Page 54 - МАТРОНА

лет из ума – явился в чужое село и хочет на кого-то напасть, а дочь его не пускает… Не
бойся, я не драться иду. Надо поговорить с ними.
Слова его прозвучали веско, значительно, и она поняла, что перечить бесполезно. А
отец все той же неторопливой, тяжеловатой походкой двинулся дальше. Наверное,
домочадцы Егната заметили их и быстренько скрылись в доме – во дворе никого не было.
Заметили и другие – люди выглядывали из окон, со дворов, из-за ворот. Приблизившись к
дому Егната, отец чуть замедлил шаг, но не остановился, а вошел во двор. Остановился у
арбы, стоявшей перед крыльцом, глянул по сторонам и позвал хозяев. Из дома долго никто не
показывался, потом на крыльце появился Гиго. Он постоял немного, словно раздумывая,
спуститься ли к непрошеному гостю, или разговаривать сверху, с крыльца. Спустился все же,
но храня достоинство, не подошел к отцу Матроны, а остановился чуть поодаль. Она же
стояла там, где оставил ее отец, смотрела на двух стариков и дрожала от страха. Не знала, что
ей делать – подойти к ним или вернуться домой. И не могла ни того, ни другого – от
волнения, от страха ноги у нее словно окаменели.
Наконец, старики сдвинулись с места, сделали по шагу-другому вперед, протянули друг
другу руки, поздоровались, и Гиго кивнул в сторону своего дома, приглашая войти, но отец
покачал головой, не соглашаясь, и они присели на краешек арбы.
Увидев это, она вздохнула с облегчением и сдвинулась, наконец, с места, пошла домой.
Но в дом не зашла, осталась на веранде – отсюда хорошо был виден двор Егната. Голоса
стариков не доносились до нее, однако их мирные позы и спокойные жесты говорили сами за
себя. Ей не сиделось на месте – радость бурлила в ней, и она уже верила, что все прояснится
и начнется новая, совсем другая жизнь. Матрона представила это себе как возвращение после
долгого отсутствия: односельчане приветливо бросятся ей навстречу, и никто никогда уже не
оттолкнет ее, не заденет обидным словом. Она думала о своем отце и гордилась им, его
мудростью, умением разговаривать с людьми, даже с врагами, даже с теми, кто никого
другого и слушать бы не захотел, и, думая об этом, она стала корить себя: “Дура ты, дура! Ты
же знала, что у женщин волос длинный, а ум короткий, и все же пыталась все уладить сама,
своими силами, коротким умом. Как же ты забыла, что у тебя есть отец? Или решила, что он
уже стар и немощен и никто его не уважает? Тогда почему же к нему идут за советом даже из
дальних селений? И только ты не пошла, хотела сама разрубить свой узел”.
Мирная беседа двух стариков позволила ей воспрять духом, но страхи ее никуда не
делись – затаились на донышке души. Она понимала, что радуется зародившейся в ней
надежде, а вовсе не результату, который то ли будет, то ли нет, и старики не придут к нему
сами, сколько бы они не разговаривали; вот если бы третьим на арбу присел Егнат, и беседа
продолжалась бы так же мирно, тогда ее страхи, возможно, и рассеялись бы, и она,
устыдившись своей мнительности и сокрушенно покачав головой, повторила бы про себя
слова отца: “Никогда не думай о людях плохо”. Но Егнат не сидит рядом со стариками, не
слушает, не отвечает, и до нее не доносится его спокойный голос, и она не знает, способен ли
он вообще говорить спокойно. Как же ей не бояться, если мирная эта беседа может в любой
момент превратиться в крик, ор, вой, если то, о чем стараются договориться двое, зависит не
от них самих, а от третьего, слова и действия которого никто предугадать не в силах.
Солнце поднялось уже высоко, палило нещадно, роса, выпавшая за ночь, высохла, и
люди заспешили на гумно, на молотьбу. Когда кто-то появлялся в поле ее зрения, проходил по
улице, она вздрагивала, тревожилась. Давал себя знать затаенный страх, долгое и
напряженное ожидание: ”Что же будет, когда появится Егнат?”
И он появился. Все это время он отсиживался дома и теперь, выйдя, сделал вид, что не
замечает стариков, и похромал мимо, словно направляясь, как все, на гумно. Старики встали,
когда он поравнялся с ними, но Егнат даже глазом не повел в их сторону – с такой гордостью
вскинул голову, будто он только что в одиночку взял Карскую крепость, а они, труса
празднуя, где-то прятались в это время.
Наверное, Гиго позвал его, – раз, другой, – но Егнат не отозвался, и тогда до Матроны
донесся грозный окрик: