logo

М О Я    О С Е Т И Я



КОРЕЕЦ-НОСИЛЬЩИК И ЛОШАДЬ
(Уличные картинки)

Жарко, душно... По Светланской улице клубится пыль от лег­кого порыва ветра и от проезжающих экипажей. Пыль эта насыщает воздух, покрывает густым слоем зелень, лезет в глаза, в уши, затрудняет дыхание. В такой-то день на одном из бойких мест названной улицы стоял, тяжело нагруженный дровами воз. Запряженная в него вороная клячонка, видно, обессиленная, упа­ла и силилась подняться на ноги, но оглобля и вся упряжь дела­ли невозможными ее потуги. Хозяин лошади и воза – здоровен­ный рыжий мужик – суетился около животного, ругался:
–  Ну-у!.. Но-о... Что ж ты, язви тя, не подымаешься!..
И он стал бить со всего размаха ногой по животу лошади.– Ах, чтоб ты подохла, окаянная животина!..– Он взял за уздцы и стал тянуть вперед, цокая ободрительно, но измученная вконец лошадь только бессильно барахталась между оглоблями, стара­ясь подняться на трепетавшие ноги. Тогда мужик взял с воза здо­ровенную дубину и стал бить лошадь по чем ни попало: по спи­не, по животу, по ребрам, по голове – по умным, грустным гла­зам. Кровь струилась по морде лошади и, смешиваясь со слеза­ми и потом, капала на пыль улицы. Лошадь вздрагивала, рвалась подняться не то с каким стоном, не то кряхтеньем и снова пада­ла. Проклятья мужика сыпались с ударами на лошадь: мужик озверел. Проходили люди по тротуару, мимоходом взглядывали на эту картину и молча продолжали путь. Тут же недалеко стоял полицейский солдат и, закинув за спину руки, флегматически со­зерцал эту расправу. Раз только какой-то господин остановился в созерцанье картины, потом подошел к мужику и проговорил кротко:
–  За что ты бьешь бедную лошадь? Видишь, как она устала, видно, и голодна... Распряги ее, и она сама встанет.
–  Иди своей дорогой, барин,– сказал     мужик    грозно, не взглядывая даже на говорившего. Тот пожал плечами, отвернул­ся и сказал: «Зверь!..» – Потом обратился к полицейскому сол­дату.
– Ты разве не видишь, что делается? – и показал в сторону мужика.
Солдат взглянул искоса на господина, холодно, однако крик­нул мужику:
–  Эй, земляк! Ты что ж это: так ведь и скотину    можно убить... Тебе же изъян.– И снова застыл в прежней флегматич­но-созерцательной позе.
Господин посмотрел на солдата вопросительно, что, мол, даль­ше сделает, потом пожал плечами, порывисто повернулся, пока­чал головой, пробормотав что-то, и пошел дальше своей дорогой.
В то время по Светланской же улице шел кореец-носильщик. Он с самого базара нес кули .муки на своей рогульке и устал, устал сильно, так, что ноги под ним подкашивались: ноша была
тяжела. Он согнулся под этой ношей, что называется, в три по­гибели. От усилия жилы на шее напряглись, надулись, словно хо­тели лопнуть, лицо его побагровело и орошалось потом, который падал струйками на пыльную дорогу. Как раз у того места, где разыгрывалась сцена с клячей, кореец-носильщик приостановил­ся, чтобы передохнуть хотя немного. Он подставил палку, кото­рую на ходу держал под мышкою, под ношу и вздохнул свобод­нее. Он увидел описанную выше картину.
– Ах, как крепко он бьет эту бедную лошадь,– пожалел ко­реец, отирая с лица струившийся пот.– Зачем это он ее так... Ведь устала, бедная, совсем... Как бьет!.. Она подохнет от таких побоев...
Но вдруг какая-то острая боль заставила его вздрогнуть. Кто-то его сильно ударил палкой по загорелому плечу, которое было видно через разорванную ветхую рубашку. Он хотел было вскрикнуть от боли, но крик как-то замер в его груди, и послы­шался лишь едва уловимый тихий стон. На лице его изобра­зилось выражение сильного, безмолвного страданья. Это ударил его хозяин ноши, шедший сзади.
–  Чего ты, собака, остановился    проклажаться! – крикнул он.– Марш сейчас, а то...– и он выразительно погрозил ему пал­кой, которой только что его ударил.
Кореец-носильщик боязливо покосился на хозяина ноши, со­брался с силами и, крякнув, поднял свою ношу и поплелся за своим нанимателем.
«Как больно ударил,– подумал кореец,– плечо так жжет. За что это он так сильно меня ударил?.. Ведь я хотел чуточку от­дохнуть... Не дал отдохнуть... А лошадь-то, лошадь... За что ее, бедную, так бьет мужик?.. Ведь и она устала, видно, как я... Вер­но, больше... как ее жаль... Пожалуй, подохнет... Как она плачет, бедная...»
–  Эй, каваль, сюда!..
И наниматель показал в калитку одного двора. Это было почти на противоположном конце города. Кореец вошел с нани­мателем во двор и опустил ношу на указанное место около две­рей кухни. Он вздохнул свободно и словно просиял, забыл даже боль от недавнего удара. Он стал в ожиданье расплаты.
–  На!– сказал пиджак, положив пятак в протянутую руку корейца.
Носильщик посмотрел на монету и боязливо попросил прибавки.
–  Мало-мала   ишо...
–  Еще-о!..– сказал грозно наниматель.– Проваливай,    про­валивай!
Но кореец протестовал. Вышел маленький шум. Приотворилось соседнее окно, и выглянуло миловидное лицо какой-то мо­лодой женщины.
–  Что за шум, Петр? – спросила она с неудовольствием.
– Извольте видеть, барыня, эта собака говорит, что ему пя­ти копеек от базара мало...
–  Ma-ало?!. Гони его в шею!..
И миловидная головка исчезла за захлопнувшимся окном. Тог­да Петр молча подошел к корейцу, взял его жилистой рукой за шиворот ватной куртки и поволок к калитке. Тут кореец-носиль­щик запротестовал окончательно: он уперся одной рукой в пери­ла и не хотел выходить. Тогда Петр выхватил у него из другой руки его палку и стал бить его по чем пи попало: по спине, го­лове, по ногам. Кореец, вскрикивая от боли, вылетел в калитку, потирая спину. Вдогонку ему Петр бросил палку и захлопнул калитку; пошел кореец-носильщик, остановился на улице, посмот­рел еще раз на полученную монету, потом засунул ее куда-то и свою ватную куртку, поднял палку, отер кое-как грязным рука­вом струившуюся по лицу кровь; посмотрел долго, грустно на двор, откуда его вытолкали, на окно, откуда сейчас выглянула миловидная барыня, и потом, заплакав тихо, беззвучно, пошел медленными шагами обратно.
«За что это меня?.. Зачем так мало дали?.. И это вот почти всегда так... А лошадь-то, лошадь, бедная?! Ведь она подохнет...»
Лошадь, действительно, околела в эту же ночь. Ее свезли тай­ком от полиции за город, в какой-то овраг на съедение псам. В ту же ночь умер и кореец от холеры. На пять копеек, которые он получил, он мог только купить огурцов; ими он и объелся. Его сотоварищи по профессии, жившие человек пятьдесят в одной фанзе на Семеновском покосе, обернули его труп в саван и тай­но ночью отвезли к Амурскому заливу и, вероятно, бросили его в воду...
– Ну, что ж тут занимательного! – воскликнет, вероятно, чи­татель.– Я думал, автор что-нибудь пикантное расскажет, а он взял да и записал уличную сцену, подобных которой сам я вижу почти ежедневно.
Охотно верю вам, наблюдательный читатель, и допускаю да­же, что вы видели именно ту картину, которую я описал сейчас, но смею же спросить вас: приходят ли вам при созерцании этих картин на память слова Великого учителя:
«Блаженны  милующие и скотину»?