Page 90 - МАТРОНА

получше – не вы первые сватались и не последние!
Но только в этом доме есть приемный сын, которого зовут Доме. И вот она пришла
сюда, и живет, как тень, боясь лишним словом или движением спугнуть надежду, лишиться
мечты.
С тех пор, как Чатри привел к ней Доме, жизнь ее запуталась, словно пряжа, с которой
поиграл котенок. Теперь ей предстояло распутывать, разгадывать загадку – осторожно, не
спеша, чтобы и себя не выдать раньше времени, и дело сделать. Надо ждать, когда разговор
сам собой зайдет об этом, и старый Уако, расчувствовавшись, заведет рассказ о своем
приемном сыне – где он нашел его, откуда привел. Была еще надежда на их односельчан:
они-то, конечно, знают все в подробностях и по извечной людской привычке не прочь
порассуждать о ближнем. И хорошее не скроют, и плохое с удовольствием выложат. Выложат
все, что скрыто, казалось бы, от посторонних глаз и считается семейной тайной. В селе не
бывает такого, о чем не знали бы все – соседские глаза видят сквозь стену.

2

В выходные дни дом оживал: из города приезжал Доме с женой и двумя дочками. Не
поспевая за скорой болтовней своих городских внучек, Уако только поглаживал усы и
смущенно улыбался. Смущалась и она, но более всего от проницательного взгляда старшей
дочери Доме и хитроватого прищура его жены.
В машине каждый раз бывало множество свертков с городскими гостинцами, и
Матрона помогала заносить все это в дом, но когда мать с дочерьми начинали шумно
разбирать их, раскрывать, развязывать, она отходила и, стараясь оставаться незамеченной,
смотрела со стороны.
“Я ей завидую, – с болью в душе думала она, – и ничего не могу с собой поделать… Как
же не завидовать тем, кого окружают дети? Смотри, Матрона и вспоминай, как ласкался к
тебе когда-то твой маленький сын. Да ты и не вспомнишь уже, забыла. Не досталось тебе ни
сыновней любви, ни родительской радости. Так что стой себе в сторонке и смотри, как
радуются другие”.
Доме однажды подметил, понял ее настроение:
– Матрона, – мягко упрекнул он ее, – ты ведь хозяйка дома, а ведешь себя, как в гостях.
На душе у нее потеплело, но с места она не сдвинулась.
– Пасть бы мне жертвой за вас, – сказала она. – Может, я лучше пойду, за овцами
присмотрю?
Тут и Уако вступил:
– Овцы никуда не денутся, побудь здесь, с детьми.
– Бабуся! – подбежала к ней младшая дочь Доме, смелая, веселая девчонка, прижалась к
ней, подняла смеющееся лицо: – Бабуся, если и в твоем возрасте женщины так стесняются,
то что я буду делать, когда выйду замуж?!
– Алла! – строго прикрикнула мать.
– Счастлив будет тот дом, в который придет такая солнечная девочка, как ты, – Матрона
погладила ее по голове, едва сдержав слезы: она вспомнила себя в детстве – Алла была
похожа на нее и лицом, и повадками.
Когда разложили на столе угощения, которые они привезли с собой, Матрона достала из
теплой еще печи три пирога. Она испекла их утром, ожидая гостей. Ей не хотелось затевать
тесто при них, торопиться, словно ее застали врасплох, не хотелось показаться
нерасторопной. Побаивалась, правда, что им, культурным, городским, могут не понравиться
простые ее пироги, и она смутилась, когда Доме обрадовался, увидев их:
– Вот, что такое хозяйка в доме! Ожил наш дом, ожил благодаря Матроне!
И Уако был доволен вроде бы. Утром, когда Матрона замесила тесто, он улыбался, но