Page 20 - МАТРОНА

– Пустите меня! Я его на клочья порву! Весь род его сживу со света!
Женщины тихонько переговаривались в предчувствии беды. Некоторые из них, жалея
Джерджи, плакали, вытирая слезы краешками платков. Другие торопились предупредить о
его возвращении Матрону.
Одноногий Егнат хмелел от радости:
– Вот вам! – хлопал он себя по единственной ноге. – Какая ни есть, а сама ходит! Не
допустит позора в моем доме!
Джерджи услышал это и снова рванулся. Теперь уже к нему.
– Собака ты! Тварь одноногая! – от злости он еле ворочал языком.
– Собака тот, от чьей жены кобели со спущенными штанами убегают! – взбесился
Егнат.
Мужчины прикрикнули на него, и он умолк.
А Джерджи вспомнил, наконец, о Матроне.
– Где эта шлюха?! – рванулся он к дому. – Где она?
Мужчины держали его, пока одна из женщин не дала понять, что дома ее нет, что ее
нигде не могут найти.
Женщин тоже не поймешь: только что проклинали ее на все лады, а теперь
всполошились вдруг, что она повесилась, не перенеся позора, и принялись голосить.
– Нечего по ней плакать! – заорал Джерджи. – Плачут по человеку, а она была… сучкой,
вот кем она была! Променяла моего сына на харчи! А я, дурак, ей верил, верил! С ее слов
соседей проклинал! А теперь до края дошла – бордель в моем доме устроила!
Он кричал, а сам все поглядывал на женщин – о чем они шепчутся? Жива она или нет?
Он не хотел ее смерти, и она поняла это, подглядывая из соседского дома, и в душе ее
затеплилась надежда. Когда соседка-старуха дала понять женщинам, что Матрона у них, и он
догадался, она будто нутром почувствовала, как ему полегчало. Бедняга, он за эти годы
привык к ней, как ребенок к матери.
Шапка Цупыла осталась на кухне. Мальчишки нашли ее и стали гонять по улице, пиная
ногами. Джерджи остановил их, велел макнуть ее в нечистоты и повесил на кол в своем
дворе.
– Кто снимет ее, пусть у того перед его покойниками стоит она, полная дерьма! –
предупредил он.
Шапку повесили – позор для Цупыла! – и это хоть немного облегчило душу Джерджи.
…Потом они помирились. Да и что ему оставалось делать, кто бы смотрел за ним,
лежащим в постели? К тому же она сказала – ложь во спасение! – что Цупыл изнасиловал ее.
Для вида даже в сельсовет пожаловалась, но когда страсти улеглись, забрала свою жалобу
обратно.
Но опоганенную шапку Джерджи так и не разрешил снять с кола. Она висела до тех
пор, пока Цупыл однажды ночью не выкрал ее.

7

Задумавшись, она ушла слишком далеко.
Коровы нигде не было видно. Луна сияла с единственного островка, оставшегося среди
туч; лунный свет отражался от снежных вершин, было довольно светло, и ночь пока не
страшила ее. Она миновала грушевую рощу, дошла до опушки леса, но корова как сквозь
землю провалилась. Расстроившись и разозлившись, она повернула обратно. Село было еще
далеко, когда тучи сомкнулись, закрыв луну, и на землю пала хмурая, черная тьма.
Она всегда побаивалась темноты, даже в собственном доме, а тут и говорить нечего –
пустынное, дикое место. Это проклятая песня ввела ее в задумчивость, иначе она нипочем не
ушла бы так далеко. Кому охота трястись от страха, шарахаться от каждого куста, замирать,