Page 69 - МАТРОНА

“Скоро, сынок, скоро вернусь”.
Она сидела, как на иголках, и вскоре подхватилась, стала прощаться, думая, что на
улице ей станет легче; но и там ее преследовали эти два голоса, и в отчаянии она бросилась к
другим родственникам, дальним, у которых давно уже не была, которых не так уж хорошо и
знала…
Так прошел день, а вечером она поспешила к Гафи. Та была дома, давно ждала ее и,
отведя Матрону в дальнюю комнату, где никто не мог слышать их, взволнованным шепотом
стала рассказывать. Ребенок долго спал, и Гафи не будила его, присела рядом на скамейку и
ждала. Проснувшись, он испугался, стал искать глазами мать и, не найдя, заплакал. Гафи
приласкала его и, когда он поутих немного, сказала, что знает его мать и сейчас отведет к ней.
Мальчик успокоился. Когда они пришли в приют, он испугался и снова стал плакать.
Поплакал, а потом подошел к детям и стал играть с ними. Гафи рассказывала, и Матрона
вроде бы слушала ее, но каждый раз, как только та умолкала, начинала нетерпеливо
расспрашивать о том же самом, будто ничего из сказанного не поняла. Вздохнув, Гафи снова
повторяла свой рассказ, и она снова заставляла ее начинать сначала…
На ночь Матрона осталась у Гафи. Уснула быстро, намаявшись за день, но и во сне ей
слышался плачущий голос Доме. Она не видела его, но слова, произнесенные сквозь слезы,
были все те же:
“Мама, ты скоро вернешься?”
Сейчас, во сне, ей не хотелось обманывать его, и она пыталась найти в ответ какие-то
новые, нужные слова, но каждый раз, когда она была готова, казалось, произнести их, перед
ней появлялся, как черный призрак, огромный ворон, косился на нее недобрым глазом и с
какой-то жестокой медлительностью начинал раскрывать свой черный клюв. Боясь, что
ворон каркнет, и стараясь опередить его, Матрона произносила быстро и оттого еще более
лживо: “Скоро, сынок, скоро вернусь”…
Она и на следующий день не собралась домой, не смогла заставить себя. Побывала у
всех своих городских знакомых и всем рассказала о том, что от Джерджи давно уже нет
вестей, что родители ее, слава Богу, живы и здоровы, говорила обо всем, что приходило на
ум, а думала все о том же самом, не зная покоя и уже не надеясь хоть когда-нибудь обрести
его. Обойдя всех, кого знала, в городе, поехала к родственникам в какое-то дальнее село.
Оттуда – в другое. Так три дня она переходила из села в село, от одних родственников к
другим, и везде говорила о чем-то me главном для нее в тот момент, и понимая, что она,
несчастная, извелась в тревогах о Джерджи, ее старались утешить, пригреть, накормить. А ей
кусок не лез в горло, и она отвечала, что поела перед тем, как прийти, благодарила и шла
дальше. В конце концов, умирая от голода, она вернулась в город, поменяла свои новые почти
чувяки на буханку белого хлеба, но есть не смогла – сунула под мышку и тут же забыла о
нем. К вечеру того же дня она коекак добралась домой.
Когда уставшая, обессиленная, она повалилась на кровать и услышала гнетущую
тишину пустого дома, – ни звука, ни шороха, будто вымерло все, – она с особой остротой и
болью почувствовала, как не хватает ей сына.
– Где он? – прорыдала она сдавленно. – Где мой мальчик?
Она всматривалась в темноту, и ей мерещились какие-то тени. В дальнем углу комнаты
темнота сгущалась, обретая неясную пока, но все более зловещую форму, и Матрона поняла
вдруг, почему Гафи показалась ей похожей на ворона. Потому что сам вид Гафи, само
появление ее там, на автостанции, предвещало разлуку с Доме, долгую ли, короткую, но
разом зачеркнувшую всю жизнь Матроны. Осталась пустота, которую нечем заполнить, как
ни старайся, и от которой некуда деться. Ворон, конечно, не более, чем птица, и только
теперь, в войну, люди стали бояться: вдруг сядет на крышу дома или на дерево во дворе и
закаркает, тогда уж точно – жди злую весть о ком-то из близких. Потому и мерещился
Матроне огромный черный призрак, разевающий клюв над ее мальчиком, потому и
поспешила она – лишь бы успеть, опередить карканье! – в ответ на не высказанный детский
вопрос: “Мама, ты скоро вернешься?” – произнести про себя обманные слова: ”Скоро, сынок,