Это был маленький, очень невзрачный человек, крайне неопределенной наружности, безличный, безгласный – словом, такого рода субъект, каких на несколько вольном жаргоне кратко, но выразительно называют вообще «плюгавцами». Мы его, действительно, так и звали «плюгавцем»... Как, когда и по какому именно поводу получил он впервые такое прозвание,– мне неизвестно; но с того времени, как я его помню, он уже сам по привычке отзывался на эту кличку, как на нечто для себя обязательное и связанное с его именно особой. Очевидно, он сам вполне признавал собственную плюгавость и не пытался противоречить...
Впрочем, мое знакомство с ним было не долговременное и скорее эпизодического характера – так что кроме общего впечатления «плюгавости», вынесенного мною из первой же встречи с ним и навсегда затем связавшегося в моей памяти с представлением об его фигуре, я припоминаю только два случая, когда личность эта представилась мне не в качестве чего-то неопределенно-расплывчатого, но как нечто частно - существующее, индивидуальное.
Первый случай, сколько мне помнится, был лет двадцать тому назад, если не больше... Плюгавец находился тогда еще в положении мелкой сошки, и в то время я отдал бы голову, что дальше идти ему некуда.
Встретившись как-то на улице, я заметил, что он особенно грустен. Обыкновенно невзрачная фигура его на этот раз в полном смысле напоминала мокрую курицу. Даже и такого рода субъективность была настолько необычна в плюгавце, что я невольно обратил на него внимание.
– Что с вамп, Петр Петрович,– спросил я, останавливаясь для рукопожатия.
– Плохо, батюшка! Местечко хорошее навертывается... Просил перевода, да ничего не выходит!.. Не везет мне!
– Да вы к кому обращались?
– Ко всем ходил… даже «самого» просил... Никакого толку!
– У секретаря были?
– Был. У всех был... Секретарь выслушал и велел на другой день приходить... Потом еще – и так далее. Сперва был любезен, потом суше и суше, а под конец уже только сквозь зубы что-то бурчать начал... Так ничего и не вышло... А место еще до сих пор не занято.
– Гм... Знаете что? – словно осененный каким-то наитием, посоветовал я ему,– II faut donner.
Плюгавец посмотрел на меня с недоумением, очевидно, не понимая сказанной фразы. Он не говорил по-французски.
– Да, да! – подтвердил я ему...– II faut donner, – и чтобы быть понятным, я наглядно показал ему, как производится это «donner» на языке жестов...
На другой день мне пришлось уехать на несколько месяцев, а когда я вернулся, то как-то при случае узнал, что «плюгавец» уже давно «определился» и уехал. Меня это интересовало очень мало, п так как личность моего знакомого в особенности обладала способностью не оставлять после себя никакого впечатления, то к очень скоро забыл даже о самом его существовании, а тем более о совете, который дал ему когда-то совершенно случайно...
Прошло много лет. В одной из южных губерний проводили железную дорогу. Я попал туда как-то раз в разгар строительной горячки. Заинтересовавшись ходом работ, я вздумал осмотреть ближайшее место, где, как мне говорили, работает самый крупный подрядчик – какой-то Петухов. Я шел по глубокой выемке, которая длинным прямым коридором тянулась в скалистом грунте. Направо и налево рабочие, не обращая на меня никакого внимания, продолжали свою кропотливую работу. Удары кайл и кирок в беспорядке сыпались на каменные стенки выемки и сливались в общий непрерывный шум, раздражительно действовавший на нервы. Но вот невдалеке показалась чья-то идущая навстречу мне фигура, при проходе которой взмахи рук приостанавливались, а головы рабочих освобождались от шапок... Фигура сопровождалась на некотором расстоянии двумя другими, что-то властно покрикивала, по пути что-то властно показывала руками, тыкала в шею рабочих и затем снова продолжала свое шествие мне навстречу. Нетрудно было догадаться, что это «сам», т. е. подрядчик, ревизующий работы...
Я было посторонился, но представьте мое удивление: этот «самый крупный» подрядчик оказался не кто иной, как давно позабытый мною «плюгавец»! Только если в прежнее время прозвище вполне приходилось к его фигуре, то теперь оно безусловно не оправдывалось и явилось бы чистейшею клеветой. Предо мною стоял степенный, упитанный человек, знающий цену своему слову, умеющий распорядиться сотнею людей и чувствующий у себя в кармане достаточный запас, чтобы быть самостоятельным в речах и поступках. От прежнего плюгавца, кроме явно устаревшего прозвища, ничего не оставалось. Даже рост как будто стал выше...
– Петр Петрович! Вы ли это? – обратился я к нему с недоумевающим вопросом.
– Я, батюшка, Сергей Николаевич, я! И раз, и два, и три – я! – отозвался он с довольною, радостною улыбкою, протягивая мне руку.– Так-то вот – дорогу строим! – прибавил он самодовольно.
Мы дружески разговорились. «Бывший» плюгавец рассказал в общих чертах свою прошлую историю. Это было какое-то победное шествие – удивительное и быстрое. Один триумф следовал за другим, и с каждым разом в кармане ощущалось все большее и большее уплотнение, а вместе с тем увеличивалась сановитость фигуры и ее обладателя...
Я положительно недоумевал – как могло случиться подобное перерождение.
– Вот, слава богу, теперь дорожку строим,– закончил он самодовольно.– Заметно дело подвигается!.. Кое-что и на молочишко останется. А во всем один прием... Извольте видеть: у соседа и работа легче, даже много выгоднее, а он не сегодня-завтра в трубу вылетит... сноровки не имеет надлежащей... Можно, батюшка, и из убытков барыши сделать!
Я вопросительно посмотрел на его физиономию.
– Верно! Штука не мудреная...– ответил он спокойно на мой недоумевающий взгляд.– Нужно только не забывать вот это...– и он сделал какой-то непонятный для меня жест правою рукою, быстро скользнув большим пальцем по среднему и указательному.
Я все-таки продолжал смотреть с недоумением.
– Il faut donner! – перевел он мне по-французски – лучший залог всякого успеха и вернейший из всех афоризмов, преподанный мне вами лично двадцать три года тому назад.