Тут повернул Урызмаг своего пегого Арфана и, погоняя, сказал коню:
— Когда ты доскачешь до башни Аколы, притворись хромым и, как бы я ни хлестал тебя, тащись так, словно ты издыхаешь.
И вот достигли они железной башни Аколы, и верный конь все сделал так, как приказал ему хозяин. Раскатами небесного грома доносились до башни удары плети, но Арфан все не движется с места.
Вышла девушка из замка.
Вернулась скорей девушка в замок и рассказала Аколе то, что узнала от Урызмага. Одиноко жила в башне красавица Акола, и как было не испугаться ей! С вершины башни своей спустилась она к Урызмагу и сказала ему:
— Переночуй сегодня у нас, добрый старик. И конь твой отдохнет, и сам ты отдохнешь. А завтра, что бог даст, то и будет.
Но Урызмаг просил у бога как раз то, что она ему предложила. Потому, конечно, согласился он переночевать.
Угостили хорошо Урызмага.
На рассвете он поднялся, сел на коня и погнал его так, точно конь в одно мгновение должен был домчать хозяина до края небес. Но как только он отъехал настолько, что Акола, стоя на вершине башни, не могла его больше видеть, остановил Урызмаг коня, слез, посидел немного, а потом снова вскочил на коня, погнал его назад и, когда издали показалась башня, он начал кричать во всю мочь:
— Эй, спасайтесь, спасайтесь!
А с башни просят его прислужницы Аколы:
— Задержись хоть на одно слово.
Придержал Урызмаг коня своего, выбежали к нему прислужницы и спрашивают:
Тогда велела красавица Акола запрячь шестерых лошадей в свою крытую повозку на мягком ходу; собрала она все свои сокровища и пустилась в путь под охраной старого Урызмага.
Отъехали они немного, и сказала Акола Урызмагу:
— Добрый старик, если твой конь может пойти рядом с моими конями, то привяжи его, а сам сядь со мной в повозку.
Привязал Урызмаг своего пегого Арфана рядом с лошадьми Аколы, а сам сел рядом с Аколой на мягком сиденье и указывал возницам дорогу.
Вот приблизились они к Черной Горе. Черная туча залегла на вершине Черной Горы — это все быстрее и быстрее пляшут именитые нарты, и пыль высоко поднялась и скрыла вершину горы. И спросила Акола Урызмага:
Подумала Акола и потом сказала:
— Мы бежим от агуров, кто же защитит нас лучше, чем те, которые выступили против них? Поедем к ним, там найдем мы себе пристанище.
Урызмаг, понятно, согласился, и вот поднялись они на вершину Черной Горы. Пляшут нарты все быстрее и быстрее. Выглянула Акола из окна своей повозки, и первым поймал ее взгляд искроглазый Сослан. Встрепенулся он, встал перед ней и сказал:
Все нарты по очереди просили красавицу Аколу сплясать с ними, но ни с кем она не пошла. И тогда после всех подошел к ней сын Хамыца — булатный Батрадз.
Точно кто-то по губам ударил Батрадза, повернулся он к нартам и сказал:
— В дальний путь отправляюсь я, о, нарты, и прошу я, пока не вернусь, продолжайте плясать ваш симд и пусть никто из вас не обидит красавицу Аколу и не скажет ей дурного слова.
И, сказав это, вскочил Батрадз на коня своего, во всю мочь поскакал он домой и кинулся скорее к Шатане:
Вошел тут Батрадз в сокровищницу Ахсартаггата и по-хатиагски обратился он к железному сундуку. Звеня, поднялась его крышка, из множества доспехов и оружия выбрал Батрадз меч и панцирь, которые пришлись ему по душе, и, надев все доспехи, вошел к Шатане.
— Если это так, нана, то сделай мне в дорогу вкусной и легкой для ноши еды. И еще я спрошу у тебя: был у нас предок - Уоном звали его. Не осталось ли от него старой лошади или хотя бы старой уздечки? Если осталось, укажи, где мне найти это?
Приготовила Шатана еды в дорогу Батрадзу и потом сказала ему:
— В старом доме нашем на вешалке висят седло и уздечка Уона. Возьми их и пойди в дремучий лес. Один белый конь остался от Уона. Днем скрыт он в горной теснине, а на ночь выходит пастись на лесную поляну. Много лет пасется он там и тропинку протоптал между горой и поляной. Если хватит у тебя доблести, попадет этот конь в твои руки. Ну, а если нет, значит, тебе это не суждено.
Батрадз взял седло и уздечку Уона, пошел в дремучий лес, нашел узкую тропинку между горой и поляной. Ветвистое дерево стояло возле этой тропинки, залез Батрадз на раскидистые ветки, нависшие над самой тропинкой, и когда поздно ночью вышел из горной теснины на тропинку белый конь, прыгнул на него сверху Батрадз. Понес его конь по поляне, но Батрадз схватил его за горло, стиснул и вынудил коня открыть рот. Вдвинул Батрадз ему в рот удила, надел он на него уздечку и ловко положил на него седло. На дыбы взвился гордый конь и вскинулся выше деревьев, под самые облака. Но три раза ударил его Батрадз с такой силой, что кровавые куски кожи, которых хватило бы на две пары арчи, отскочили от боков коня. А затем натянул он поводья и направил коня туда, куда захотел. Скакал он, и длинное становилось коротким под копытами его.
Долго ли, коротко ли скакали они, но вдруг конь обратился к Батрадзу:
— Хотел бы я знать, куда мы едем сейчас?
И ответил ему Батрадз:
Так, беседуя, достигли они тех гор, что, подобно баранам, то сталкиваются, то разбегаются вновь. Натянул тут поводья Батрадз и в миг, когда горы начали расступаться, таких нанес три удара коню, что куски кожи, из которых можно сделать пару арчи, отлетели с боков коня, а с ладоней Батрадза слезло столько кожи, что из нее можно было бы сделать подошвы для этих арчи. Грохот его плети прогремел, как гром, эхо повторило его в горах, и этот многократный гром оглушил обе горы — застыли они на мгновение. И в это мгновение рванулся конь и вынес Батрадза по ту сторону гор. Здесь склоны гор не были круты, поросшие пышной травой необозримые пастбища расположены были на них. Взглянешь в одну сторону — там медленно, мерно, точно в едином движении, пасутся табуны лошадей и стада коров; взглянешь в другую сторону — и пастбища кажутся черными, столько там черных овец. И один только древний старик пасет эти стада. Подъехал к нему Батрадз и сказал:
Слез Батрадз с коня и подошел к старику. Несколько раз по всему телу Батрадза пробежали пальцы старика, и он сказал:
— Наш ты, конечно. Весь строй тела твоего такой же, как у нашего рода. Но зачем ты приехал сюда? Разве мало того, что я погибаю здесь? Так зачем еще и тебе погибать? — печально сказал старик.
Мгновенно взобрался Батрадз на гору, один раз толкнул он плечом скалу, закрывающую вход в пещеру, и отодвинул ее.
Вошел он внутрь пещеры и увидел, что спит семиглавый уаиг и храп его эхом отдается под сводами пещеры. Жар извергают все семь его пастей; до высокого свода пещеры подымается этот жар и черной золой сыпется вниз. И над семью спящими мордами уаига сидит печальная девушка, дочь Солнца — Хорческа, и солнце сияет на груди ее, а в ногах уаига сидит дочь Луны — Мысырхан, и луна светит на ее груди. Медленно машут они огромными листьями лопуха, чтобы мухи не тревожили сон уаига. Перед каждой девушкой - фынг, и гнутся к земле эти фынги, так много наставлено на них обильных яств. Но даже не смотрят девушки на эти яства. Не переставая, плачут они, прозрачной водой катятся их слезы и, коснувшись земли, алмазными бусами рассыпаются по пещере.
— Добрый вам день, девушки, — сказал сын Хамыца Батрадз. — О чем вы плачете?
Встали перед ним девушки и ответили ему:
— Да будешь ты счастлив, сын Хамыца, булатный Батрадз. Пусть бы одни мы погибли здесь, зачем же твои ноги принесли тебя сюда на погибель? А плачем мы потому, что проснется сейчас наш владыка и высосет из нас всю нашу кровь. Пять месяцев подкармливает он нас всеми этими обильными яствами, которые видишь на наших фынгах. А в конце каждого пятого месяца он острые шила вонзает нам в пятки и высасывает кровь из нас. Потом спит он, а проснувшись, снова сосет нашу кровь. И мы плачем, потому что сейчас он проснется.
Тут не стал больше сдерживать себя Батрадз, выхватил он свой меч и только подумал: «Вот рубану я сейчас это чудовище», — как девушки сказали ему:
— Подожди, не торопись, не суждена ему смерть от чужого меча. Ты лишь разбудишь его, и он проглотит тебя.
- От чего же суждено ему умереть? - спросил Батрадз.
— Зайди за эту дверь, там увидишь ты огромный сундук. Чудесный меч лежит в этом сундуке. Только от него может умереть уаиг. Не суждена ему смерть ни от чужого меча, ни от чужой стрелы. Но не открыть тебе этого сундука. Сотни пар быков нужно, чтобы открыть его крышку.
Но тут подбежал Батрадз к сундуку и сказал ему несколько слов на хатиагском языке, и сама поднялась крышка его. Выхватил оттуда Батрадз меч уаига, замахнулся с плеча, и одна за другой покатились во все стороны шесть голов чудовища, обливая кровью стены пещеры. А седьмую голову не отрубил Батрадз, поднялась голова и, покачиваясь, сказала:
— Так прошу тебя, не дли мои мучения, кончай скорее со мной — руби меня второй раз.
— Нарты Ахсартаггата, как повелитель грома, поражают единым ударом, подобным молнии, — ответил ему Батрадз.
И тут еще раз поднял уаиг свою голову, попробовал потянуться всем своим огромным телом, но тщетно.
Опрокинулся он навзничь, забился в судорогах и распростерся неподвижный.
Как было не обрадоваться бедняжкам девушкам! Тут же высохли у них слезы печали, и слезы радости, подобные жемчужным зернам, покатились по их щекам.
И тут девушки сказали Батрадзу:
— Есть здесь в пещере Кандзаргаса волшебная кожа. На ней можно уложить все богатства мира. Есть у него волшебная веревка — что ни обернешь ею, все теряет тяжесть и делается легким, как мотылек. Обладает еще Кандзаргас двумя пружинными крыльями. Что ни положишь на них, все унесут они через горы и леса туда, куда ты захочешь. А вон там, в складках горы, скрыто молочное озеро. Стоит старику искупаться в нем, и он превращается в юношу, у которого только начинают пробиваться усы.
И тогда Батрадз прежде всего повел старика Уона к молочному озеру, искупал его там, и в юношу обратился Уон. Затем наполнил Батрадз свой кожаный мешок этим чудесным молоком молодости. После этого собрал он все сокровища уаига и всю скотину его, и зерно и поставил все на волшебную кожу. Обернул он веревкой все это добро, крепко связал, положил на пружинные крылья, поверх усадил Уона, Хорческу и Мысырхан, сел сам вместе с ними, и понесли их пружинные крылья высоко, высоко. Сверху он видел, как, подобно двум баранам, сшибаются и вновь разбегаются горы.
Вернувшись в Страну Нартов, развязал веревку Батрадз, и стада скотины, табуны лошадей, которые были на чудесной коже, вышли и покрыли кругом всю землю. Погнал их Батрадз перед собой, и вместе с Уоном и обеими девушками поднялся он на Черную Гору, где именитые нарты продолжали свой круговой симд.
А красавица Акола все это время держала закрытыми окна своей повозки. До возвращения Батрадза не выходила она из повозки и сшила ему красивую одежду.
Тем молоком молодости, что принес с собой Батрадз в кожаном своем мешке, окатил он Хамыца, отца своего, и в юношу обратился Хамыц. Подошел Батрадз к дочери Луны Мысырхан и сказал ей:
— Будешь ты с этого дня женой Уона.
К дочери Солнца Хорческе подошел он и сказал ей:
— Будешь ты с этого дня хозяйкой в доме отца моего Хамыца.
А сам взял себе в жены красавицу Аколу.
По всему нартскому селению гремели веселые свадьбы, и собрались на эти свадьбы все, кто только мог ходить на ногах. Целую неделю ели, пили и веселились нарты.
КАК БАТРАДЗ ИЗБИЛ ДЗУАРА НАРТОВ
ЗУАР — плодотворитель нартов - всегда был незрим, но вдруг он явился нартам, и все могли его видеть. Женщины по одной, по две приходили к нему и просили его: «Дай мне хорошую долю! Дай мне хорошую долю!» Узнала об этом жена Батрадза и подумала: «Надо мне тоже сходить к дзуару».
Вот пришла она к нему и сказала:
Что могла ответить женщина на такие слова? Печальная вернулась она домой.
Батрадз в то время был где-то в дальнем походе. Сидит дома жена его и грустит. Вдруг видит — влетела ласточка в дом и села на дымоход. И попросила жена Батрадза ласточку:
— Лети скорее к Батрадзу, если он сидит, пусть встанет, если стоит, пусть не садится больше, а скорее торопится домой.
Полетела ласточка к Батрадзу, передала ему слова жены его. Вскочил Батрадз на скакуна своего и в тот же миг очутился дома.
— Что с тобой? — спросил он жену свою. — Что печалит тебя?
И рассказала ему жена:
— Дзуар наших старших въявь предстал перед нами. Все женщины ходили к нему просить его милостей. Я тоже пошла, но только одну меня назвал он нехорошим словом и прогнал от себя.
Пошел Батрадз в лес, нарубил дубовых веток, наделал крепких палок, взял их под мышку, пришел к дому, в котором жил дзуар нартов, и окликнул его:
— Дзуар нартов, покажи мне свое лицо!
Подумал дзуар, что к нему пришли с молитвой, и выглянул из дома. И тут Батрадз выхватил из-под мышки палку и ну лупить дзуара! Со всех ног кинулся тут бежать дзуар нартов. Гонится за ним Батрадз и колотит его. Одна палка сломается, он схватит другую и продолжает колотить дзуара. Невмоготу стало дзуару, еле добежал он до жилища Уациллата и спрятался там, а Батрадз кричит перед жилищем Уациллата:
— Эй, гулящая корова моя забрела к вам! Выгоняйте ее ко мне из вашего двора, или я вас самих так угощу, что не забыть вам вовеки этого тяжелого дня.
Перепугались Уациллата и выгнали прочь дзуара. Бежит он, спасается дальше, а Батрадз не отстает от него и по-прежнему колотит его: сломает об него одну палку и тут же берется за другую. Так добежали они до жилища Сафата. Удалось дзуару проскочить к ним в дверь. Вышли все Сафата навстречу к Батрадзу и попросили его:
И пришлось Сафата выгнать дзуара из своего дома, иначе никак не могли они поступить. Дальше бежит, торопится дзуар, а гневный Батрадз, не отставая, преследует его, и огромная дубина гуляет по спине дзуара.
Так, высунув язык, еле добрался дзуар до жилища Тутыра, дауага — покровителя и властелина волков. Сам Тутыр вышел к Батрадзу и попросил его:
СОБРАНИЕ НАРТОВ, ИЛИ КТО ИЗ НАРТОВ САМЫЙ ЛУЧШИЙ
МЕНИТЫЕ нарты сидели на собрании своем в резных своих креслах. Совет держали они о судьбе нартского народа. И один из старейших нартов сказал:
— Нарты только до тех пор были настоящими нартами, пока небо не смело греметь над их головой, когда умели они умирать за свой народ, когда каждый умел сдерживать свои страсти. Нарты тогда были настоящими нартами, когда из уст нартского человека выходила одна лишь правда. Наш народ только тогда может называться по-настоящему народом, когда гордо держит он голову и ни перед кем ее не клонит. И взял тут слово второй старейшина: — Соседние народы только до тех пор завидовали нартам, слава о нартах только до тех пор разносилась по всему миру, пока воздержанны они были в еде и в ронге меру знали; не предавались обжорству и разгулу, как предаются сейчас, и от чрезмерного пьянства не теряли стыда, не теряли отвагу и разум.
— Только до той поры народ наш может называться нартским народом, пока младшие будут уважать старшего и почет оказывать ему, пока все мы будем прислушиваться к словам друг друга и пока никто из нартов не будет из-за женщины терять свое достоинство и свою совесть, — так сказал третий старейшина.
Вынесли тут к нартским старейшинам три куска сукна — славные сокровища, сохранившиеся от предков. Один из этих кусков взял в руки Урызмаг и сказал:
— Этим сокровищем старейшие нарты награждают того из молодых нартов, кто обладает наибольшей мудростью, отвагой и благородством. Кто из вас решится взять это сокровище?
И вдруг вышел вперед Хамыц и сказал:
— Этот кусок сукна беру я себе.
Зашумели тут все нарты:
— Вот так так, да ведь ты издавна пугаешься даже тени своей и смолоду и до дня старости твоей ни разу не взглянул в глаза человеку, — говорили они ему.
И ответил тут Хамыц:
— Я не буду с вами спорить. Нет во мне таких доблестей, которыми мог бы я похвастаться, но я, нартские старейшины, прошу прощения у вас за нескромность. Есть у меня сын Батрадз. Кто сравнится с ним в храбрости и отваге? Ни одного пятна нет на чести его, и никому не позволит он совершить при себе бесчестье.
И никто не возразил на эти слова Хамыца.
Взял тогда Урызмаг второй кусок сукна и сказал:
— Этим сокровищем нартские старейшины оказывают честь тому, кто наиболее воздержан в пище и питье, кто от рождения и до конца жизни своей, как бы тяжело ни сложилась судьба его, со славой и честью пронес имя человека.
— Этот дар тоже беру я, — сказал опять Хамыц.
И снова зашумели все нарты:
И опять никто не возразил Хамыцу, и опять "все замолчали.
И снова сказал Урызмаг, взяв в руки третий кусок сукна:
* * *
И решили тут старейшие нарты испытать доблести нарта Батрадза, сына Хамыца.
Батрадз возвращался из похода, и сто всадников выслали ему навстречу старейшие нарты, чтобы напали они на него из засады. Но когда кинулись на Батрадза, то повернул он коня и погнал его, спасаясь бегством. В погоню пустились за ним всадники. Но так как не одинаковы были их кони и одни обгоняли других, преследователи вытянулись в длинную нить по дороге. И тогда Батрадз неожиданно повернул коня своего и — бог избави нас всех от такой напасти! — одного за другим одолел он всех — окровавленные и израненные разбрелись они по домам.
* * *
Целую неделю пировали нарты. Батрадза посадили так, что ни до одного кушанья и ни до одного напитка не смог он дотянуться. Всю неделю сидел на пиру Батрадз, и ни кусочка еды и ни глотка ронга не попало в рот его, но пел он веселее всех и плясал лучше всех. Так выдержал Батрадз второе испытание.
* * *
А перед тем, как Батрадз должен был вернуться из похода, подговорили нарты жену его притвориться, что будто она обманула Батрадза с его молодым пастухом. Вернувшись домой, увидел Батрадз, что голова жены его лежит на руке пастуха. Батрадз осторожно вытащил руку пастуха из-под головы жены своей и подложил ее руку под голову пастуха, сам же вышел во двор, подостлал под себя бурку, седло подложил под голову, лег и до восхода солнца не шевельнулся.
Так убедились нартские старейшины в доблестях Батрадза и нашли, что достоин он получить в дар сокровища предков.
Но не разошлись нарты-старейшины после этого. И разговор о Батрадзе никак не мог замолкнуть.
— То, что Батрадз самый доблестный из молодых нартов, это правда, — говорили они. — Но не довели мы дело до конца. Не узнали мы, как приобрел он эти доблести.
И призвали тут Батрадза на Собрание старейшин и спросили его, как приобрел он эти доблести. И ответил им Батрадз:
* * *
Прошло некоторое время, и снова на Нартском Большом Нихасе зашла речь о том, кто самый достойный из нартов. Много опять говорили, а спор все не прекращался. Сырдона в это время не было на Нихасе.
— Спросим-ка Сырдона, — решили нарты. — Он скажет нам, кто самый доблестный из нартов.
Тут как раз пришел Сырдон на Нихас. Спросили его нарты, и он так им ответил:
— Я бы назвал самым лучшим того, кто подтянул бы подпруги своего коня, как делается это перед джигитовкой, и въехал бы на нем в Большой Дом Нартов и, проджигитовав в нем, разогнал бы коня, чтобы он на всем скаку, подобно ласточке, вылетел бы в дымовое окошко. Того назову я самым лучшим, чей конь оставит в Большой нартской долине Кугом след, подобный борозде плуга. Того, кто сумеет пробраться на Божье поле и украсть там себе в жены дочь бога.
Никто из нартов не решился совершить хотя бы один из этих подвигов.
Узнал большелобый Батрадз, сын старого Хамыца, о словах Сырдона. Был он человек большой отваги и решил попытаться совершить то, о чем говорил Сырдон. Подтянул он подпруги коня своего, как делается это перед джигитовкой, после этого разогнал он коня, вскочил в Большой Нартский Дом, проджигитовал по всему дому. Хлестнул он коня плетью, и, как ласточка, взвился конь и выскочил в дымовое окошко. Поехал'он на поиски Божьего поля. Поскакал он вверх по Большой нартской долине Кугом, и, как борозда плуга, был след коня его. Сколько он ехал, кто знает, но вот достиг Божьего поля, взял оттуда дочь бога и примчал ее в Страну Нартов.
СОДЕРЖАНИЕ