холстах
даже в исторической перспективе могли только единицы. Джанаев и
рисовал, и писал лошадей так, как мог только Джанаев — это целая
школа, и ценители подтвердят это своим восхищением!
Все под его взглядом и руками всегда имело место, биографию,
родину. Как-то в беседе он, перечисляя осетинские фамилии, давал
характеристики каждой из них и не ошибался, хотя это работа для
сонма генетиков и историков...
Помню, он подошел к киоску купить газеты и журналы. В старом
пальто и стоптанных ботинках, он был похож на старьевщика, и
стайка молоденьких студенток брезгливо посторонилась — они были
во всем импортном и шаманили своей юностью и тряпьем. Мне стало
их жаль...
Были у него недостатки? Были. И хорошо, что он не был святым.
На святых мир насмотрелся. И натерпелся.
Джанаев был поэтом. Скульптором. Живописцем. Графиком.
Кинематографистом. Любил стиль и смеялся над модой. Осуждал
облегченность человеческого существования. Однажды устроил
скандал горячо любимой матери за то, что на деньги, приготовленные
для холстов, ватмана и красок, она купила ему пиджак и носовые
платки. Но даже небритым, он никогда не выглядел неопрятным,
«зачуханным». И был рад, как ребенок, чисто выстиранной,
отглаженной рубашке. Туфли натирал кремом с тщательностью
кавалерийского офицера. Подстригая усы, добивался абсолютной их
симметрии.
Уважение к старшему было для него табу. Отправления обрядов и
обычаев тоже. Пантеист и язычник, скромно, но всегда отмечал
праздники предков, молясь всем богам, и каждый его тост был
шедевром устного зодчества, полным вдохновения и неповторимости,
какие свойственны натурам, свободно владеющим арсеналом
выразительных средств, а не набором шаблонов на любой случай...

37