Page 106 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

затворника, ибо в личной жизни он не терпит ни шума, ни суеты...
Вспоминая свое возвращение с фронта, он говорит: «Наша собака,
Лютик, почуяла меня за километры и с лаем бежала, путаясь под
ногами, со мной до дома. Мама спросила: «Коля, это ты?» Сестра отца,
Люба, чуть не сошла с ума от радости, а отец только и сказал:
«Вернулся?..»
«Я, с некоторыми оговорками, сталинист!» — заявил мне
Саламов. Потом, после длинной тирады, где он обосновывал свою
позицию, мне пришлось внести в нее свои коррективы. Суть их
заключается в том, что никакой он не сталинист, просто любит
порядок и власть в лучшем смысле этого слова. Люди его поколения
прошли по жизни, как пропахали ее — окалины и накипь, светлое и
грязь, проблемы и прорывы чередовались не рядом с ними, а в них,
цементируясь в миропонимание, далекое от неразберихи наших
дней... К сожалению, великие превращения нашей жизни не из тех,
что составляют арсенал актера... Саламов буквально ранен навылет и
энтузиазмом первых пятилеток, дымами и гарью Великой
Отечественной, ароматом послевоенного строительства —
простодушие и неприхотливость жизни тех лет в отрыве от контекста с
лагерями и пытками могут вдохновлять и сегодня, когда презентация
нашей духовной и материальной нищеты стала очевидной, как лицо
негодяя, с которого сорвана маска добродетельного великомученика...
Есть еще один аспект — национальный. Саламов — осетин,
язычник он или христианин, но золотые слитки общинно-родового
уклада, намытые опытом отцов за сотни лет для него, не
девальвируются ни при каких обстоятельствах! «Сармат и его
сыновья» — это не сюжет, а притча, сага, корни которой прорастают из
эпоса, а не сиюминутных причуд жизни, как таковой... Да и
народность Саламова, как и всего коллектива осетинского театра не
жупел и не реклама, а глубинное содержание его философской
концепции, созданной не одним поколением творцов...
Поэтому и Шекспир, и Друцэ на сцене нашего театра немножко
осетины, особенно когда роль осваивается на генетическом, а не
линейном горизонте... Саламов здесь неотразим, — ничего не
прибавляя, он умудряется найти в роли узлы, на которые замыкается,
как замок альпинистского карабина, поднимаясь к вершинам роли
или опускаясь в ее преисподнюю провидцем, а не декларатором
собственных ощущений... При этом на коварный вопрос, как ты
мыслишь — по-русски или по-осетински, он отвечает: «умирая — по-
осетински!»
«Конечно, во мне нет мощи Тхапсаева», — вскользь замечает
актер. А надо ли? Надо быть самим собой. Путь к себе — самый
трудный, потому что каждый шаг кажется сомнительным, неверным,
нерезультативным... Но это только кажется. Пример — сам Саламов,
не озирающийся, не оглядывающийся, идущий к себе со смирением

104