Page 91 - МАТРОНА

сейчас, услышав слова сына, нахмурился вдруг:
– Разве наш дом когда-нибудь был неживым?
– Неживым не был, но и пироги к нашему приезду никто не подавал, – попытался
отшутиться Доме.
– После бабушки, – ввернула Алла.
– Это правда, – вздохнул Уако.
Все смолкли, опечалившись.
– Дай Бог долгой жизни новой хозяйке этого дома, – поднял бокал Доме.
– После бабушки, – добавила Алла.
Доме сердито посмотрел на нее, и Матрона поняла: после той, которую так любили в
этом доме, детям трудно видеть здесь чужую, в общем-то, женщину. Она не растила их, не
рассказывала сказок перед сном, да и появилась лишь потому, что не стало той, что с детства
была любимой и единственной. А другая, пришедшая после ее смерти – это уже воля случая,
и как бы взрослые ни старались приблизить ее, ввести в круг семьи, обмануть детей не
удастся. Она так и останется чужой – милой, хорошей, доброй, но не родной. Потому-то
Доме и произнес тост за ее здоровье, давая понять детям, что она им не враг, и в том, что их
любимой бабушки не стало, нет никакой ее вины.
Она взяла с тарелки кружок огурца, стала жевать, пытаясь отвлечься, но это не помогло
– комок подкатил к горлу, не давая проглотить разжеванное, ей стало плохо, она едва дышала.
Ее даже зазнобило вдруг – от отчаяния, от страха показаться жалкой и беспомощной.
И все же она справилась, проглотила и то и другое, горе свое проглотила.
Она с самого утра их ждала, все не терпелось ей: когда же, наконец, они приедут?
Поставила пироги в печь и загадала – если пироги им понравятся, все будет хорошо. И само
собой возникло продолжение: “Если все будет хорошо, значит, они моя кровь и плоть”.
Теперь-то она понимала, что не все так просто. Как бы хорошо они не относились к
ней, вспомнив свою бабушку, дети, а следом и взрослые, как бы превратятся в единое сердце
и, одинаково чувствуя, зададутся одним и тем же вопросом:
– Кто она, эта чужая женщина? Как она посмела занять место нашей бабушки?
И все же она помнила о загаданном, и помимо воли подсматривала за ними. Доме и
Алла ели пироги с непритворным удовольствием. В охотку ел и Уако. Но жена Доме и ее
старшая дочь жевали нехотя, словно делая ей одолжение. Матрона понимала, что так оно и
есть: они делают ей одолжение, признавая ее если не совсем уж своей, то и не очень чужой.
Приятно было другое – Доме и Алла ели без всяких задних мыслей. Старшая дочь была
похожа на мать, Алла же – на нее в девичестве.
– Моя кровь! – вспыхнуло в голове. – Моя плоть!

3

– Надо сходить на могилу бабушки, – решили за столом.
“Надо сходить на могилу бабушки, – повторила про себя Матрона и опечалилась: – А
кто придет на мою могилу, если и живая я никому не нужна? А кто к тебе может прийти? –
ответила она себе. – Может, ты думала, что обделив тебя при жизни заботой, люди
спохватятся и возместят тебе недоданное на том свете? Будут толпами ходить на твою могилу
и каждый день проливать над ней слезы? Эх, Матрона, Матрона, наверное, и среди мертвых,
как в жизни, есть несчастные и счастливые. Ты никогда не думала об этом, но поверь, так оно
и есть. Разве они там в одинаковых условиях, если одних, ну, не каждый день, но хотя бы раз
в месяц поминают дети, а других забывают сразу же после похорон, и на сиротские могилы
их никогда не капнет слеза, и стоят они, беспризорные, зарастают густым колючим бурьяном.
Блаженны те, кого помнят потомки, блаженны матери, которых любят и после смерти… Но за
что же мне такая доля? Почему я обделена всем, что есть хорошего на земле? Неужели и на