Page 39 - МАТРОНА

слышался голос отца Егната:
– Пусть скажут, что мы им должны? Что должны мы их роду? Что задолжало им все
село? Отец этого щенка стреляет в нас из-за немецких спин, а щенок убивает здесь наше
потомство!
К нему подошел Уасил, самый старый в селе, старейший. Оперся на палку, послушал,
потом сказал:
– Гиго, мы знаем о твоем горе. Сейчас всюду горе, и каждого оно может постигнуть в
любой миг. Мы должны помнить это и не травить друг друга, а поддерживать. Мы должны
сохранять фарн1(1Благодать, благоденствие (осет.).) села.
– Фарн, говоришь? – кипел отец Егната. – Они лижут пятки нашим врагам, а мы
должны считать их односельчанами?
– Греховное слово даже в лесной чаще не произноси, – упрекнул его Уасил. – Может,
его кости где-то на чужой земле… земле не преданы, а мы даже бокал не подняли за помин
его души. Ты забыл, наверное, как уважали, как любили Джерджи в нашем селе…
– Дотла их сожгу!
– Кого?
– И дом, и щенка!
– А что он смыслит? – покачал головой Уасил. – На женщину и ребенка даже собака не
лает, а мы же люди. Знаем, Гиго, что по вине этого ребенка тебя постигло горе. Но как его
винить? И взрослые ошибаются, а что взять с малыша? Мог ли он подумать даже, что его
шалость принесет такую беду? Скажи, Гиго, кого нам обвинять? Его мать? Так она
несчастней нас всех. Даже земля стонет от жалости к ней, а мы ведь люди. Скажу и так:
допустим, Джерджи сошел с ума и действительно встал на сторону врага. Но в чем же она
виновата? В том, что ждет, как и все мы, близкого человека? В том, что он пропал где-то на
большой войне, и никто не знает, жив он или нет? В том, что вы каждый день попрекаете ее
за то, что она ждет? Или кто-то из вас видел Джерджи в немецком строю? Вспомните о Боге,
люди! Все мы под Ним живем.
Матрона слушала, прижав сына к груди, и тихо плакала.
Толпа смолкла. Даже кашлянуть никто не решался. Отец Егната вытер слезы рукавом.
– Эх, – застонал он, – чтоб этот Гитлер голову моей собаки съел!
Потом он обратился к Уасилу:
– Прости, Уасил… Не думай, что в это черное время я ищу на ком злость сорвать.
Несчастье добило меня, Уасил, ума лишило. Эх, как будут счастливы те, кто дождется своих
с этой проклятой войны! А я… День и ночь пустая могила моего старшего зовет меня.
Сердце разрывается, Уасил, не могу я больше! Блажен, кто уходит в землю раньше своих
детей…
Никто ничего не сказал больше. Люди разошлись по домам. Каждый со своей болью, со
своей тревогой…
Царство тебе небесное, Уасил.

4

После того, как вернулся Егнат, жизнь ее стала сущим адом.
В село продолжали идти похоронки, и люди плакали по своим akhgjhl, но не
оплакивали, потому что не видели их перед собой, мертвыми, в гробу, и за слезами, даже
самыми горькими, скрывалась надежда – а вдруг ошибка, вдруг он вернется еще? На
кладбище появлялся новый холмик над пустой могилой, и это были не похороны, а
исполнение давнего обычая; человек уходит из жизни лишь тогда, когда тело его предано
земле, тело, а не казенная бумажка. Только время может дать ответ и, значит, надо ждать,
ждать, ждать…