Page 115 - МАТРОНА

внучкам, его будто в чужую грудь затолкали, и оно пыталось вырваться, вернуться на свое,
Богом предназначенное место.
Так же билась сегодня рыба, пойманная и выброшенная на берег.
Матрона прислушивалась к своему сердцу и думала – а вдруг оно и вправду выпрыгнет
из груди? Как оно будет выглядеть, какой облик примет? И ей представилось – оно
выпрыгнуло, но не в облике любящей матери, как можно было ожидать; оно выпрыгнуло, как
шаловливый ребенок, похожий на маленькое смеющееся солнышко; оно выпрыгнуло из ее
груди и стало весело бегать среди домашних своих, выбирая, к кому из них залезть на
колени; все любовались им, смеялись над его проделками, и каждый старался подставить
свои колени, каждому хотелось усадить его, погладить, приласкать…
Она улыбнулась внутренне, обвела взглядом стоящих перед ней.
Беллы в комнате не было, она, наверное, вышла куда-то. За распахнутой дверью, на
веранде, стоял старый Уако. Видно, ему казалось неудобным подойти к ней, но и уйти было
не с руки. Вот и стоял он за раскрытой дверью, с тревогой поглядывая в комнату. Доме сидел
на стуле, и по усталому, осунувшемуся лицу его трудно было понять, то ли он и в самом деле
замотался вконец, то ли задумался о чем-то. Матроне не понравился его вид: может, его
утомила возня с ней, вот он и думает с досадой – это ж надо, решила именно у нас умереть.
Настроение ее ухудшилось, и она с надеждой повернулась к Алле.
Та стояла у изголовья кровати, держалась руками за спинку и с жалостью смотрела на
Матрону.
– Алла, – вздохнула она и приподнялась.
– Что тебе, бабушка?
– Присмотри за солодом. Как бы его куры не склевали.
– Не беспокойся, – сказала жена Доме. – Белла все убрала… Скажи лучше, как ты себя
чувствуешь?
– Тебе лучше? – участливо спросил Доме.
Он оживился немного, усталость вроде бы сошла с его лица. “Пасть бы мне жертвой за
тебя, сынок, неужели ты из-за своей матери так опечалился? Превратиться бы мне в радость
твоей жизни! Не может сердце сына не почувствовать, что мать его где-то рядом! Нет, нет,
сынок, не надо больше печалиться”…
– Мне стало получше, – сказала она и, вспомнив их разговоры, добавила: – Наверное,
пересидела на солнце, потому и замутило меня. Теперь, вроде, прошло.
Она попыталась встать, села на кровати.
– Лежи, лежи, – остановил ее Доме. – Тебе надо отдохнуть, прийти в себя.
Услышав их, в комнату вошел Уако. Он ничего не сказал, стесняясь выказывать себя
при младших, но, глянув на него, Матрона поняла, что вставать ей не следует. Жена Доме
подошла поближе к мужу, и вид у нее был такой, будто она боится за него. Такой же, как у
квочки, встревожившейся за своих цыплят. По сжатым ее губам, по напряженному взгляду
нетрудно было предположить, что она знает то, о чем остальные не догадываются. Женское
чутье, никуда от него не денешься. Застыла и спрашивает себя в испуге: не вздумал ли здесь
кто-то претендовать на ее мужа?
Матроне стало не по себе от ее взгляда, и она хотела было снова лечь, полежать, пока не
улягутся срасти, но боясь перестараться и вызвать еще большие подозрения, поднялась,
встала на ноги.
– В комнате душно, – сказала она. – Во дворе мне будет получше.
Все запротестовали, но заключительное слово осталось за женой Доме:
– Она права. Ей нужен свежий воздух… Ну-ка, помоги ей, Алла, придержи за руку.
Матрона неплохо знала женщин и сразу же поняла – жена Доме показала ей сейчас, кто
в доме хозяин.
“О, чтоб я пала жертвой за вас! – взмолилась Матрона. – Чтоб все ваши болезни
перешли ко мне! Ничего мне не надо, ничего не прошу, только согрейте меня теплом ваших
рук. Душевным теплом согрейте, и ничего больше не нужно бедной моей голове”…