Page 74 - МАТРОНА

проклятьем, но и другие, из той коротенькой жизни, которую они прожили вместе; все это
одушевлялось в ней, наполняя жизнь какой-то свежей, тревожной сутью.
И появился новый голос, который следовал за ее мальчиком, повторяя каждое его слово,
подражая в оттенках и интонациях и даже детскому дыханию подражая. Но это был голос
взрослого человека, иногда усиливающийся и заглушающий лепет ребенка, и она знала, кому
принадлежит новый голос, она отличила бы его от тысячи других. Это был голос Доме, гостя
Чатри.
Что же нужно было ему, незнакомому ей человеку, зачем он вторгся в ее жизнь, которая
худо-бедно устоялась после всего, что довелось ей перенести? Почему он живет в ее мыслях?
Почему она не может отрешиться от него?
Как-то раз ей приснился Доме, ее пропавший мальчик. Но не он явился ей, а она пошла
к нему – на автостанцию, к скамейке, на которой оставила его спящим. Всякий раз, когда она
устает искать его во сне, когда изнемогает от бесконечных и бесполезных усилий, ей – также
во сне – приходит спасительная мысль: “Я же оставила его на скамейке, значит, там его и
надо искать”. Она бросается туда и, если находит, радости ее не бывает конца, и, даже
проснувшись, она еще некоторое время чувствует себя счастливой. Если же ребенка на
скамейке не оказывается, сердце ее обливается кровью, и она начинает думать, что это Бог
наказывает ее за грехи, не давая ей даже во сне полюбоваться на сына.
Господи, сколько же лет блуждает она между своим селом и той проклятой скамейкой…
В этот раз она нашла его: мальчик спокойно спал себе и никак не реагировал на ее
взволнованный, сбивчивый рассказ о том, как она убивалась, потеряв его, как искала, терпя
адские муки, и как счастлива, что, наконец, нашла. Он тихонько посапывал во сне, оставаясь
равнодушным и к горю ее, и к радости, его не трогало и то, что после стольких лет разлуки
они вновь обрели друг друга. Казалось, ему и без того было хорошо, и он продолжал спать
так же сладко и безмятежно, как все эти долгие годы. Она упала перед ним на колени и, не
осмеливаясь плакать в голос, но обливаясь слезами, смотрела и не могла насмотреться на
него. Он совершенно не изменился. Как был, так и остался похожим на светлолицее,
смеющееся солнышко.
Она жадно всматривалась, стараясь запечатлеть в памяти все, до самых мелочей, даже
детскую грязь под его ногтями – все это тысячу и тысячу раз вспомнится, согревая ее в
ненастные дни, – и, глядя на родимое пятнышко над его бровью, похожее на крохотную
гусиную лапку, она обрадовалась вдруг до невозможности, голова ее закружилась, и уже не
помня себя, не сдерживаясь, не боясь разбудить ребенка, она протянула к нему руки,
протянула, но не смогла дотянуться и, удивляясь, открыла глаза и увидела… что стоит на
коленях, но не перед скамейкой на автостанции, а у себя дома, перед столом, за которым
сидят Чатри и Доме, гость Чатри. Она смотрела на родимое пятно над бровью этого другого,
взрослого Доме, и оно было похоже на маленькую гусиную лапку.
Она помнила, как только что радовалась этому пятнышку, тянула к нему руки, она и
теперь хотела бы радоваться, но настроение было уже не то: ей показалось вдруг, что гость
Чатри нарисовал это у себя на лбу – узнал откуда-то, что ей это будет приятно, и пришел с
нарисованной гусиной лапкой. И все же, сомневаясь, она протянула руку к его лбу и снова не
смогла дотянуться. Встревожившись, подалась вперед, стараясь достать, дотронуться, но
перед ней уже не было ни гостей, ни стола – она стояла на коленях перед портретом
Джерджи, тянула к нему руки, и Джерджи был похож на ее недавнего гостя…
Портрет замутился, исчез, кто-то схватил ее, потащил куда-то, она пыталась крикнуть,
позвать на помощь сына, но не смогла и, наконец, проснулась.
В комнате было темно. Она чувствовала себя усталой, разбитой, страх еще не прошел и,
боясь уснуть и снова пережить кошмар, она встала, включила свет и, вернувшись, села на
кровать. Вспомнила свой сон – с самого начала – и встрепенулась: над бровью у ее гостя
была точно такая же гусиная лапка, как и у ее мальчика. Она заметила это сразу, как только
он следом за Чатри вошел в дом, и сердце ее потеплело, но тогда ей почему-то не
вспомнилось другое – что у ее сына было точно такое же родимое пятнышко.