Page 55 - МАТРОНА

– Ты что, парень, не слышишь?! Разве я не тебя зову?
Егнат остановился и резко, насколько позволяли костыли, повернулся к старикам. От
него можно было ждать всякого, и Матрона не могла оставаться безучастной. Она забежала в
сарай, схватила вилы и, как бы поспешая на то же гумно, двинулась в их сторону. И еще не
дойдя, услышала голос Егната:
– Мне не о чем разговаривать с врагами народа! От отцов до сыновей, до малых детей
они все – убийцы! Фашисты! И женщины их такие же! Раньше они бросались на людей с
ножницами, а теперь хватаются за вилы!
Она поняла, что ей не нужно было выходить на улицу: пожалела, да было поздно.
Поганый язык Егната уже сделал свое дело: старики повернулись и с недоумением
уставились на нее. Матрона не сразу догадалась, почему они так смотрят, потом спохватилась
и потупилась в смущении: она шла с вилами наперевес, и вид у нее, конечно, был
угрожающий.
– Дочка! Куда ты идешь? – послышался негромкий вроде бы голос отца, но по тону
было ясно – отец рассердился.
– На гумно, – она кивнула в ту сторону.
Егнат рассмеялся ехидно:
– Тяжелые у тебя вилы, а? Наверное, очень тяжелые. Одной рукой не удержишь, потому
и схватилась двумя. Конечно, конечно, вилы намного тяжелее ножниц.
– Замолчи! – крикнул на него Гиго.
Ее отец стоял, как вкопанный, и молча слушал их.
– Твой отец проделал большой путь. Торопился в дом своего знаменитого зятя, устал,
проголодался, а ты даже поесть ему не предложила. Не угостила! Какой позор! Всему селу
позор! – на этот раз никто не останавливал Егната, он сам вдруг осекся.
Наступило молчание. Именем Джерджи Егнат хлестнул и ее саму, и ее отца, но что
касается угощения – тут он промахнулся, конечно: ее отец давно уже сидел у них во дворе, и
до сих пор никто не пригласил его к столу.
Матрона вздрогнула, услышав вдруг неожиданно громкий оклик отца:
– Дочка! Иди-ка сюда!
Тон его был так суров и непреклонен, что и мертвого заставил бы повиноваться.
Вилы выпали из ее рук, и она подошла к отцу. Вопросительно взглянула на него. Отец
взял ее за руку.
– Гиго, – проговорил он тем же тоном. – Она вышла замуж в ваше село, она ваша
невестка. Но я ее отец и, пока жив, никому не позволю оскорблять ее. В конце концов, она
ведь женщина, а на женщин и собака не лает. Почему же твой сын так разговаривает с ней?!
Может, они равны во всем?! Может во время сенокоса он скашивает столько же, сколько
она?!
Гиго стоял, опустив голову, и молчал.
– Она не косой, она ножницами работает, – прокаркал Егнат.
– Ты, наверное, совсем потерял совесть! Да о какой совести с тобой можно говорить?!
Тот, кто ругается, как баба, кто с топором нападает на ребенка, тот не может считаться
мужчиной! С таким и говорить не стоит!.. Гиго, я к тебе обращаюсь. Я никому не угрожаю,
грозят только пустобрехи, дурные головы. По-моему, мы хорошо знаем друг друга. Но я еще
раз повторяю: я отец и никогда не спущу тому, кто издевается над моей дочерью. Я не для
того выдал ее замуж в ваше село, чтобы она здесь с мужчинами дралась! Если этот парень, ее
муж, и в самом деле повредился умом и подался к немцам, пусть Бог накажет его. Но не
забывайте и другого: он ваш односельчанин, здесь воспитан и, если кто-то и виноват, то вы
сами. Не моя же дочь его воспитывала?! Так что разбирайтесь между собой!
– Выходит, что и я виноват?! – вспыхнул Егнат.
– А в чем вина моей дочери?
– В чем ее вина? Ты спрашиваешь, в чем ее вина?! Посмотри и сам поймешь! – Егнат
отбросил костыли и остался стоять на единственной своей ноге. – Посмотри-ка сюда! –