Page 70 - МАТРОНА

скоро вернусь”.
И хоть слова эти не прозвучали в яви, они вырвались из самой глубины ее души, чтобы
остаться, навсегда лишив ее покоя.

18

Если много ждешь от жизни, то и терпеть приходиться немало. Она дождалась пустых
углов в своем доме; в сумерки ей слышалось тихое подвывание из каждого угла, к ночи оно
усиливалось, а стоило ей заснуть, сразу же появлялся ворон, снова косился, надвигался на
нее, медленно раскрывая клюв. Стояла осень, пора самой тяжелой работы, и возвращаясь
домой усталая, с разбитым сердцем, Матрона каждый раз, сама не веря себе, надеялась –
вдруг он окажется дома, ее мальчик! Но нет, только голос его слышался: “Мама, ты скоро
вернешься?” Когда терпеть уже не было мочи, она подхватывалась и на ночь глядя шла в
город.
Открыв дверь, увидев ее измученное лицо и словно подаяния ждущие глаза, Гафи сразу
же начинала ругаться – шепотом, чтобы не разбудить детей: “Не сходи с ума! Чего тебя носит
в такую темень?! Но Матрона ничего не слышала, будто глухая, она думала лишь об одном,
ждала, когда Гафи расскажет ей, что с мальчиком все в порядке, он обжился в приюте, сыт,
одет, завел новых друзей.
Хоть на миг, но на душе становилось легче и, оставив гостинцы для сына, она в ту же
ночь возвращалась домой, стараясь поспеть до рассвета, чтобы никто не увидел ее, не
заподозрил чего неладного.
Стояла середина осени, все были заняты на колхозных работах, а к концу дня
торопились и для дома успеть что-то сделать; уставая до полусмерти, Матрона стала
выбираться в город реже.
Однажды, уйдя с работы пораньше, она собрала гостинцы в узелок и, как только
стемнело, пустилась в путь. Прошла ущелье, вышла на равнину и, оглянувшись, заметила
сзади, метрах в пятидесяти, чью-то собаку. Матрона не испугалась, даже попыталась
рассмотреть ее при свете луны, но потом, на всякий случай, пошла быстрее. Оглянувшись
через некоторое время, она увидела, что собака уже не одна, их несколько и все они как бы
нехотя бредут за ней. Сердце ее замерло. Попутное село впереди была не так уж и далеко, и
Матрона прибавила хода. Глянула назад – собаки тоже прибавили, но держались все еще на
приличном расстоянии. И тогда она поняла, что это не собаки вовсе, а волки. Похолодев от
страха, она бросилась бежать. Волки, не торопясь, трусцой следовали за ней. Она понимала,
что не успеет добежать до села: они догонят и разорвут ее гораздо раньше. И тогда она
остановилась в отчаянии, застыла на месте и, не в силах тронуться с места, смотрела на
приближающихся волков. Но и они вдруг замедлили бег, а затем и остановились, выжидая
чегото.
Она смотрела на них, они на нее, и она не знала, что делать. Понимала, что волки долго
стоять не будут, приблизятся, в конце концов, окружат и разорвут, даже костей не останется.
И никто не узнает о ее гибели. Исчезла – и все. Даже сын ее так будет думать.
Вспомнив о сыне, Матрона пришла в себя. “А с ним что будет? – ужаснулась она. –
Останется один на всем белом свете!”
Заботясь больше о нем, чем о себе, она лихорадочно искала спасения. Глянула по
сторонам, надеясь на чью-то помощь. Кричать не имело смысла – село было далеко. Если там
и услышат ее крик, все равно не успеют добежать – волки сделают свое дело раньше. Да и
услышит ли кто-нибудь ее в это позднее время?
Она снова огляделась, увидела вдруг дерево неподалеку. Тихий ночной ветер колыхал
его верхушку, и дерево казалось Матроне живым, казалось, оно понимает отчаянность ее
положения, но не может сдвинуться с места, прийти на помощь и потому зовет ее к себе,