Page 102 - МАТРОНА

Цыпленок все реже раскрывал клюв, и мне казалось, что он тоже задыхается из-за этого
запаха. С тех пор стоит мне обдать кипятком курицу, как начинаются мои мучения. –
Матрона говорила, и сама удивлялась себе. Когда-то в их селе действительно был такой
случай – цыпленок свалился в барду, но это произошло у кого-то из соседей, и сама она
ничего не видела, ей рассказали потом; она и помнить не помнила о злосчастном цыпленке,
пока не приспела нужда както отвлечь жену Доме, заговорить ей зубы. Однако старания
Матроны, похоже, пропали даром: та не очень-то и прислушивалась, продолжая резать лук и
думая о своем.
Слушать не слушала, а кое-что уловила.
– Малышей всегда жалко, – произнесла она с грустью и снова умолкла.
Замолчала и Матрона. Надо было продолжать разговор или начать новый, но она не
знала, о чем.
– Матрона, – услышала она через некоторое время. Жена Доме отложила, наконец, нож,
села на стул и смотрела прямо на нее.
Она тоже прервала работу.
Обе волновались, и каждая чувствовала волнение другой.
Жена Доме хотела что-то сказать, но никак не могла решиться, боясь зайти так далеко,
что вернуться назад уже будет невозможно.
Матрона же страшилась разоблачения, и ей оставалось только ждать.
– Если бы ты встретила сегодня своего сына, – глухо, невыразительно начала жена
Доме, – если бы встретила, ты бы узнала его?
Матрона ждала этого, но все же растерялась.
– Узнала бы, говоришь? – словно желая удостовериться в услышанном, спросила она.
– Да.
Ей не хотелось торопиться с ответом. Сначала надо было понять, почему жена Доме
спросила об этом – из праздного любопытства или по делу.
– Кто знает. Как сказать, – пожала плечами Матрона. – С тех пор, как я потеряла его,
прошло сорок лет. Остаются ли у мужчины в таком возрасте какие-то детские черты?
Если до сих пор жена Доме сдерживалась, то теперь заторопилась вдруг, будто прорвало
ее.
– А может, у него был какой-то знак, который остается на всю жизнь? Тогда ты могла
бы сказать, если заприметишь кого-то: осмотрите-ка его, может, у него в таком-то месте такая
же отметина, как у моего сына? Может, он и есть мой сын? – жена Доме уже не пыталась
скрыть волнения.
Матрона же тянула время, стараясь успокоиться и быть готовой к любому повороту.
– Отметина, говоришь?
– Да, да. Какой-нибудь знак. Родимое пятно, или шрам, сама понимаешь.
Жена Доме, не мигая, смотрела ей в глаза, словно предупреждая: не надейся обмануть
меня, как бы ты не хитрила, я все прочитаю в твоих глазах. Матрона тоже не отводила взгляд,
будто отвечая: читай, если умеешь, там все написано. Взгляд-то она держала, но и с
волнением едва справлялась, боясь выдать себя и в то же время понимая, что лучшего случая
узнать что-либо ей может и не представиться. Жена Доме, говоря о знаках и отметинах,
конечно же намекала на родимое пятно над левой бровью своего мужа, пятно, похожее на
гусиную лапку. Оно было на виду и само просилось на язык. Но шрам…
– Нет, не было никаких отметин, пасть бы мне жертвой за него. Чистенький был, как
белый ягненок… Если бы что-то такое было, какойто знак, как ты говоришь, я бы по одному
обошла всех людей, всех до edhmncn – в каждом селе, на каждой улице, я бы нашла его, будь
хоть какая-то примета.
– Даже шрама нигде у него не было? – настаивала жена Доме. – Дети же бегают, играют
– долго ли пораниться?
– Шрам, говоришь? Шрам у него был, взять бы мне его болезни, но за столько лет вряд
ли от него остался какой-то след, что там еще можно увидеть? – она говорила, будто только