logo

М О Я    О С Е Т И Я



ВЛАДИКАВКАЗСКИЕ  ПИСЬМА

В последнее время замечается необыкновенное движение умов туземной интеллигенции Терской области. На страницах «Терских ведомостей», «Каз­бека» и даже «Нового обозрения» то и дело отмечаются «отрадные» факты текущей туземной жизни, а то даже печатаются целые трактаты об «отрадном движении», «переходном состоянии», «письменности» и тому подобных явлениях и факторах в современной истории туземцев. Наибольшее место отводится иронам (осетинам).
Каждый сколько-нибудь грамотный, владеющий русским языком ирон, во что бы то ни стало стара­ется высказать печатно то, что ему пришло в голо­ву по тому или другому общественному вопросу. Проводником этих «трезвых» взглядов «передовых» туземцев являются главным образом «Терские ведомости».
Начнем хотя бы с калыма. Калым по-осетински ирад, что равносильно слову ирон агдау, т. е. при­своенный осетину обычай,— обычай, как надо по­лагать, имеющий свою историю. А что начало этой истории не продукт недавнего прошлого, то видно из слов Евгения Маркова: «Это народ,— говорит он,— такого широкого и притом древнего эпоса, подобный которому трудно встретить».
«Нарты,— по словам барона Услара,— служат у осетин и кабардинцев героями песен и сказок», и «песнь о нартах,— замечает доктор Пфафф,— осе­тин слушает до сих пор с таким же благоговением, как мы — Евангелие». Все отрицательные и положительные стороны этого эпоса, нет сомнения, глубоко вкоренились в народную жизнь, и изменить их не так легко, как думают многие. Одним росчер­ком пера и даже вымогательством общественных приговоров нельзя уничтожить того, что создава­лось и поддерживалось веками.
«Всякий сверчок знай свой шесток» — вот принцип, которым руководились ироны при спаривании своих детей. Ирад (калым) был мерилом качества крови. Раз установленный, его нельзя было изме­нять произвольно. Принимая за единицу ценности корову, размер его в одной фамилии был не больше 30, тогда как в других достигал 100 коров. Чтобы осетина заставить сознательно отрешиться от всего, что связано со словом ирад, надо воспитать его не только до отрицания сословной розни, но и до признания полнейшего равенства женщины и мужчины.
Неоднократно вымогались от осетинских обществ приговоры об уничтожении «постыдно-варварского калыма», «позорно-суеверного хист» (поминок) и т. п. «диких и разорительных обычаев», и все-таки дело кончалось тем, что беззаветно преданный своему евангелию ирон тайно исполнял все обычаи, а в случае обнаружения нарушения приговора при­влекался к ответственности, отсиживал и окончательно разорялся непомерными штрафами.
Для сокращения расходов многие «передовые» осетины дошли даже до открытой проповеди уничтожения священнейшего и гуманнейшего кавказского обычая гостеприимства. Свадьба и похороны — это два торжества в земной юдоли, на которые у иронов предоставлен широкий доступ всем без раз­личия положения, возраста и пола.
«Бывают случаи,— пишет в № 18-ом «Терских ведомостей» какой-то С. Ф. А. из Черноярской ста­ницы,— что в числе приглашенной публики явится несколько лиц, желающих на чужой счет выпить и закусить; таких лиц хозяин дома иногда угощает, а подчас гонит со двора, и, как уже было несколько случаев удаления неприглашенных гостей, то редко кто отваживается явиться на свадьбу без приглашения». «Дай бог,— заключает свою проповедь С. Ф. А.,— чтобы жители ст. Черноярской прониклись сознанием человечности и бросили бы все те обычаи, которые для них разорительны».
Из ст. Новоосетинской в № 45 тех же «Терских ведомостей» некий Иван Калеев также призывает Бога, чтобы приговор от 3-го марта 1896 г. «об унич­тожении калыма и разорительных поминок с этого времени не нарушали».
Ни время, ни место не позволяют перечислять всех подобного рода сообщений и тем более хрони­ку нарушений этих «просветительных» приговоров, главным гнездом высиживания и фабрикации которых являются селения Ардон и Ольгинское.
Гаппо Баев в своей «Осетинской письменности», помещенной в «Казбеке», говоря, что «горцы Кав­каза до сих пор еще лишены самого слабого светоча просвещения и поневоле пребывают во мраке первобытного невежества», замечает в своем «Отрад­ном движении» (№ 44, «Терские ведомости»), что «из всех горских племен Кавказа просвещение пус­тило наиболее глубокие корни среди осетин». Благодаря просветительной деятельности «Общества восстановления христианства на Кавказе» в Северной и Южной Осетии (почти на 200 тысяч душ) в настоящее время имеется около 30 сельских школ, в коих обучается 2500 детей обоего пола. «Казалось бы,— продолжает г-н Баев,— что за 30-летнее существование этих школ, при таком значительном, сравнительно, количестве учащихся, просвещение должно было глубоко проникнуть в народную массу. Но в действительности оказалось, что подавля­ющее большинство учащихся, по выходе из школы, все почти забывало, так как, с одной стороны, знания приобретались самые поверхностные, которые ни умственного, ни религиозно-нравственного развития давать не могли, с другой стороны — между школой и народом не было тесной непрерывной связи, этого необходимого условия просветительной деятельности всякой школы», и «эта связь до сих пор отсутствует» («Осетинская письменность»).
Рядом с этим тот же г. Баев в «Отрадном движе­нии» говорит, что «с самого начала в этих школах преподавателями являлись природные осетины-се­минаристы, которые своим серьезным отношением дело насаждения цивилизации на родине постави­ли очень высоко в глазах народа»...
Чему верить? Если верно первое положение, то требовать от осетин сознательного уничтожения «варварских и разорительных обычаев» равносильно обряжению китайца в европейский фрак; если же верно второе положение, то, душевно приветствуя его, нужно дать время, пока народ действительно проникнется «сознанием человечности» и перестанет «нарушать» приговоры обоих уничтожений. Тем более, что это время, кажется, не так далеко, так как потребность в просвещении проникает уже и в среду магометан. В Эльхотове школа существует уже с 80-х годов. Второй школой среди магометан-осетин является Беслановская. В настоящее время там же предполагается открыть и женскую школу, на что идут щедрые пожертвования со стороны самих же осетин. В 1895 году открыта школа в сел. Карджин. В Заманкуле уже куплено здание для школы. В Зильги скоро приступят к постройке школы. В Шанаевском один из жителей уступает свое здание для школы.
Все это служит самой лучшей иллюстрацией народного движения вперед, и только этим путем, а не разорительными штрафами, можно достигнуть желанных результатов. До тех пор, пока в понятии ирона будет иметь место алдар (т. е. господин) и кавдасард (сын рабыни), до тех пор он не может представить себе другого мерила для сравнитель­ной оценки качеств своих и своего соседа, как ка­лым дочери и возмездие за кровь сына. А пока осе­тин глубоко верит, что каждый покойник на том свете нуждается в пище и питье и что священная обязанность родственников покойного — доставлять им эти предметы потребления в установленном по­рядке и количестве, до тех пор невозможно сознательное уничтожение в народе «суеверных и разо­рительных» поминок. Добиваться же этого посредством штрафов и бессмысленно и жестоко, потому, во-первых, что это озлобляет фанатиков и заставляет их прибегать к тайному совершению обрядов, а во-вторых, изобличенных в нарушении пригово­ра разоряет вдвойне. Это бесчеловечно тем более, что осетины больше, чем другие горцы, испытывают на себе тягость переходного состояния.
«Будучи еще в своей обычной среде,— пишет В. Н. Л. от 5 марта настоящего года в «Новом обозрении»,— со своими скромными потребностями, далекий от искушений, влияний, подражаний, он был бесконечно счастливее современного осетина, симпатичнее, добрее, благороднее».
«Вместе с началом заимствований, вмешатель­ством новых экономических и политических отно­шений, начались и бедствия». Для доказательства этого взгляда автор проводит параллель между осе­тинами, дигорцами и отчасти чеченцами и ингуша­ми, с одной стороны, и кабардинцами — с другой. «Всякий,— говорит он,— кто присмотрится внима­тельно к жизни осетин и кабардинцев, вынесет убеж­дение, что последние живут счастливее».
«На что ему (кабардинцу) деньги! Он в них не так нуждается, поэтому нет и причины ему бро­саться из стороны в сторону и занимать ради них самые разнообразнейшие положения, которых он прежде стыдился бы. Можно смело сказать, что еще никто не видел кабардинца-бедняка в роли трак­тирного служителя, полового, мальчика в грязной лавчонке еврея и в других, сходных с этим, положениях. Необходимо прибавить, что кабардинцы, в то же время, меньше других воруют». Кабарди­нец «за последнее время как-то особенно притих и желает, по-видимому, лишь одного, чтобы его оста­вили в покое».
И это, по мнению автора «Переходного состояния горцев Северного Кавказа», не «признак куль­турной слабости Кабарды», а «напротив, эта законодательница мод, задававшая тон всем другим племенам в отношении приличий, танцев, всяких правил общежития, гостеприимства и т. п., выра­ботала у себя больше общественно-гражданских задатков для самостоятельной жизни, чем, например, Осетия».
Эти наблюдения заставляют еще больше заду­маться над целесообразностью той агитации, какую ведут «передовые» осетины среди своего народа, да еще с помощью «Терских ведомостей».
Невольно припоминается басня о «Пустыннике».