Page 168 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

пожалуй, единственный известный пример за всю историю
человечества. Американец, он писал об Испании лучше всех
испанских писателей, каких я читал в своей жизни. Страны и
континенты, коснувшись его однажды, принадлежали только ему —
этот медиум проникал в сокровенные тайны всего сущего и ничто не
мешало его мысли на пути к нему... Его ассоциации, подобно цепной
ядерной реакции, высвобождали такое количество слов, понятий,
фактов и явлений, какое мог охватить, моментально обработать и
подчинить задаче мозг только Хемингуэя. При кажущемся
многословии, особенно в романах, слова отобраны идеально и
пригнаны друг к другу, как грубо тесанные камни замка. Метафора —
в самой архитектонике строения. Глубина мысли недосягаема, но ее
ощущаешь как собственное тело. Невозможно сформулировать ни
один вывод и, в то же время — все они в тебе и ты дрожишь от
ощущения истинности того, что постигаешь, читая строки провидца.
Истины его диалектичны, сопряжены с феноменологией и научным
пониманием бытия и реализуются снайперским попаданием в
единственный для них сюжет, находящийся в прямых, косвенных и
абсолютных связях с любым другим человеческой жизни. Отсюда
такие циклопические объемы и плотность, порой — в паре фраз и
миры — в небольшом рассказе...
Он был неизвестен в двадцатых годах, почти неизвестен в
тридцатых, его читали в сороковых, он потряс читающее человечество
в конце пятидесятых и продолжает это делать сегодня. Никто не был
подготовлен к его прозе, как и к творчеству Пикассо, Феллини,
Корбюзье, Риверы... Конец пятидесятых — Ренессанс XX века, его пик,
зенит, взрыв!.. Усилиями всех гильдий художников, средств массовой
информации, полиграфии интеллигенция получила колоссальный
духовный заряд, возможность осмыслить мировой опыт с вершин
блестящего анализа действительности во всем ее многообразии...
Новым светом засверкали культурные и материальные ценности
веков, человек совершил еще один рывок в свою природу и взглянул
на себя глазами собственного гения. Велик вклад Хемингуэя. Он
пришел в мир не от парты бойскаута, а от Иерихона, потянув из
глубин истории мировой опыт тысяч поколений художников и
землепашцев...
Величайший замысел природы — мужчина и женщина — от
первого наскального рисунка до высот Леонардо и клоаки борделя,
никогда не вышел за пределы инстинктов, влечения, любви...
Единство противоположностей и первородный грех меркнут перед
таинственным откровением художника, подобно Зевсу, рассекшему
одно тело на доли, не существующие друг без друга, не находясь одно
в другом — вот вам «У нас в Мичигане».
Сострадание безгранично, но эфемерно — «Кошка под дождем».
Имеет ли решимость какую-нибудь точку отсчета, если однажды

166