Page 156 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

воздушность — воистину, как «пух Эола...»
Никто, как Пушкин, не одухотворял природу. Она у него всегда
живая и всегда праздник!
«Унылая пора... Очей очарованье...» — вот ведь как!
Непосвященный воскликнет: «Не может быть! — Прекрасная пора!
Очей очарованье!» Но это будет не Пушкин!
Никто, как поэт, не проводил резкой грани между простомыс-
лием и просторечием. Он писал: «...Но эта прелесть отделки,
отчетливость в мелочах, тонкость и верность оттенков, все это может
ли быть порукой за будущие успехи его в комедии, требующей, как и
сценическая живопись, кисти резкой и широкой?» Он был убежден,
что «...ум не может довольствоваться одними игрушками гармонии,
воображение требует картин и рассказов».
Восторженный романтик и суровый реалист, нравственность
которого кажется недосягаемой белой вершиной в космической
синеве, понимал, что «поэзия выше нравственности — или по крайней
мере совсем иное дело». Поэт писал: «Господи Суси! Какое дело поэту
до добродетели и порока? Разве их одна поэтическая сторона?» Это
заявление художника, стоящего на седловине двух мощных стволов
одного дерева, понимающего диалектическую связь между Добром и
Злом! С верой в добро и с ненавистью ко злу он никогда не опускался
до примитивного деления человеческого феномена на хорошее и
плохое... Нравственность он понимал, как свойство души, проходящей
мучительно трудный экзамен в школе жизни, а, может, на ее
безжалостной арене...
Отсюда сложность, многомерность, противоречивость почти всех
характеров и персонажей его произведений. Он метко замечает, что:
«...иногда ужас вызывается смехом. Сцена тени в Гамлете вся писана
шутливым слогом, даже низким, но волос становится дыбом от
гамлетовских шуток», — момент, объясняющий фантастическую мощь
и совершенство его драматургических конструкций, виртуозное
владение всеми компонентами, непредсказуемость сюжетного
развития, достоверность жизненного материала в строках его
произведений...
Возвращаясь к теме нравственности, заметим, что у Пушкина она,
даже в ничтожной мере, не хорошие манеры и воспитанность, а
гигантский духовный заряд, полный гражданского, социального
звучания! Поэт писал: «Закрытие фиатра и запрещение балов — мера
благоразумная. Благопристойность этого требовала. Конечно, народ
не участвует в увеселениях высшего класса, но во время
общественного бедствия не должно дразнить его обидной роскошью».
Это — глубоко русское! И демократизм этой фразы — русский, идущий
от правды-матушки, выстраданной не в афинском парламенте
периклов, а становым хрипом Разина... строками черновиков самого
Пушкина, строками, изуродованными ножами пера, как тело

154