Page 144 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ
P. 144

В зубах сигарета. На тонком, черном поводке, рывками потягивая его
                  вперед,  бежал черный бульдог  с устрашающей  мордой   и широкой
                  грудью «боксера»...
                        Володя   Кулаев.   Таким,   высоким,   стройным,   с   извиняющейся
                  улыбкой, выпуклым упрямым лбом и бархатным, теплым взглядом
                  проницательных глаз, и запомнится на всю мою оставшуюся жизнь
                  этот вечный юноша в белом, блестящий скульптор и замечательный
                  человек, которого никто уже никогда не увидит...
                        Двадцать четвертого декабря за день до Рождества и за неделю до
                  Нового года его, бездыханного, из московской больницы в родной
                  город примчал самолет «Аэрофлота» — не для триумфа и оваций —
                  для погребения, для слез матери, близких, друзей...
                        Я познакомился с ним лет десять назад в светлом подвальчике
                  Дворца пионеров, где он обитал, конечно, временно — мастерской у
                  него не было. В этом мире за все надо платить. И не только деньгами.
                  Например,   чтобы   творцу   иметь   приличную   мастерскую,   надо   как
                  следует постареть, до этого — поднатореть связями и основательно
                  унизиться перед сонмом чиновников «от культуры»... Этот путь может
                  быть  коротким  и результативным только  в одном  случае:  если  ты
                  серость.   А   Володя   Кулаев,   которого   друзья   называли   «Боб»,   был
                  скульптором экстра-класса, и если об этом знали только единицы, так
                  это от зависти, невежества и презрения к профессии, не имеющей
                  никаких   связей   с   миром   чистогана,   карьерных   игр,   житейской
                  основательности,   как   ее   понимает   вор,   строящий   особняк,   или
                  политик, продумывающий ходы к вершинам вожделенной власти...
                        Его   композиции   в   размерах,   как   правило,   были   скромны,   по
                  замыслу и решению — огромны. В них угадывалась рафинированная,
                  тончайшая культура духа, искусства и ремесла, и оставалось только
                  удивляться: где, как и когда этот матрос набрался такой мощи?! И
                  дело   здесь   не   в   таланте.   Талантливым   он   был   однозначно.
                  Достоинством   на   порядок   выше   явился   уникальный   сплав
                  профессионализма   с   жизнелюбием   фавна,   напившегося   «вина   из
                  одуванчиков»... И еще он был добр. Жестким был по отношению к
                  работе. Мог разнести на куски труд многих месяцев. В корне менять
                  его решение. Даже забросить. Но никогда ему не хватило мужества
                  выдворить   из   мастерской   друзей,   приходящих   к   нему,   не   очень
                  здоровому человеку, с угрюмой закуской и бутылкой. Ну не с кефиром
                  же идти к мужчине? И это понятно, но существу с больными легкими
                  необходимо здоровое питание, чистый сосновый воздух и внимание, а
                  не  осанны с  водкой  в  табачном  чаду  его  последней   мастерской   —
                  жалкой   комнатушке,   ледяной   зимой   и   сырой   летом...   И   даже   эту
                  хибару в полусгнившем доме у него отняли... Полным ходом идет
                  приватизация,   а   в   этой   драке   в   наших   условиях   выживают   самые
                  толстокожие...
                        Жить надо. И я видел, как отливает мой друг буддийских слонов



                                                               142
   139   140   141   142   143   144   145   146   147   148   149