Page 59 - МАТРОНА

мастерил деревянный желоб. Раньше, до войны, сельская молодежь сооружала здесь что-то
вроде душа, чтобы купаться после работы. Теперь все позабыли об этом, а Егнат, уйдя с
гумна, наверное, вспомнил о счастливых днях и принялся за дело.
Она долго наблюдала за ним издали. Сомневалась – подойти к нему или не надо? Потом
махнула рукой – где наша не пропадала! – и подошла. Он то ли не заметил ее, то ли не подал
вида.
– Егнат, – произнесла она через силу.
Он прервал свою работу и удивленно уставился на нее. А у нее пересохло в горле, и она
не знала, с чего начать.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она.
Он смотрел на нее, выкатив глаза так, что они чуть не вылезли из глазниц.
– Егнат, все равно нам когда-то нужно поговорить. Потому я и осмелилась подойти к
тебе. Может, ты и поймешь меня. Мы же не враги друг другу. До этой проклятой войны ты
был близким человеком для нашей семьи. Ты был другом Джерджи, и я не верю, что ты стал
нам врагом… Егнат, послушай меня, пойми, я уже и дышать не могу – так боюсь за своего
ребенка. Когда пошли эти слухи о Джерджи, я как Бога ждала возвращения хоть кого-то из
наших парней. Надеялась, что тот, кто прошел через эту войну, объяснит людям – Джерджи
не мог перейти на сторону врага… Ты пока единственный, кто вернулся оттуда. Когда ты
вернулся, я чуть от радости не умерла. Вот, говорила я себе, появился, наконец, человек,
который защитит Джерджи и его семью. И когда в первый же день ты сказал слово в защиту
Джерджи, я даже о горестях своих забыла, мне показалось – закончились они, наконецто
закончились… Как же ты, Егнат, пусть твои болезни станут моими, как ты мог поверить, что
парень, который вырос вместе с тобой, был тебе братом, сбежал с поля боя и перешел на
сторону врага?.. А тот, от кого получили письмо, ничего ведь такого не пишет. Джерджи, мол,
неожиданно пропал. А если его убили где-то, значит, вы возводите на него напраслину?
Значит, вы оскверняете имя погибшего, не даете покоя ему даже на том свете? Зачем вы это
делаете? Как он мог сбежать к врагам, если всю жизнь был честным человеком? Разве он
смог бы жить с этими убийцами? А если он дезертировал, то как же удержался, чтобы ни
разу не прийти, не посмотреть на своего ребенка?.. Нет, он не мог посрамить чести своего
села. Он бы предпочел смерть, он никогда бы не выставил себя на позорище… Пусть твои
болезни станут моими, Егнат, но чует мое сердце – Джерджи ни в чем не виноват. Пока не
откроется правда, прошу тебя, Егнат, умоляю, у меня ведь нет брата, я тебя, как брата, молю –
не обвиняй Джерджи…
– Я не должен его обвинять? – презрительно сощурился Егнат. – А в том, что здесь
пусто, – он постучал ладонью по пустой штанине, – пусто там, где должна быть моя нога, в
этом кого я должен обвинять?!
– Егнат, разве в этом виноват Джерджи?.. Пусть враг станет жертвой врага! У нас
общий враг, у нас нет недостатка во врагах, они несут нам столько бедствий, а мы друг с
другом воюем, друг друга погубить готовы!
– Оставь меня! – застонал вдруг Егнат. – Оставь меня!
– Нет, нет, Егнат, чтоб твои болезни перешли ко мне, послушай меня. Если ты мне не
веришь, если ты действительно считаешь Джерджи врагом, если думаешь, что он способен
на бесчестное дело, то я молчу. Но скажи мне, в чем провинился мой ребенок? Если у
Джерджи помутился рассудок и он перешел к врагам, то пусть будет проклят во веки вечные!
Но в чем провинился мой маленький ребенок? Мы не больше тебя знаем о Джерджи. Мы так
же, как и ты, не участвовали в его делах. Я прожила с ним всего ничего, а ты с детства был
рядом, вы росли вместе. Он – ваша кровь и плоть, а виноваты почему-то мы? В чем
провинился мой ребенок? Ведь он несмышленыш, ничего не понимает… Егнат, съесть бы
мне твои болезни, оставь моего ребенка, мое маленькое солнышко. Прошу тебя, как Богу
тебе молюсь, падаю перед тобой на колени – не трогай моего ребенка…
Она стояла перед ним на коленях, и слезы текли по ее лицу.
– Делай со мной, что хочешь. Можешь меня убить. У тебя в руке топор. Я кладу свою