Page 83 - МАТРОНА

новый дом, она не должна признаваться – на первых порах, по крайней мере; да и позже не
следует, и вообще – он ведь сын, он не может не почувствовать тепло материнского сердца.
Он узнает в ней свою мать, и чужой дом станет для нее родным.
И вернется счастье.

6

Согретая надеждой, она будто после тяжелой болезни встала, ощутив вдруг давно
забытую и потому непривычную легкость, когда каждое движение отзывается пьянящим
чувством телесной радости. Вечером, собираясь, как и обещала, к Чатри, она уже не только
не сомневалась, но и удивлялась себе, не понимая причины столь долгой своей
нерешительности. О каком позоре могла идти речь, если это сватовство, это позднее
замужество приближает ее встречу с сыном? Что же касается людских пересудов, то она и
раньше не очень-то обращала на них внимание, а теперь – тем более.
Семья Чатри была в сборе. За стол не садились, видимо, ждали ее. На этот раз Ната
расщедрилась – в честь зятя и дочери, надо думать: на столе были пироги из молодого сыра и
много чего другого. Наверное, ее все же задело сегодняшнее угощение Матроны – Ната и
курицу сварила, не пожалела на этот раз. Когда все уселись, она еще раз осмотрела стол, что-
то переставила, что-то поправила и, наконец, присела, глянув на Матрону с усталой, но
горделивой усмешкой. Видишь, читалось в ее взгляде, все недосуг бывает, а так – велика ли
важность стол накрыть? Чатри и зять выпили, и Матрона не стала отнекиваться, опрокинула
для храбрости. О деле никто не заговаривал до тех пор, пока Чатри не произнес, как
положено, тост в ее честь. Ната, словно только и ждала этого, подняла рог, поддерживая тост
мужа, выпила и участливо, ласково почти спросила:
– Ну что, Матрона? Что ты решила?
Матрона знала, что ей зададут этот вопрос, и вроде бы готова была ответить, но сделать
это оказалось трудней, чем ей думалось, и она молчала в растерянности, не решаясь
вымолвить слово, которое, прозвучав, станет ее судьбой. Все притихли, ожидая, и эта
возникшая вдруг тишина тяжким гнетом легла на нее, заперев дыхание, и стараясь
освободиться, Матрона торопливо проговорила:
– Какие решения могут быть у таких, как я? Не знаю, что и сказать. – Тут она запнулась
и вдруг спросила, обращаясь скорее к самой себе, чем к кому-то другому: – А куда я дену
свои пожитки?
За столом все задвигались разом, заговорили: ее вопрос был принят, как ответ.
– Дай Бог тебе долгой жизни! – заулыбалась Ната. – Надо было сразу сделать так, как
лучше… А за пожитки свои не беспокойся, ты же в дом войдешь, туда и повезешь их, чтобы
никто не мог сказать – пришла, мол, с пустыми руками. Не гостьей, хозяйкой там будешь.
И Венера засветилась, как весеннее солнце. С горделивой радостью глянула на мужа,
словно награду ему вручая. Она-то знала, только такой человек, как он, умный и
обходительный, мог склонить Матрону к согласию.
Муж понял ее и решил довести дело до конца.
– Ну, что ты беспокоишься, Матрона? – кивнув жене, сказал он. – Доме сказал мне,
если, мол, она согласится, передай ей от моего имени: все, что есть у нее – принадлежит
только ей, и пусть она поступает со своим добром, как хочет. Лучше, если продаст все, а
деньги положит на свое имя, никто из нас на них не позарится. – Высказавшись от имени
Доме, зять добавил и от себя: – Так будет лучше всего, Матрона. Не беспокойся, ты в
хороший дом идешь. Нуждаться ни в чем не будешь. Доме со своей семьей давно живет в
городе. Отец же, Уако, один остался, а каково одному – сама знаешь. В город он переезжать
не хочет, здесь, мол, родился, здесь и доживу свой век.
– Он правильно говорит, – вступила, не удержавшись, Ната. – Продай все, что есть, и