Page 154 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

много в нем отозвалось!» Поэт словно писал о себе — все русское в
высочайшем смысле и качестве выразил, как никто другой, именно
он! Масштаб души и всепроникающий взгляд русских, демократизм и
ошеломляющую простоту культуры этой нации, ее верность прошлому
и моторную тягу в будущее через доброту и справедливость — все это
выразилось в поэте с такой разрушительно-созидательной силой, что
мы до сих пор не можем опомниться и поверить в возможность
подобного...
У каждого свой Пушкин... Мой, прежде всего, титан мысли! От
мощи мысли — мощь чувственного, феноменальное мастерство, охват,
за пределами которого не остается ничего!..
Одной из главных и неповторимых особенностей поэта, на мой
взгляд, явилась способность, говоря об одном, — говорить обо всем.
Разве его Годунов — фрагмент истории? Это вся история русского
народа.
Его «Маленькие трагедии» огромны, как горные кряжи, вершины
которых не видны за облаками, и поражают способностью поэта
увидеть за фарсом — драму, в драме — трагедию, и наоборот, исходя
из положений и характеров фигур шахматной партии, в которой
невозможно предугадать ни один ход ни со стороны автора, ни со
стороны персонажей, — мат поэт ставит себе, человек неисчерпаем,
бесконечен, непредсказуем...
«Повести Белкина» — узел, из которого развязалась вся русская
проза, а его сказки — окно в колодец, на дне которого дышит и
серебрится лицо нашей древней Праматери...
Пушкин прост. Но это простота компьютера в век неолита...
Русскому языку он советовал учиться у московских просфирен: «Они
говорят удивительно чистым и правильным языком», — писал он.
«Должно бы сказать: рано поутру, а они пишут: едва первые лучи
восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба...» — так
поэт проклял виньетки и украшательства. «Да говори просто — ты
довольно умен для этого». Это тоже Пушкин. Мы по праву считаем его
основоположником классического русского языка, а ведь до него были
Державин и Сумароков — целая плеяда писателей и академиков, и
только ему удалось выстроить здание русского языка сообразно
потаенной логике этого языка, закрепощенной невежеством толпы и
подражателей, — первые его жевали с кожурой, вторые кипятили до
дистилляции, атрофии и безвкусия...
«Проза наша так еще мало обработана, что даже в простой
переписке мы принуждены создавать обороты для изъяснения
понятий самых обыкновенных, так что ленность наша охотнее
выражается на языке чужом, коего механические формы давно готовы
и всем известны».
Говоря о механических формах, поэт намекал на французский —
без всякого желания унизить прелесть и возможности чужого языка,

152