Page 107 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

праведника, с яростью бедуина, оставшегося в пустыне без воды, но с
жаждой и верой в оазис...

ЗАПРЕЩЕННЫХ СКОРОСТЯХ
Передо мной книжка стихов Игоря Дзахова «На перевале».
Книжка тонкая. Бумага серая. Оформление скучное. В книгу вошли не
лучшие стихи поэта, очевидно, это дань редактуры нашему времени —
свежие ветры из центра долетают до провинций уже с душком
спасительной осмотрительности... Обидно. Десятки лет издательства
страны миллионными тиражами гнали вал макулатуры, — обороты
этого вала не уменьшаются. Я помню нашу первую встречу, в конце
пятидесятых, осенью, на трамвайных путях проспекта Мира. Еще не
было моды на «кожу». Игорь стоял в кожаном пальто. Крепко сбитый,
широкоскулый, небольшого роста, он был похож на альчик, которым
на плоской крыше сакли играли дети гор веками... Игорь был мне
симпатичен. Закончив факультет журналистики Ленинградского
университета, он вернулся на родину без амбиций, без желания
утереть всем нос профессиональной хваткой и опытом упрямого лба. А
были и хватка, и упрямый лоб.
Когда прочитал его стихи, понял, что он не «купон», а осетин —
для меня это было принципиально. В нарицательном «купон» —
национальное поверхностно и вторично. В корневом «осетин» —
национальное глубинно и первично.
Правда, которую исповедовал поэт, мешала ему и работать и
жить. Ему особенно. Он был искренен, не скрывал своих мыслей и где
бы ни работал — в газете, на радио, на телевидении — был
исключением из правил в бесчестных играх застойных десятилетий,
смоловших не одну судьбу и не одну творческую жизнь...
Он никогда нигде не представлял журналистский корпус
республики, хотя был одним из лучших журналистов республики. Как
потенциальный диссидент никогда не выезжал за рубеж («И говорили
кратко «Ненадежен!» Хотя я был надежней, чем любой»). В
последние годы под разными предлогами ему был закрыт доступ к
радиомикрофону, к телеэкрану, к полемической трибуне Союза
писателей, членом которого он не является, хотя на мой, возможно,
ущербный взгляд, вклад в литературу многих наших поэтов и
прозаиков, членов СП, смехотворен и нищ перед фронтальным
массивом Дзахова — поэта и публициста высокой интеллигентности и
интеллекта. Прибавим к этому силу духа, ибо он шел через бурелом
своей судьбы, трагически потеряв сына, а вскоре — жену и мать,
оставшись один на один с холодными стенами заброшенного дома и
кипящей лавой неопубликованных стихов...
Сам он пишет, что они, его стихи, — «честны, нелицемерны и
тихи». Честность бездарного писателя — угнетает. Честность Дзахова
полна волшебства надежды... Да, стихи его нелицемерны.

105