Page 67 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

он впитывал, как губка океан, находя в истоках все элементы,
необходимые его творческой лаборатории. Может, поэтому, начиная с
первого опуса, медленно и неотвратимо из музыки Ильи вытесняется
все готовое, компилятивное — остается мучительное рождение целого,
завершенного, — так рождается не муляж, а живое существо, может,
больное и с веснушками, но неоспоримое, как факт! Еври-пид восстал
бы из праха, услышав музыку к «Медее», которая,
брось ее на весы, отягощенные текстом трагедии, уравновесила бы
этот текст глубинным проникновением в античную кабалистику
страстей и поступков. Его так называемая «национальная» музыка не
опускается до уровня балаганно-ярмарочного, а «пашет» там, где
национальная идея обретает смысл и звучание фуги, исполненной на
органе, а не на балалайке... Это многим из нас и наших потомков
придется еще понять. Тот, кто понимал это вчера и понимает сегодня,
без натяжек скажет: Габараев — один из основоположников
осетинской музыки, в лучших своих произведениях — классик, хотя,
как известно, у таланта талантливы и ошибки. «У этого своего
произведения должен учиться я сам», — как-то заявил он мне.
Пришлось простить ему высокопарность, ибо за прозрачной одеждой
фразы дышала истина. Есть вещи, которые создаешь в состоянии
помешательства, не успевая уследить за молниеносной работой и
раскладом своего биологического компьютера... И лишь потом,
оттерев потный лоб и уняв дрожь пальцев, с сигаретой или без нее,
возвращаешься к началу, втягивая крещендо в коду первой фразы,
хотя ничему в этой жизни, а тем более в творчестве нет ни начала, ни
конца...
Именно Габараев оказался той моторной силой, которая
реанимировала (имею в виду строительство) и возродила
музыкальный театр. Его «Азау» и «Оллана» шли при аншлагах. Народ
узнал имена Ю. Лекова, Д. Билаоновой, Ю. Бацазова, — эти и другие
мастера сцены по сей день знакомят нас с искусством, некогда
органичным лишь столицам Европы.
Габараев писал музыку к фильмам и, да простят меня
кинематографисты, зрительный ряд не дотягивал до звучащей
партитуры на «дюйм до бесконечности»...
Габараев писал песни, — уверен, они понравились бы и
глухонемому, если б этот несчастный видел лица поющих эти песни
людей... Ранимость тающей снежинки была и есть в этих песнях, но
еще и мужественная решимость и гордость за народ, открывший их
волшебные истоки...
Где-то ближе к годам восьмидесятым Илья получил участок в селе
и отстроил дом. Несколько раньше женился, — стал отцом девочки и
мальчика. Человеку одной жизни не хватает. А что поделаешь? Люди,
которым Илья был дорог, как композитор, сожалели, что львиная
часть его времени уходит на быт и относительный покой деревенских

65