СКРЫТНОЕ СЕРДЦЕ
Палящие лучи полуденного солнца обжигали землю. Измученное зноем стадо вошло в воду, а мы, старый пастух Бидзих и я, сидели на берегу реки под ивой. Примерно с месяц мы знаем друг друга. Я в это лето жил при отаре у самого леса, а он в эту сторону часто пригонял свое стадо. Пока скотина утоляла жажду и отдыхала от обеденной жары в воде, мы с Бидзихом под ивой коротали время в разговорах.
Бидзих был коренастый, полноватый мужчина, его черная папаха, рваная черкеска поверх черной рубашки давно нуждались в замене, но ему, видимо, жизнь не предоставляла такой возможности.
Из-под густых бровей печально смотрели его мягкие глаза, всегда опущенные, и казалось, стесняющиеся посмотреть в упор.
Я знал, что Бидзих состарился неженатым, по причины этого мне не были известны.
— Нехорошо, Бидзих,— осторожно начал я,— нехорошо, что без семьи состарился.
— Что поделаешь, мое солнце,— грустным голосом сказал Бидзих.— За счастьем охотиться нельзя.
— Нет, Бидзих, я думаю иначе.
— А что ты можешь сказать?
— Ты не искал своего счастья, иначе бы нашел его.
Палящие лучи полуденного солнца обжигали землю. Измученное зноем стадо вошло в воду, а мы, старый пастух Бидзих и я, сидели на берегу реки под ивой. Примерно с месяц мы знаем друг друга. Я в это лето жил при отаре у самого леса, а он в эту сторону часто пригонял свое стадо. Пока скотина утоляла жажду и отдыхала от обеденной жары в воде, мы с Бидзихом под ивой коротали время в разговорах.
Бидзих был коренастый, полноватый мужчина, его черная папаха, рваная черкеска поверх черной рубашки давно нуждались в замене, но ему, видимо, жизнь не предоставляла такой возможности.
Из-под густых бровей печально смотрели его мягкие глаза, всегда опущенные, и казалось, стесняющиеся посмотреть в упор.
Я знал, что Бидзих состарился неженатым, но причины этого мне не были известны.
— Нехорошо, Бидзих,— осторожно начал я,— нехорошо, что без семьи состарился.
— Что поделаешь, мое солнце,— грустным голосом сказал Бидзих.— За счастьем охотиться нельзя.
— Нет, Бидзих, я думаю иначе.
— А что ты можешь сказать?
— Ты не искал своего счастья, иначе бы нашел его.
Что-то проскользнуло по губам Бидзиха: не то насмешка, не то легкая улыбка, но он промолчал. Немного погодя он вытащил из ножен на левом боку нож с широким лезвием и начал сосредоточенно стругать конец своей палки. Я понял, что тема моего разговора не понравилась ему. Чтобы освободиться от того напряжения, которое создалось между нами, я хотел спросить его о чем-то другом, как вдруг со стороны дороги раздались выстрелы. Мы вздрогнули. Прислушались. На повороте при спуске, с винтовкой в руках, гарцуя на коне, показался всадник с буркой на плечах. За ним спускались две арбы. В первой сидели три девушки, невеста, накрытая белой шелковой шалью, и молодой парень—возница. Одна из девушек играла на гармошке. В другой арбе, где сидели парни, на солнце сверкало большое зеркало. Последними ехали всадники, громко распевая песни.
— Они сопровождают невесту,— медленно произнес Бидзих.
— Переходя речку, процессия задержалась, пока напоили лошадей. А когда они скрылись за поворотом, снова раздались звуки гармошки и песни.
— Вот видишь, Бидзих,— смеясь, сказал я,— разве ты не завидуешь тому, которому везут эту красавицу?
Бидзих, смотря в землю, что-то пробормотал себе под нос, потом поднял голову и спервые прямо и пристально посмотрел на меня. Что-то невыразимо тяжелое было в этом взгляде. И легко было догадаться, что картина с невестой сызнова пробудила какое-то давнее воспоминание в его сердце.
— Ты говоришь, счастье надо искать и найдешь его, но это не так,— наконец заговорил Бидзих,— я ведь тоже искал, но не нашел.
— Надо уметь искать, Бидзих,— ответил я, — видимо, то, что не нашел его— твоя вина.
— Об этом я расскажу тебе такую быль,— начал Бидзих,— в пору моей юности — мне было тогда лет двадцать пять,— я работал пастухом у богатого балкарца, звали его Иналдо. То ходил за стадом, то работал у него дома — так проходило мое время. К отаре приходила иногда дочь Иналдо Зулемат. Она была очень ласковая, приветливая со мной. Оставаясь наедине, мы тихо беседовали с ней, говорили о многом. Как сладкая песня, до самого сердца доходило каждое сказанное ею слово. Яснее, чем синева этого неба, был ее взгляд. Надо было — постирает, залатает, все хлопоты взяла на себя, заботилась обо мне, словно о маленьком ягненке.
Сердце юноши, конечно, не могло удержаться, увлеклось оно Зулемат. Но говорить о своем чувстве ей я не решался.
Шли дни. Когда истек срок— прошел год с тех пор, как меня наняли пастухом,— я собирался отправиться домой.
Пришла пора,— сказал я хозяину,— рассчитайся со мной.
Воля твоя,— ответил тот,— я не задерживаю тебя. Сегодня определи размер своей мзды, завтра — прощай.
Сказав это, хозяин с топором отправился в сторону леса, видимо, он собирался сделать ось для арбы. В тот день я охранял отару. Закончив свои утренние дела, я сел в шалаше возле огня с грустной думой: был осенний туманный день, моросил мелкий дождь и не хотелось выходить. Костер горел, посылая огненные искры во все стороны.
— О чем задумался, Бидзих?— Вдруг над головой раздался чей-то мягкий голос.
Оглянулся — возле меня стояла, улыбаясь, со смешинками в глазах Зулемат.
Здравствуй, Зулемат,— сказал я и встал.
Сиди, сиди, зачем встаешь? — сказала Зулемат.
Я снова сел возле огня, Зулемат стояла надо мной.
Я собираюсь завтра домой, Зулемат,— через некоторое время сказал я.
Совсем или проведать? — спросила меня Зулемат.
Совсем.
Тогда давай все, что надо починить. Приготовлю их на дорогу.
Починять много не надо было, только мой чувяк в одном месте распоролся и я его дал... Зулемат присела у выхода на чурбак, вынула из косынки большую иголку и кожаную нить и начала сшивать подошву чувяка.
«Настал мой час,— подумал я,— решусь, открою ей свое сердце, будь что будет».
Меня охватила мелкая дрожь, но, стараясь не выдать своего смущения, встал и подошел близко к Зулемат. Зулемат как-то странно на меня посмотрела, наверное, на мне лица не было.
Зулемат вскочила с чурбака, отшвырнула в сторону мой недошитый чувяк. Чувяк подошвой вверх лежал на щепках, там, где я обычно рубил дрова.
Несчастный! — презрительно сказала она,— я просто жалела тебя и поэтому приветливо ухаживала за тобою, а у тебя в голове совсем другие мысли!
Зулемат исчезла. Земля кружилась подо мною. Я ничего не понимал некоторое время. Я не верил, что Зулемат так жестоко поступит со мной. Тогда мое сердце закрылось и с тех пор больше не открывается.
Бидзих замолчал. Я тоже ничего не мог сказать.
Стадо зашевелилось,— сказал Бидзих после напряженного минутного молчания и встал.
Скотина действительно начала подниматься из воды.