Page 22 - МАТРОНА

то из близких, кому пора уже возвратиться, готовность встретить соседа, если он забредет на
огонек, да и любого, постучавшегося в дверь. Хорошо, когда человек ждет кого-то. Ожидание
спасает от обыденности, наполняет душу чувством, осветляет мысли, таит в себе радость
будущей встречи. У ждущего всегда приподнятое настроение – вот-вот, кажется, и наступит
тот благостный час, то чудо, мечта о котором живет и умирает вместе с самим человеком: вот
явится Божий посланник с Божественной вестью, все переиначится в самом твоем существе
и откроется для радости и счастья. Но если ты никого и не ждешь, знай все же – кто-то
обязательно придет, ты не останешься один. А она сама? Ждет ли она кого-нибудь? Есть ли у
нее кто-то близкий, родной? На чье появление может надеяться она в этот поздний вечер? Ни
на чье, некого ей ждать. Разве что бессонницы дождется она в эту долгую ночь. Будет лежать
в постели и слышать шелестящий шепот призраков. Дом ее стал пристанищем теней. Или
она сама дожила до того, что от нее осталась только тень. Можно сравнить ее и с
надмогильным камнем, под которым покоится в земле высохший скелет: камень нужен лишь
для того, чтобы напоминать любопытствующим, что эти кости тоже когда-то были человеком.
Однако кому оно нужно, такое свидетельство? Если человек при жизни совершал благие
деяния, его и без камня не забудут, а если нет – забудут и сам камень как бы высоко он не
торчал над землей. Дела человеческие нуждаются в живых свидетелях, только в этом случае
они могут служить примером и назиданием. Может, люди для того и живут вместе, чтобы
иметь возможность постоянно свидетельствовать друг другу. Один лишь Всевышний творит
дела свои в одиночку, потому, наверное, почти никто и не верит в Него. И ей не верят. Не
было у нее свидетелей, когда она спасла от мести поганого Егната свое единственное дитя, и
люди разнесли молву, что она променяла сына на харчи. Что же лучше – людское доверие или
правда собственной души? Если знаешь, что ты прав, можно равнодушно воспринимать и
хулу, и упреки, спокойно взирать на старания людей, с упоением накладывающих на тебя
позорное клеймо. Можно не беспокоиться даже о том, поймут ли тебя когданибудь, признают
ли твою правоту. Но жить так трудно. И потому, наверное, боясь друг друга, люди стараются
скрыть свою суть, замуровать душу, и сколько ни бейся с такими, нипочем не разгадаешь, кто
из них хороший, плохой, праведник, грешник, умный, глупец – все порядочные как будто, все
в масках…
Окна в селе еще светились. Жизнь текла, как обычно. Жены лицемерили с мужьями,
дети старались подражать родителям, надеясь на пустую похвалу. А небо все темнело, и тьма
надвигалась на землю сурово и неотвратимо, во всей своей первозданной и дикой сущности;
соседский щенок боялся темноты и отчаянно лаял, чувствуя себя ничтожно малым в этом
жутком мире. На лай его стали отзываться и другие собаки. И Матроне вспомнилось, как она
испугалась пьяного Бага. Сравнила себя с соседским щенком и подумала: кто же из нас
несчастней?

9

Едва она сомкнула глаза, как они пошли перед ней – тени, тени…
Одна из них приняла облик мальчика, ее сына, и вот он стал посреди комнаты; слезы не
текли по его щекам, бурлили в глазах в каком-то жутком водовороте.
"Зачем ты променяла меня на харчи?"
"Сынок, – ответила она, – неужели и ты поверил злоязычным людям? Я увела тебя
отсюда, чтобы спасти тебе жизнь. У меня не было другого выхода".
"Да, да! Не было выхода! – завопил он. – А кто это может подтвердить? Даже волчица
не бросает своего детеныша, чтобы спастись от голода! А ты бросила!"
"Сынок, сынок, – увещевала она, – если ты матери своей не bephx|, какой же свидетель
сумеет убедить тебя?"
"Матери? Как ты смеешь называть себя матерью?!"