Page 81 - МАТРОНА

что я, одна на всем белом свете…
Женское сердце податливо, тем более, когда речь заходит о детях, и Ната,
расчувствовавшись, едва не прослезилась:
– Дай Бог тебе здоровья, Матрона. Пусть все, кому ты дорога, станут твоей опорой.
– Кому я нужна, Ната? – вздохнула она. – Что сталось бы со мной, если бы не такие, как
вы? Я и живу-то благодаря вам…
Венера прямо засветилась, прислушавшись к их неожиданно теплой беседе.
– Не прибедняйся, Матрона, – улыбнулась она, – стоит тебе захотеть, и ты попадешь в
такую семью, что все тебе завидовать будут.
– А кстати, что они там думают себе? – поинтересовалась Ната.
– Вот Солтан, – Венера кивнула на мужа. – Его прислали посредником. Доме пришел,
попросил, узнай, мол, что и как, лучше тебя никто с этим делом не справится.
В голосе ее слышались просительные интонации, и все поняли – она хочет, чтобы
послушали ее мужа, чтобы все видели: ему доверяют важные дела, значит, он пользуется
авторитетом в своем селе, а раз так, то и относиться к нему надо соответственно – такой, вот,
у нее муж. Все умолкли в ожидании, а он смутился, замялся, но понимая, что отступать
некуда, прокашлялся и начал:
– Они и в самом деле хорошие люди. Не потому их хвалю, что они мои родичи… Уако
самый порядочный человек в ущелье. Это любой вам скажет. И Доме весь в него – настоящий
мужчина. Никому не отказывает в помощи. Если что-то нужно сделать для села, едут к нему,
в город… Так вот, – Солтан глянул на Матрону, – он сказал, чтобы я попросил тебя дать
окончательный ответ…
Венера слушала внимательнее всех, и было видно, что она довольна речью своего мужа.
Когда он умолк, она еще некоторое время смотрела на него, ожидая продолжения, но он
вытер пот со лба, давая понять, что все сказано, и Венера кивнула головой, соглашаясь: все
ясно, к чему лишние слова.
Молчание прервала Ната:
– Не понимаю, Матрона, чего ты сомневаешься? Все говорят одно и то же – они
хорошие люди. Значит, и тебе будет хорошо. Сколько можно сидеть одной в пустом доме?
Когда мои домашние отлучаются хоть на день, я места себе не нахожу, так переживаю, будто
воры обнесли мой дом, оставили меня среди голых стен… Соглашайся, Матрона…
– Как будто она не хочет! – усмехнувшись по-взрослому, вставил маленький сын Чатри.
Она слушала, смотрела на них и видела все происходящее как бы глазами сердца.
Мальчик, конечно, чьи-то чужие слова повторил. Разве ребенок может понять, что человеку,
который все в своей жизни уже пережил, ничего больше не нужно. Чего еще можно хотеть,
если ни одному из твоих желаний не суждено было исполниться? Чего может пожелать
женщина ее возраста, кроме счастья своих детей? А их у нее нет. Нет детей, нет желаний. А
жизнь из них-то, этих желаний, и состоит – закончились желания, кончается и жизнь. И если
она, Матрона, еще и живет пока, то лишь надеждой…
И снова ей привиделась та злополучная скамейка, на которой спал ее ребенок, свет ее
очей, спал спокойным, безмятежным сном. Она смотрела на свое маленькое солнышко и
видела над его бровью родимое пятно, похожее на гусиную лапку, и лапка эта росла,
увеличивалась и уже была похожа на растопыренную мужскую пятерню; Матрона
почувствовала в ней угрозу, и сердце ее сжалось. Но чувство это не угнетало, наоборот,
именно оно заставляло ее жить, внушая надежду, последнюю, отчаянную, и она не могла уже
остановиться, готовая идти до конца, до последнего вздоха.
– Сынок, – обратилась она к Солтану, – я слышала, что Доме им не родной сын…
Ната и Чатри настороженно переглянулись.
– Он не родной им, но дай Бог, чтобы у каждого отца был такой сын! – ответил Солтан,
и в голосе его слышалось искреннее уважение.
– Чего ты боишься, Матрона? Родной, не родной, – Ната развела руками. – Сделай
просто: не продавай пока свой дом, и если тебе не понравится там, можешь вернуться назад.