Среди поэтов — не бывало трусов.
Изысканным движением руки
Их отпускала тоненькая муза
Под пули и под звонкие клинки.
Их смелость смерти довелось изведать.
И шли они к барьерам и на бой,
За честь свою платя, как Грибоедов
И как Рылеев — часто головой.
В поэтов били на Сенатской пушки.
Я вижу где-то в дальнем далеке,
Как падает у Черной речки Пушкин.
И Лермонтова ждут на Машуке.
Нам, их имен припомнится немало.
И мы вовек не в праве забывать:
Средь настоящих — трусов не бывало,
Средь трусов — настоящим не бывать.
Красивые и в силе, и в бессильи,
Свой тяжкий крест нести не перестав,—
Вы были чистой совестью России,
Как совестью Осетии — Коста.
...Он уезжает.
Взгляд усталый, хмурый.
Он — словно справедливости укор,—
До срока поседевший Хетагуров
Опять не будет видеть этих гор.
Нет, неспроста судьба играет злая,
Куражатся сатрапы неспроста,
Поэтов русских на Кавказ ссылая,
В Россию — непокорного Коста.
Над ним, расправив крылья черной птицей,
Еще не раз закружится беда...
Он уезжает,
Чтобы возвратиться
Когда-нибудь на родину, сюда,
Где песнь его запомнил горец каждый
И не забудет через сотню лет.
Он уезжает...
Он еще покажет,
Кто здесь хозяин на его земле!
С Кахановым вовек не будет мира.
На мир давно потеряны права.
И генерал на «Осетинской лире»
Еще пытаться будет струны рвать...
Все уже круг друзей.
И он едва ли
В последней схватке выдержит.
Ну, что ж!..
Поэты понапрасну не бывали
В опале у царей и у вельмож.
Поэты понапрасну не сражались.
Поэты вдоволь натерпелись бед.
Поэты не испытывали жалость
К своим врагам.
Да и к самим себе.
И век спустя,
Для справедливой мести
Поэт с лакеем встретятся вдвоем.—
Их имена напишут в книгах вместе,
Но каждое —
На место на свое...
Он уезжает, собранный и строгий.
Вокруг земля сиренью расцвела.
Печальная весенняя дорога.
Последний дом знакомого села.
II
Играет степь, расцвеченная маем.
Весенний запах отравляет сон...
И путь Коста как будто б нескончаем
В заштатный, трижды проклятый Херсон.
Медлительно, скрипуче, беспрестанно
Колеса вдаль отмеривают путь...
Он вновь один.
И Цаликова Анна
Не станет разделять его судьбу.
Ну что ж, судьба,
Отчаявшись, не ждал он,
Когда любовь разлукой унесет.
Его не раз упорно убеждали,
Что, мол, проходит в этом мире все.
«Проходит все?—
Скажи тогда, откуда —
Ты знаешь, вечность минула почти —
Моей тоски крутые перегуды
И жесткие бессоницы в ночи?
Проходит все? —
Но отчего порою
Похожие на этот вечера
Вдруг тянутся чредой передо мною,
Как будто б ты мне встретилась вчера?
И снова говорят беззвучно взгляды.
И снова вижу в этот тихий час
Тебя.
А ты идешь со мною рядом,
Слегка касаясь моего плеча.
Я их гоню, воспоминанья эти…
Неумолимы, как их ни моли,—
Они со мной в любом конце планеты,
Желанные и горькие мои.
И вновь мне только остается верить —
Девятый вал, беснуясь и звеня,
Подхватит вдруг и выплеснет на берег
Спокойного и мудрого меня...
Мою печаль какой измеришь мерой?..
Но все ж, пройдя через горнило бед,
Я буду жить. И даже после смерти
Я буду вечно жить в любви к тебе...»
Потом в херсонских пропыленных буднях
(Давно уж отбушует буйный май)
Поэт больной и одинокий будет —
Как ждут спасенья —
Ждать ее письма.
И не дождется...
Вспоминая снова
Любви своей единственный причал,
Он будет ждать спасительного слова,
Сжимая зубы, чтоб не закричать.
Наступит ночь.
Он будет спать пытаться.
Но до утра в раздумье пролежав,
Он за нее сумеет оправдаться...
. . . . . . . . . . . . . .
Потом настанет время уезжать
К седым горам и водопадам цейским,
В страну, где голубые облака...
Ну, а пока придирки полицейских,
Доносы,
Сплетни,
Скука.
А пока
Родимый Нар еще не раз приснится.
Привидятся знакомые места...
Но он туда не скоро возвратится.
А возвращенье начиналось так:
III
Еще земля родная мягким пухом
Ему, живому, не успела стать,
А до начальства доходили слухи,
Что песни обессмертили Коста.
Что в каждом бедном доме осетина
Его словами учатся писать.
Его читают по аулам
И на
Подпольных сходках где-то по лесам.
Что он проник в бедняцкие глубины.
В него б опять вцепился генерал!
Но
Тяжело и бедно,
На чужбине
Поэт, горами бредя, умирал.
Он умирал.
А где-то песни льются.
И ветер эхо носит по горам.
Горит рассвет, как флаги революции.
Клокочет жизнь.
А он вот — умирал.
Да, умирал.
А песни льются шире.
В них отзвук гроз с тревожной тишиной.
Он умирал.
А «Осетинской лире»
Бессмертие уже предрешено!
Последний вздох — и старики прикроют,
Слез не сдержав, зрачки усталых глаз...
Его — бойца, поэта и героя
Еще придет встречать Владикавказ!
Суровый город, траурный и гордый,
Потянется к поэту своему,
Чтоб проводить до осетинской горки
Откуда б горы виделись ему.
И над могилой, тихой и тенистой,
Другой поэт прочтет поэту стих.
Сюда еще примчатся керменисты,
Его обид сатрапам не простив
Сюда еще фашисты будут рваться,
Когда нагрянет сорок первый год.
И Хетагуров вместе будет драться
С колонной танков имени его.
И в дни народных праздников и бедствий
Его творений скажутся следы.
Он испытает все с народом вместе,
Безжалостное время победив.
Услышит он — еще настанут даты —
На языках иных его прочтут.
Уйдя из Академии когда-то —
Хозяином войдет в свой институт.
Увидит книги он свои на партах.
Его узнают школьники: «Коста!»
Пройдя спокойно по аллеям парка,
Взойдет он на гранитный пьедестал.
И на рассвете беспокойный ветер
К нему домчит седые песни гор...
Как он немыслим людям без Осетии —
Немыслим будет город без него...
IV
...И вижу я воочию, взаправду:
Вернулся ты на родину, домой.
Вот я стою —
По возрасту твой правнук,
По времени —
Ты современник мой.
И боль твою, и радость помню каждую.
Но встречи пусть не омрачит слеза.
Мы помолчим.
Ты мне еще расскажешь
То, что в стихах своих не досказал...
Мы помолчим...
Восток багряно-розов.
И птицы в рощах липовых поют...
Встречает новый день
Отлитый в бронзе
Поэт,
Навек оставшийся в строю...