Page 64 - МАТРОНА

отчаяния и злобы:
– Бей, бей, сучий сын! Бей, фашист проклятый! Топчи меня! О, звери лютые, волки
кровожадные! Оторвали мне ногу на войне, голову продырявили, а к моему возвращению
перебили всех моих детей! Неужели вам и этого мало?! Тогда отрубите мне и вторую ногу!
Отрубите руки! А когда вам нечего уже будет рубить, тогда что?! Тогда вы возьметесь за мое
горло! – кричал он и рвал на себе волосы. – Перережьте его, перережьте, твари поганые!..

16

“Что же делать теперь? – думала она горестно, когда они вернулись с речки. – Что
делать? Как уберечь тебя, сынок, от Егната? И здесь не оставишь: как ни береги, все равно
сбежишь к мальчишкам, и тогда конец – рухнет мой дом. Уехать куда-нибудь? Но куда
поедешь в это страшное время? И на кого оставить дом твоего отца, твой дом? Или придется
все же заколотить окна? Можно, конечно, но разве это спасение? Соседи тут же скажут: “Ага,
объявился где-то Джерджи, позвал их, вот и поспешили они к нему под бок. Думают, от
людских глаз можно укрыться!” Нет, сынок, нельзя нам бежать, только хуже будет… А
может, и от отца твоего придет, наконец, весточка. Если бы получили письмо nr него, хоть
слово одно, все бы уладилось… Надо ждать, сынок, надо дождаться… Но что мне делать
сейчас? Где спрятать тебя, свет очей моих? Как уберечь от Егната? Придется, наверное, хоть
на время отправить тебя куда-то, другого выхода я не вижу. Ничего больше не приходит в
голову твоей матери, истлеть бы ей в земле! Мы должны расстаться, сынок. Пусть на время
ты лишишься материнской ласки, пусть мать твоя, скучая по тебе, рвет на себе волосы, но
зато ты будешь в безопасности… А сейчас, когда я вижу шрам на твоей ноге, мне хочется
покончить с собой. Не уберегла я тебя… Когда-нибудь ты спросишь свою мать: “Что это за
шрам у меня, откуда?” – и я не смогу тебе ответить. Что я скажу? Что когда ты был
маленький, один дурной человек объявил тебя своим врагом и хотел убить, напиться твоей
крови? А я не смогла защитить?.. Этот шрам останется навсегда, тут уж ничего не поделаешь,
но если мне еще раз придется пережить такое, то прости, сынок, твоя мать не выдержит,
покончит с собой…
Я сама, своими руками должна оторвать тебя от родного дома, лишить материнской
ласки. Ненадолго, сынок, ненадолго. Знаю, тебе будет трудно среди чужих людей, но
придется терпеть. Пусть твое маленькое сердечко не очерствеет ко мне, у меня нет другого
выхода. Ты мне нужен живой, счастье мое, и я должна сделать для этого все, что могу…
Надолго я тебя не оставлю, не бойся, на неделю, другую, ну, может быть, на два-три месяца, а
там, глядишь, и весточка от твоего отца придет, и мы снова будем вместе. На несколько дней
расстанемся мы с тобой, сынок, на несколько дней разлучимся друг с другом. Будем, конечно,
скучать, но ты останешься живой, сынок. Я ведь живу только ради тебя, только ты для меня
свет в этой жизни”…
Она плакала, причитала про себя и, строя свои планы, понимала, что ей нельзя
оставаться у родителей. Они сердцем почуют неладное, и тогда ее планам не суждено будет
сбыться, а ей самой придется жить в вечном страхе за сына.
А он приютился у нее на коленях и ни за что не хотел с них сходить.
– Мама, – ныл он, – я не хочу оставаться здесь, возьми меня с собой.
Ей казалось, что он догадывается о чем-то, смутно еще, но уже чувствует скорую
разлуку, и сердце ее разрывалось от его нытья. Она прижимала его к груди и думала о том,
что он часть ее души, а если это так, то почему же она не может вобрать его в себя, спрятать
в своей груди, храня от бед и опасностей этого мира.
На ночь она осталась у родителей. Взяла сына к себе в постель, и когда он прижался к
ней, ласковый, она вдруг остро, до явстственной боли, почувствовала, чем обернется для нее
разлука с ним, поняла – это часть ее души умрет, и она будет ощущать эту потерю постоянно,