Page 103 - МАТРОНА

сейчас вспомнив о шраме и опечалившись, а сама внимательно следила за женой Доме, за
каждым ее движением.
– Какой шрам? – спросила та в нетерпении.
– Шрам от раны, – не торопясь, словно продолжая вспоминать, произнесла Матрона.
– Где? В каком месте?
– На ноге.
Жена Доме вздрогнула:
– На ноге?!
Тут уж Матроне настал черед схватиться за сердце. Теперь она знала, что у взрослого
Доме есть шрам на ноге, не зря его жена так дернулась. Чтобы успокоить ее, Матрона,
помедлив немного, сказала:
– На правой стопе, на самом подъеме. – Она помолчала, соображая, стараясь придумать
что-то правдоподобное, и продолжила, горестно покачав головой: – Корова ему на ногу
наступила. Рана вроде и небольшая была, а заживала плохо, наверное, грязь в нее попала. Он
сильно хромал, бедный…
– Но рана все-таки зажила? – допытывалась жена Доме. – Он поправился?
– Кто знает? Пока был со мной, рана еще гноилась. Да и после вряд ли зажила сразу…
Наверное, он так и остался хромым.
Разговор закончился, и они умолкли, задумались, не зная, как быть. Чтобы оправдать
наступившее молчание, обе принялись за работу, однако вскоре – и тоже разом –
остановились, глянули друг дружке в глаза и смутились, чувствуя каждая неправду другой, а
уж свою – тем более. И в то же время обе понимали, что их отношения так или иначе в самом
скором времени отразятся на семье, в которой свела их судьба, а значит, надо отбросить в
сторону недомолвки и поговорить по душам. Однако думать об этом было намного легче, чем
продолжить разговор, но уже без недомолвок, хитростей и словесных ловушек. Они
тяготились не только затянувшимся молчанием, но и взаимной неприязнью, которая
возникнув, казалось бы, из ничего, росла и ширилась в тишине невеликого пространства их
общего дома. Каждой хотелось преодолеть себя, сделать первый шаг к сближению, но обе не
решались, не зная, что именно надо сделать и как это будет воспринято. Кто знает, сколько бы
они еще молчали, если бы на веранде не послышались чьи-то шаги – тут они облегченно
вздохнули.
Их спасительницей оказалась Белла. Она принесла войлочную подстилку, бросила ее в
угол и устало, будто через силу, произнесла:
– Мама…
– Что с тобой, дочка?
– Я хочу пойти на речку, к папе.
– Иди, конечно, кто тебе запрещает, – улыбнулась жена Доме. – Или ты хочешь, чтобы я
отнесла тебя, как ребенка, на руках?
– Я боюсь сельских собак. И дедушка сказал… – Белла замялась.
– Что сказал дедушка?
– Чтобы я кого-нибудь послала к источнику, за минеральной водой.
Жена Доме рассмеялась, и девочка притихла, нахмурившись.
– Пошли, конечно, кого-нибудь, – продолжала смеяться ее мать. – Сама видишь, тут
полон дом людей, и все помоложе тебя. Кому хочешь, тому и приказывай…
Матрона прислушивалась к их разговору и, радуясь девочке, самому ее появлению, так
вовремя разрядившему обстановку, думала о чистоте и наивности детской души, о том, как
душа замутняется с возрастом, и человек, начиная творить свой быт, очень быстро теряет
ощущение света и радости жизни.
Между тем курица была уже общипана и, положив ее в кастрюлю, поставив на огонь,
Матрона сказала:
– Я схожу, принесу воды. Да и овец пора проведать. – Она улыбнулась жене Доме: – А
ты оставайся, свари курицу… Пойдем, Белла.