Page 99 - МАТРОНА

втереться в доверие, чтобы обманом добиться выгоды.
– А как его звали? – услышала она.
– Доме.
– Доме?!
– Доме… – повторила она и, словно согревшись от звучания этого имени и
расчувствовавшись, разом забыла о своем замысле, – Доме его звали, пасть бы мне жертвой
за него. Они тезки с твоим мужем, потому и к мужу твоему я отношусь, как к родному. Когда
он появился в моем доме – Чатри его привел, ты знаешь, – как только назвал свое имя, до
меня будто сын мой дотронулся… Если бы твоего мужа звали иначе, я бы, наверное, не
появилась здесь. Подумала, хоть имя это буду слышать каждый день, хоть так успокою свою
душу, – еще не договорив, она спохватилась, пожалела о последних своих словах и, подумав,
пожалела обо всем, что говорила. Хотела у жены Доме хоть что-то выведать, а вышло так, что
сама лишнего сболтнула. Если все узнают, зачем она пришла в этот дом, – не из-за старика
вовсе, а для того лишь, чтобы узнать, как сюда попал Доме, – всем ее планам придет конец.
Матрона говорила, опустив голову, и, замолчав, не подняла ее, но даже так, не глядя на
жену Доме, она почувствовала – та встревожилась. И сразу же выдала себя, спросив:
– Сколько лет было бы ему сейчас? – в голосе ее уже не слышалось ни сочувствия, ни
даже простого женского любопытства – верх взяла подозрительность.
– А сколько твоему мужу? – спросила в ответ Матрона, и у нее появилась надежда
загладить свой просчет.
– Сорок четыре.
“Хоть это узнала, – подумала, она, радуясь в душе. – Ну, на год-то в любую сторону
можно ошибиться”.
– Нет, мой сын на шесть лет старше, – соврала она, ничуть не стыдясь. – Ему бы теперь
исполнилось ровно пятьдесят.
Она старалась говорить спокойно, и, наверное, это ей удалось: жена Доме вроде бы
вздохнула с облегчением.

9

До сих пор Матрона не задумывалась о том, как вести себя, если ктото догадается вдруг,
зачем она пришла в этот дом, что ищет здесь, пытается найти. Минуту назад,
проговорившись невзначай, она испугалась, но сумела выкрутиться, и все вроде бы улеглось.
Однако и осталось кое-что: испуг заставил ее увидеть себя как бы со стороны и понять – она
испытала страх воровки, которой при появлении хозяев дома удалось выскочить в окно.
Никто ничего не заметил, но ей-то понятно теперь – и в самом замысле ее, и в действиях есть
что-то воровское, она ведь не на что-нибудь, на чужое счастье покусилась, на благополучие
ни в чем не повинной семьи.
“Что же ты делаешь, Матрона? – думала она с болью в сердце. – Остановись, пока не
слышно свиста нагаек и топота погони. Не отравляй ядом своих несчастий чужие души. Или
тебе на роду написано толкаться со своей бедой среди людей, цеплять ее черным краем всех,
кто рядом? Но тогда не ищи покоя ни на этом, ни на том свете! Ты обманом втерлась в чужую
семью и будь проклята, если и ей принесешь несчастье! Если это случится, пусть душе твоей
не найдется места в царстве мертвых! Пусть кости твои станут потехой для собак!”
Она проклинала себя и в то же время старалась успокоиться, думать о чем-то другом, а
еще лучше – ни о чем вообще. Однако мысли роились, возникая непроизвольно и вытаскивая
из памяти – откуда же еще!? – из прошлого вытаскивая то, что она более всего хотела бы
забыть. Ей слышались угрозы, отчаянный крик тех жен, чьи мужья на какое-то время
скрашивали унылое однообразие ее одиночества. Тогда она лишь посмеивалась в ответ: эти
женщины казались ей жалкими, никчемными, они словно сами напрашивались на