Page 170 - ГУДИЕВ - ВЕРШИНЫ

когда не родились еще твои родители, и самый первый из них,
положивший начало роду, фамилии...
Читая многих писателей, описывающих пейзаж или
воссоздающих рисунок городского квартала, мне часто казалось, что
читаю описание сцены из пьесы... Читая Хемингуэя, я ходил по
улицам городов, словно прожил в каждом по жизни и мог найти эти
улицы на выцветшем до марли глобусе... Его пейзажи предвосхищали
самое главное достоинство живописи — трансформацию времени и
продолжались в жизни его произведений, слова, написанные пером,
подобно «Магнитке», дающей цветное изображение, сметали багет и
превращались в линии и краски, суммарная ценность и значение
которых лично для меня дороже десятков и сотен холстов лучших
мастеров кисти.
Природа никогда не была красочным или же мрачным фоном для
жизни его персонажей. Находясь вокруг них она всегда была внутри
них и никогда не была им чуждой... Его улицы и города, горы и
саванны, моря и реки пахли человеком, зверьем, птицами... Дым труб
и жаркого, запахи дерева, одежды, асфальта, виски и бензина
пронизывали пространство его прозы, быт становился философским
содержанием существования...
Его интеллигентности были чужды интеллектуальные ужимки
образованной обезьяны, а его простоте — хамство святого невежества.
Богатство и бедность были серьезной дилеммой жизни его
персонажей, но никогда основной в оценке их человеческой
состоятельности — люди, выстраиваясь на социальной лестнице, ни на
вершок не были выше или ниже один другого... Каждый из них у него
имел право быть тем, кто он есть, а не таковым, каким хочется его
видеть писателю.
Преднамеренность, предвзятость и прочие химеры холуйства
автоматически исключались! Отсюда такая четкая, графичная
прорисовка фигур, сокрушительная объективность, правда «со
шрамом на лице и кулаками в кармане»...
Монолит его композиций никогда не был формален — они
выстраивались легко, как кристаллы, но в их нагромождении была
законченность, совершенство... Мощь мысли, внутреннее напряжение,
емкость детали, железная логика рассказа, стоическая экономия
выразительных средств исключали дробность, прыжки,
отвлеченность, несоразмерность, несоответствие... Царская щедрость
и суровая сдержанность отличала все творчество писателя, свободного
и подчиненного — он парил и верил в табу... Его эстетика была
всеядной, языческой — в дружном единстве смыкался тончайший
аромат с вонью нечистот, вывозимых по утрам по улице Контрэскарп.
Обезображенное болью лицо было у него прекрасным, и чудовищно
уродливыми — ослепительно белые яхты молодых бездельников,
прожигающих жизнь, снятую с мелованной иллюстрации

168