Page 21 - МАТРОНА

цепенея перед ночными призраками. Говорят, их нет вовсе, они только мерещатся. Хорошо,
если так, а если… Вот он, скор на помине! Стоит впереди, перекрыл ей дорогу. Может
обойти стороной? Подняться на вершину холма, спуститься с нее, а там и село рядом.
Неплохо бы обойти, да ноги не идут, а призрак как стоял, так и стоит – посапывает себе и
покачивается.
И тут от страха у нее ноги едва не подкосились – призрак тронулся с места и стал
черной тенью надвигаться на нее. Не спешил, проклятый, словно знал, что она будто
прикована, шелохнуться не может. Вот он вильнул в сторону, постоял и снова к ней, и опять
остановился – играет, будто кошка с мышкой, удовольствие ему. А вдруг это и не призрак
вовсе, а зверь какойто неведомый? Час от часу не легче. Дрожа, она ждала неминуемого
своего конца. Жалела лишь, что не прихватила кухонный нож, не позвала с собой соседского
щенка.
– У-ы-ы-у, – застонал ночной призрак.
Она снова вспомнила о соседской собаке, и в голову ей пришла спасительная мысль.
Если это призрак – тут уж ничто не поможет, а если зверь – как знать.
– Уа-у! – взвыла она по-собачьи.
В это время луна снова вышла из-за туч, и, приглядевшись, Матрона поняла, что перед
ней не призрак и не зверь, а человек. Сомнения кое-какие еще оставались, но лунный свет
добавил ей смелости, и она осторожно двинулась вперед. Непонятное существо оказалось
пьяницей из соседнего села.
– Это ты, Бага? Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Гы-ы, – ответил он, рыгнув.
– Чтоб ты яд, наконец, выпил! – напустилась она на него, радуясь в душе, что все
обошлось, что бояться больше нечего.
Услышав человеческий голос, пьяница расслабился и сел на землю.
– Чего ты расселся?! – она дернула его за руку. – Вставай, иди домой!
– Матрона, – пробормотал он, узнавая.
– Чтоб из тебя дух вышел! – она отпустила его руку и пошла своей дорогой.

8

Корова была уже дома. Словно зная свою вину, она повернула к хозяйке голову и
жалобно замычала:
– Му-у-у!
Отстегать бы ее хорошенько, да кроткое ее мычание разжалобило Матрону, и она,
открыв калитку, впустила бродяжку во двор, а когда вышла из дома с подойником,
прихватила и кусок хлеба для нее.
Матрона обмыла коровье вымя, и оно, крепкое, упругое, напомнило ей ее собственное
тело в девичестве и не только гладкостью своей, но и внутренней, рвущейся наружу силой;
зато соски, шершавые и морщинистые, как старушечья кожа, то ли в сегодняшний день
вернули ее, то ли предсказывали будущее.
На пенистом молоке в подойнике играл лунный свет. Струи, бьющие из сосков,
перемешивали молоко с отблесками невидимых лучей, придавая ему какой-то неожиданный
золотистый оттенок, так ладно гармонирующий с удивительным спокойствием и тишиной
наступающей летней ночи.
Подоив корову, она пошла в дом. Намаявшись за день, она поленилась даже лампу
зажечь. Постояла в раздумье посреди комнаты, потом вышла на веранду и тяжело опустилась
на скамейку. От непривычно долгой ходьбы ныли ноги, побаливала спина, от непроходящей
усталости саднило все тело. Окна сельских домов светились огнями, и за каждым из окон
угадывалось теплое дыхание жизни – спокойная радость семейного общения, ожидание кого-