Page 86 - МАТРОНА

ошибался. Глянь, на кого ты менял меня, если осталось еще на что глядеть”. Чатри, в свою
очередь, понял и дочь свою, и жену и, помрачнев, отвернулся.
Все это не укрылось и от Матроны, и ей еще раз пришлось сдержаться, но оставаться
здесь она больше не могла.
– Счастливого пути, молодые, – сказала, прощаясь, – завтра, наверное, я вас не увижу.
– Хорошо, Матрона, – кивнул Солтан. – В назначенный день мы приедем за тобой. –
Помолчав, он с некоторой опаской добавил: – Только смотри, чтобы мы зря не приехали.
– Как это? – озадачилась Матрона.
– А вдруг ты передумаешь?
– Правда, правда, – всполошилась Ната, – не сделай так, чтобы нас прокляли.
“Каждому в моем деле нужно больше меня”, – с грустью усмехнулась Матрона.
– Нет, сынок, нет, – сказала она Солтану. – Приезжайте.
Выйдя из дома, она приостановилась, ожидая услышать смех за спиной, но не
дождалась. Значит, они посмеются позже, обсуждая ее на все лады, и после каждого слова
будет раздаваться взрыв хохота.

7

Человек, наверное, боится смерти еще и потому, что никогда больше не увидит близких,
дорогих ему людей. Но разве умершему нужно что-то видеть? Труднее оставшимся: сам-то
он ни о чем уже не думает, не страдает и знать не знает, каково приходится тем, что жили с
ним рядом и вдруг потеряли навсегда – ни взглядом переброситься, ни словом
перемолвиться, ни рукой дотронуться – не дотягивается до него рука. Был и нет его. И
остается лишь горькое чувство утраты… Так же и с вещами, которые достаются тебе тяжким
трудом, хранят тепло твоих ладоней, следы пота и слез, и вдруг наступает день, когда ты
расстаешься со всем этим, и тоже навсегда, как с жизнью расстаешься. Уходит то, что всегда
было рядом с тобой, было частью твоей памяти, уходит твое прошлое, а будущего знать тебе
не дано, и зыбкое благополучие твое сменяется тревогой распутья. Может, человек и
трудится лишь для того, чтобы привязать себя к какой-то точке на земле, обрасти пожитками
и засвидетельствовать, таким образом, приблизить к вечности свое пребывание в этом
мире?..
Срок подошел, и, встав рано утром и оглядев свой дом, Матрона почувствовала себя
предательницей. Сердце ее ныло, она суетилась бестолку, не зная за что схватиться, что
делать. Вещи были собраны, уложены, стояли по углам, от голых стен веяло холодом
заброшенности, словно здесь давным-давно души живой не было. За день до того закололи
поросенка, мясо лежало на столе, разрубленное, и Матроне чудился запах крови, слабый, но
муторный, и она чувствовала себя так, будто совершила убийство и теперь не знает, как
замести следы. Она стояла, опустив руки, посреди комнаты, тупо смотрела по сторонам и
никак не могла сообразить, что ей делать, с чего начать. Доме так и не приехал больше,
прислал еще раз Солтана и тот подтвердил – в среду, то есть сегодня, они прибудут за ней.
Кое-что из ее вещей сразу же увезут с собой, а за оставшимся приедут позже. Торопясь
поспеть к назначенному сроку, она распродала скотину; в воскресенье сельские парни
погнали отару на базар, и она попросила прихватить и ее овец. “Какую цену вам назовут, за
ту и отдайте”, – напутствовала она парней, и к вечеру они привезли ей деньги. Корову же и
телку и гнать никуда не пришлось, на месте купили. На корову глаз положила Ната. Матрона
желала бы своей корове хозяйку получше, но Ната соглашалась на любую цену, и отказать ей
не было повода. Принимая деньги, Матрона предупредила ее:
– Чего не бывает, если вернусь вдруг, за эти же деньги отдашь мне корову обратно.
Ната и с этим была согласна, даже корову, постеснявшись, не забрала пока, и вспомнив
об этом, Матрона пошла ее доить.