Page 96 - МАТРОНА

– Давай я помогу, буду топить печь, – Алла хотела было сразу взяться за дело, но
Матрона отстранила ее:
– Нет, нет, запачкаешься… А ты не проголодалась?
– Я же не Белла, – девочка состроила презрительную гримаску. – Это она с утра
пораньше начинает жевать.
Матроне сразу же вспомнился подслушанный разговор, и она незаметно оглядела
девочку. “И в самом деле, вряд ли ты знаешь, как рождаются дети, – улыбнулась про себя. –
Пока что тебя и с мальчишкой недолго перепутать”.
В это время в комнату вошла жена Доме, принесла с десяток нанизанных на ветку
рыбешек.
– Смотри, Алла, папа тебе форелей наловил!
– Ой! – обрадовалась девочка и, осторожно взяв низку, протянула ее Матроне: – Бабуся,
пожарь мне их, пожалуйста, я их сразу съем, ничего не оставлю Белле.
Матрона слышала, что городские любят форель, но как они ее готовят, не знала и, боясь
сделать что-то не так, испортить рыбу и опозориться, она беспомощно развела руками.
– Пасть бы мне жертвой за тебя, – сказала она. – Я не умею ее жарить, мама сделает это
лучше меня.
– Разве это сложно? – удивилась жена Доме. – Ладно, я сама пожарю.
– Вот и хорошо, – кивнула Матрона. – А я пойду, подою коров.

7

Разговор девчонок не шел у нее из головы. Она не каялась в том, что подслушала их, не
чувствовала себя ни обиженной, ни оскорбленной, но что-то мешало ей, тем не менее,
остался какой-то неприятный осадок на душе, ощущение неловкости, будто ее в детскую
игру завлекли, в дочки-матери играть заставили; попав в дурацкое положение, она
растерянно стояла посреди игры, ни в дочки не годясь, ни в матери, и дети обращались с ней,
как с бестолковой подружкой, от которой ничего путного не дождешься, и понимая свою
ущербность, она сгорбилась, сжалась, стараясь казаться поменьше ростом, и молила Бога,
чтобы никто из взрослых не увидел, не осудил, не посмеялся над ней.
Игра, немного видоизменившись, продолжилась и после обеда, когда к ним наведались
Солтан с Венерой. Матрона сразу же заметила: и Венера, и жена Доме – вслед за ней –
держались так, как это часто бывает с замужними женщинами, попавшими на свадьбу или в
гости к молодоженам. Обе разрумянились в беспричинном вроде бы оживлении, каждая была
поособому внимательна, улыбчива и ласкова со своим мужем, только его единственного и
видела, и как бы звала, заражая радостью и пытаясь увлечь в прошлое – хоть на миг! – в
золотую пору юности, вспыхнувшую вдруг в памяти огнем нерастраченных чувств. Алла
ничего не смыслила в таких играх, зато старшая, Белла, наблюдала за своей матерью и
Венерой с легким презрением пожившего и многое повидавшего человека: старания
немолодых – с ее точки зрения – женщин казались ей глупостью, непозволительной в их
возрасте и выходящей далеко за рамки приличий. Матрона удивилась ее проницательности,
пригляделась к ней самой и поняла – Белла не ребенок уже, она стоит у порога своего
девичества; ее маленькие груди трогательно топорщили простенькое платьице, и она
невольно приглядывалась к себе, погруженная в тайну собственного созревания, растущих
тревог и туманных мечтаний.
“Пусть Бог бережет тебя от ошибок и неудач, – подумала, расчувствовавшись, Матрона.
– Ты и сама не знаешь пока, что, присматриваясь к другим, готовишь себя к взрослой жизни”.
До сих пор, в отличие от Аллы, Матрона относилась к ней с прохладцей. Потому,
наверное, что чувствовала со стороны Беллы некоторую настороженность, недоверие к себе.
Теперь же, уразумев причину и, главное, заметив в ее глазах яркие, живые огоньки, Матрона